***
Он возвращается ещё раз, позже. И снова: стоит задать хоть один вопрос — рот затыкают скотчем, а пленницу бросают в одиночестве. Эрика абсолютно теряется.***
Ещё через несколько минут (или всё же часов?) девушка поняла, что хочет пить. Высыхающие остатки жидкости на коленях без запаха и, по ощущениям, не липнут к коже, поэтому девушке вдруг приходит в голову, что её хотели напоить. Тогда, в первый раз. Она не знала, точно ли это была вода, а не какое-нибудь психотропное вещество, но, с другой стороны, если бы похититель хотел — заставил бы выпить силой, разве нет? И Эрика перестаёт себя жалеть, тратя бессмысленные слёзы впустую. Она начинает думать. Вспоминает, что было «до» — возможно, это даст подсказку, но, как назло, ничего выдающегося в тот день (вчера? позавчера? или ещё раньше?) не было. Обычный учебный день, собрание в театральном классе и… всё. Она пошла домой… да, точно. Вроде бы тогда память и обрывается. Ничего полезного. В комнате душно, спина начинает отваливаться, а во рту язык прилипает к нёбу от жажды. Девушка отбрасывает попытки вспомнить хотя бы лицо преступника и возвращается в настоящее, пытаясь отвлечься от жажды. Её не били, не пытали, не лапали — пока что, пустой оптимизм тут неуместен, — но и конкретной цели она всё ещё не знает. Словно похититель чего-то выжидает. Возможно, когда её начнут искать? Скорее всего. Только зачем? Если похититель знал жертву, то мог просто связаться с её семьёй и начать шантажировать за выкуп… Непонятно. Пока Эрика пытается сделать вывод, ей вдруг приходит в голову, что он уходил всякий раз, стоило ей подать голос. Может быть, если она не будет задавать вопросов, то он расскажет всё сам? Или у него какая-нибудь восприимчивость к громким звукам, поэтому он не хочет, чтобы она кричала? А может, рядом есть нормальные люди, и он боится, что его раскроют? Неясно совершенно. Оставалось только ждать, чтобы проверить гипотезу. Когда похититель приходит снова, Эрике кажется, что щёки и дёсны слиплись друг с другом от засухи. В голове какая-то душная дурь, а от усталости ожидания и перегоревшего страха накатывает апатия. И всё же суеверный страх перед неизвестным остаётся, поэтому девушке приходится непросто сдержать себя от криков, когда скотч очередной раз отдирается от щёк и подбородка, заставляя слёзы выступить под ресницами. Чужие прикосновения неприятны. Некто замирает, выжидая. Эрика молчит. Поняв, что жертва успокоилась, похититель вновь тычет ей в губы горлышко бутылки. Отвернуться хочется больше всего, но, понимая, что её могут вообще бросить подыхать от жажды, пленница, задержав дыхание, приоткрывает рот. Она и не надеялась на простую и такую желанную воду, ожидая любой гадости, поэтому, распробовав жидкость, жадно подаётся вперёд, не обращая внимания, что капли стекают по подбородку, вновь заливая джинсы. Воды было немного, поэтому кончилась она быстро, но это лучше, чем ничего. Очень хотелось вновь подать голос, задать вопросы; даже не кричать — просто узнать мотивы и причины, но Эрика заставила себя молчать. Она не хотела, чтобы рот снова грубо заклеили. С подбородка сорвалась последняя капля пролитой воды. Вдруг губ коснулось что-то сухое, отчего девушка дёрнулась. Она не сразу поняла, что похититель вытирает ей лицо чем-то вроде платка. По крайней мере, она на это надеялась, успев навоображать себе заляпанные кровью стены и крюки с потолка для подвешивания жертв и их потрошения. От этой заботы воротило и колотило. Когда в темноте раздаётся сухой и чуть хриплый голос, который звучит как-то странно, девушка вздрагивает. — Не пытайся кричать — здесь никто не услышит. Не думай сбежать — у тебя всё равно не получится, а если я узнаю, что ты пыталась, я разозлюсь. Делай, что я тебе говорю, и будешь цела. Эрика даже застыла, слушая. С каждым словом на плечи вскарабкивались мурашки, а затылок покусывало холодком. О розыгрыше можно забыть. Этот голос незнаком, а значит, её действительно похитили. — Ты поняла? — уточнил он. Ничего не оставалось, кроме как кивнуть одеревеневшей шеей, чувствуя скользнувшие из-под повязки слёзы отчаянного страха.