Стокгольмский синдром

      Мусорка — не самое приятное место, где хотелось бы обнаружить свои личные вещи. Салли выковыривает учебник по истории из корзины, думая о том, что будь он (в смысле, Сал, а не его учебник, разумеется) нормального роста и пошире в плечах, возможно, роль изгоя, которого просто избегают и не трогают, сохранилась бы до самого выпуска. К сожалению, он едва-едва дотягивает до ста семидесяти, а половина его класса — это качки-футболисты. Они-то и гогочут за спиной, пока парень с протезом на лице стряхивает с обложки какие-то грязные бумажки.       В Нокфелле всё ещё ноябрь (последний день), приближаются семестровые лабораторные, а вымотанные учебной программой учащиеся начинают смелеть (звереть).       Оказаться внизу социальной лестницы в одиночестве — страшная участь любого лузера. Но когда ты лузер, привлекающий внимание одним своим видом, это становится кошмаром. Ежедневной каторгой, на которой нельзя не появиться, которая прерывается всего одним днём сводящей с ума свободы. Салли Фишер не знает, что хуже и куда ему деться.       Подножки и тычки — это следующий этап гнобления любого ботана в иерархии колледжа. Салливан проходил его не раз. Надо просто потерпеть, не обращать внимания, и всё уляжется. Задирам надоедает пинать игрушку, которая не отвечает. Вернее, не реагирует, а словно вообще отсутствует в своём теле.       С каждым разом это всё сложнее.       Баскетбольный мяч со всей дури врезался в ухо, вышибая весь разум из головы. Идущий по коридору парень споткнулся, ударяясь о шкафчики, и чуть не упал, протез едва не слетел с лица, и только выработанными годами инстинктами Сал успел схватить его и прижать обратно к подбородку.       — Очко! — присвистнули откуда-то сбоку.       — Красавчик! Дай пять!       Парни в красно-белых худи — спортивной форме клуба школы — засмеялись, стукнувшись «пятюнями».       С трудом вернувшись в нормальное положение, Сал часто заморгал, пытаясь вернуть зрение. Быстрым движением он застегнул протез и поспешил добраться до кабинета. Никому нет дела до того, что под пластиковым лицом юноша прокусил губу до крови, чтобы не закричать в голос от боли.       Надо просто потерпеть.       Как мантра на завтрак, обед и ужин. Молитва перед сном.       — Салли-Кромсали — предки жить с тобой зассали!       Кулаки под партой сжимаются непроизвольно.       Это глупо. Это не должно его задевать.       Задевает, как ржавая заточка по рёбрам.       Вчера Салливан ходил на беседу с психологом: тот отметил крайний прогресс в социализации и успехе адаптации в обществе. Наверное, он профессионал, раз может оценить состояние человека одним лишь взглядом в прорезь для глаз на протезе и пятиминутным опросом. Фишер смеётся в голос чуть ли не до истерики, потому что всем плевать. Всем на самом деле плевать, что вообще-то он убийца, ненормальный, инвалид и психопат — это то, что Сал успел прочитать в обвинительном списке до заключения. Пока кого-нибудь не прирежут да не подорвут, зачем делать лишнюю работу? Кому вообще есть какое-то дело до мутного мальчишки, которому повезло попасть в эту исправительную программу?       От своего везения хочется разораться в голос и швырнуть испорченную еду с подноса в лицо придуркам-одноклассникам. Салливан борется с собой четыре секунды, рассматривая плевок в тарелке с салатом.       Холодный разум — то немногое, чем мог гордиться парень с голубыми волосами, поэтому салат на помойку, а остального вполне хватит для обеда за одиночным столиком.       Вот ирония: когда отвечать не хотелось, у него была полная свобода действий и друзья, которые могли встать плечом к плечу (и, скорее всего, лечь там же плечом к плечу от хорошей взбучки). А теперь, когда ему нельзя даже криво посмотреть на лицемерных ублюдков, называющих себя разумными учениками, чтобы не загреметь обратно за решётку, эта обида клокочет внутри до невыносимого жгуче, так, что хочется бросить всё и пустить в ход кулаки. Да только драться Салли тоже не умеет.       Несправедливо?       Сал провёл пальцем по краю протеза, чувствуя маленькую выбоину под виском — кусочек откололся. Видимо, когда мяч врезался, пластик треснул.       Несправедливо — это вся его жизнь, начиная с того самого дня, когда он самолично совершил страшную ошибку, перечеркнувшую всё.       «Ма-а-ам, можно я схожу поглажу собачку? Ну пожалуйста!..»       В столовой сотни учеников и преподавателей, помещение гудит и дышит: едой, кофе, девичьими духами и потом, среди этого Салли слышит один отчётливый звук — лёгкий цокот коготков по полу. Горячий язык вывалился из приоткрытой пасти, обнажая белоснежные клыки. Юноша спокойно допивает сок из трубочки и забирает поднос. Собака следует по пятам, дыша под колени, но парень не обращает на неё никакого внимания.       Он знает, что кроме него эту псину никто не видит.