Стокгольмский синдром

      Сал покинул полицейский участок к ночи. По закону его должны были выпустить сразу, как только претензия себя исчерпала, но запертому в четырёх стенах юноше было неведомо, что он отсидел практически все свои сорок восемь часов. Чисто со злости оставшегося ни с чем шерифа.       Если честно, юноше было глубоко плевать. Он не считал часы и минуты. Он вообще пребывал в состоянии полуразложившегося трупа, а ночью в общей камере, куда пихали всех срочно-задержанных хулиганов, ни разу не двинулся. Так и сидел в углу, сверля взглядом уголочек света от настольной лампы дежурного. Кажется, в камере был кто-то ещё, и этот кто-то даже пытался докопаться до безмолвного соседа, но попытки не увенчались успехом. Парень со странными волосами и не менее странной маской лишь изредка моргал — так же заторможенно, и только это отличало его от покоцанного манекена. Сменщики смотрителей после полуночи, проходя мимо клетки, косились на парня с опаской. Репутация Салли-Кромсали в отделе оставалась на слуху и памяти, но в реальности сидящий смирно в углу мальчишка пугал в разы больше, чем татуированные байкеры, пытающиеся взломать решётки после пьяных налётов.       Ещё большее впечатление этот парень произвёл в резко смолкшем нижнем офисе, когда плавно прошёл по главному холлу, безучастно смотря в никуда. Казалось, даже компьютеры шокированно притихли. Десятки взглядов полицейских вечерней смены поражённо уставились на Фишера. Историю о массовом убийстве знали все. И о странном недозаявлении — тоже. А вот поверить, что в этот раз психопат без лица был невиновен — вроде как, — не мог не только шериф.       Салливан Фишер добрёл до выхода, как потерявшийся путник, и ни разу ни на кого не взглянул. Он не бежал, не торопился — до последнего ждал жестокого хохота всего отдела и что вот-вот они резко вскинут ружья, скручивая ему руки. Но нет. Полицейские оставались на своих местах. Никто не попытался задержать юношу, даже когда он толкнул входную дверь.       Когнитивный диссонанс, гудящий в голове, разрывал мозг. Раскинувшаяся вечерняя парковка с несколькими служебными автомобилями задумчиво колыхнула ветерком голубые пряди.       Сал стоит посреди дороги и просто не знает, что ему делать.       Коматоз охватывает тело, парализуя.       Сал понимает, что только один человек мог спасти его от заключения. Осознаёт это в полной мере. Конечно — ведь сам крутанул руль своей жизни под мчащийся поезд, сорвавшись в настоящее преступление. Только в отличие от основной массы уголовников Фишер был готов ответить за свой поступок. На небеса ему давно дорожка скатана, но хотя бы он был честен с собой до конца. И не хотел портить судьбу девушки дальше. У неё ведь была эта грёбаная нормальная жизнь. Поэтому сойти с ума, конечно, дальше по плану, но раскаяние, которого она никогда не услышит, — пустая затея. В чём-то подлая. Именно поэтому Салливан дождался копов, не оказав никакого сопротивления. Пусть всё будет по правилам. Ублюдка — за решётку, жертву — обратно. Спокойная месть и спокойная дальнейшая жизнь с уверенностью, что Салли-Кромсали навсегда стёрт из ночных кошмаров. Он слишком всё запутал и решил покорно принять любую казнь, сложив голову на плаху. В этот раз и правда заслужил.       Но вот он стоит прямо сейчас посреди парковки, а ему сказали: «Свободен, Фишер».       Только Эрика Томпсон могла этому поспособствовать. Больше никто.       Риторические вопросы неуместны. Вокруг никого нет. В душе — и подавно. Сал машинально сунул ладони в карманы джинс. И вся эта ситуация становится какой-то… чрезвычайно заебавшей.       Ему вдруг становится смешно. До слёз, до сдавленного ора, до беспамятства, до настоящей истерики, но Фишер держится. Перед глазами всё так же мутно. Если бы кто-то мог сейчас заглянуть под протез, то тут же шарахнулся бы в сторону, не останавливая руку в желании перекреститься. Сал чувствует себя тем самым психом, который готов запрокинуть голову и расхохотаться на весь мир.       Благородная мученица действительно достойна статуса богини. Всепрощения. Правда, никому не нужного.       Только Салли чувствует в этом сочащуюся гноем иронию. Когда был невиновен — готовы были сложить костёр. Когда же, напротив, стал виновным и признался в этом — вали на все четыре. Как вам такое, господа присяжные?       Салу резко перестаёт быть неадекватно весело, когда он понимает: всё это такая бессмыслица. Полнейшая. Всё это и ещё многое, многое, многое другое.       — Это намного хуже смертной казни, — сочувствующе хлопает по плечу мерзотный голос. — Ты настолько жалок, что даже после случившегося она устыдилась рассказывать о тебе. Пожалела ничтожество. Отметим это, Салли?       Высококлассная ирония бьёт поломанным копьём насквозь.       Ноги устают держать на месте и, пошатываясь, несут Салливана в лабиринты ночного Нокфелла. Когда двигаешься — можно не думать. Сал не хотел ни о чём думать. Он вообще ничего не хотел.       Старые кеды принесли его к озеру Вендиго. Это было далеко от нового места жительства Фишера и одновременно достаточно близко от департамента. Но одно осталось неизменным — в моменты полнейшего опустошения юноша всегда оказывался в этом месте. Озёрная вода покачивалась чернильным пятном. Сал не думал, что ещё когда-нибудь сможет прийти сюда. Сейчас он здесь. И, глядя на чёрную гладь, хочется одного — захлебнуться.       Захлебнуться кислотой, разъедающим ядом, чавкающей желчью, застилающей глаза злостью и обидой, задохнуться дерущим горло воем.       Ему хочется утопиться, но у него не получается — он не может, потому что в глазах двоится и расплывается, а спина уже привалилась к коре раскинувшегося клёна, впитывая мокрую влагу дерева после росы. Сал прикрывает глаза, не удивляясь нагнавшим крадущимся шагам. Теперь оно всегда рядом. Бежать некуда.       Понимать это — невыносимо. И слышать подобное, зная, что это самая настоящая шизофрения, а не какое-то там сраное воображение, невыносимо. Видеть это — невыносимо. Просто, блядь, не-вы-но-си-мо.       Сал жил с этим страхом — признанием очевидного — годами. Обманывая близких, что ничего страшного. Обычные кошмары. Таблетки ему не нужны. Потому что с ними он становился ходячим зомби с вечной ватой в мозгах. Но и без них было не лучше. Сал давно ощущал себя ходячим мертвецом.       Лишь «ожил» ненадолго.       Юноша поразительно чётко помнит то, что хотел бы навсегда забыть: как он скатился в этот Ад. Как стал прислушиваться к этому паршивому голосу, хотя обещал никогда этого не делать. Как в самом настоящем приступе ужаса заколотил к чёртовой матери весь первый этаж, надеясь не пустить зло внутрь дома, готов был посыпа́ть порог солью, чертить меловые круги, пробовать самые дурацкие советы с сайтов по оккультизму, надеясь, что чудовище останется за преградой. Зря, да? Только убедил себя, что катится по наклонной, а потом сам не заметил, как неотрывно и не моргая начал смотреть за ней. За Эрикой. Как будто сам стал частью своего кошмара. Обращаясь кошмаром уже для неё.       Сал помнит. Как пытался перебороть эти мысли, но не справился. Как после того случая начал ассоциировать её со спасением. С тем, что могло бы оградить его от кошмаров... Мама не смогла, но у Эрики получилось. Получилось ведь?! Тогда получилось…       Он помнит, как стал машинально запоминать, во сколько она приходит, когда у неё занятия, когда театральный кружок, когда собрания по олимпиадам. Смотрел, как она общается с подругами, изящно заходит в сальто с переворотом, а если не получается — встаёт и пробует снова. Как возится с сестрой-инвалидом. Как обедает в столовой, морщась от оливок в салатах. Как помогает с проектами в своей группе, как устало трёт переносицу, как поправляет волосы, долго привыкая, что они короткие — в эти моменты её пальцы растерянно останавливались в воздухе за шеей. Как улыбается — искренне или через силу. Каждый раз по-особенному.       Сал помнит, как стал представлять себя рядом с ней. Как они вместе могли бы идти домой после пар. Как могли бы сидеть рядом в столовой, одинаково отпихивая кончиком вилки дурацкие оливки в тарелках. Как он мог бы ждать её после занятий или встречать по утрам у ворот колледжа. Как рявкающий лай прерывается не диким криком, а лишь смехом: «Салли, ну ты чего?» — а он смотрит на безобидную мелкую шавку и думает, что, правда, чего это он? Как Эрика могла бы улыбаться ему.       Ключевое: могла бы.       Сал помнит, как потерялся в себе и в своих действиях, разбирая бардак в доме и протирая пыль, машинально думая о том, как она могла бы вновь прийти к нему в гости, а он наконец-то мог бы услышать простой человеческий голос вместо потрошащего шёпота. В те дни он уже спал с натяжкой по четыре-пять часов в сутки. И то урывками. Псина преследовала, наступала на пятки, а за ушами крики, крики, крики…       Он только сходил с ума или уже двинулся?       Сал помнит, как вырос за её спиной тем вечером, накинув на голову капюшон, и бесшумно словил шаг.       У него не было выбора. Он не хотел сходить с ума. Он просто не хотел больше слышать это чавканье по углам дома, не хотел чувствовать глазницы с вертикальными зрачками, следящие за ним камерами под потолком, не хотел бояться закрывать глаза…. Не хотел, не хотел, не хотел, не хотел.       Ты же спасёшь меня, правда?       Страх. Паника. Я правда смог?! Скотч, наручники, шок. Взгляд на скованную девушку без сознания. Трясущиеся руки. Назад… Что ты натворил?! Поворот ключа. Истерика. Надо позвонить в полицию и сдаться немедленно! Ты совсем больной?! ЧТО ТЫ ТВОРИШЬ?!       Больше страха. Страшно-страшно-страшно!.. Он так перепугался. И так устал.       Сал помнит, как держал дрожащими руками телефон, уже набрав 911, чтобы сознаться во всём немедленно. Помнит, как царапал своё лицо. Как уронил ключ. Потом телефон. Как засмеялся в голос от осознания: получилось! Как тут же хрипло замолк, испугавшись самого себя.       Сал помнит, как, пьяно пошатываясь, добрёл с подушкой в руках до двери с врезанным замком. Как долго прислушивался к доносящемуся по ту сторону тихому дыханию. А потом обессиленно сполз спиной по двери и просто уснул под порогом, наслаждаясь ощущением, что больше не один. Впервые смог уснуть.       Здравый смысл жалко захлёбывается.       Она спасёт его, спасёт. Ему только надо прийти в себя, немного отдохнуть… вспомнить, что такое быть живым человеком. Да, он немного отдохнёт и всё исправит. Потом обязательно исправит, да. Просто потерпи немного, мам. Та девочка с золотыми волосами прогонит злую собаку. Она это умеет, она точно сможет, подожди, ладно?       Самый мерзкий, самый отвратительный, самый гадкий и самый подлый поступок в жизни свершён. И последующие подскакивающие вспышки совести оказались гораздо слабее чувства, топчущего ледяное одиночество с клыками.       Озеро безучастно мерцает далёкими бликами. Сал долго сидит, пока мокрый холод пронизывает до костей.       Пожалеть его после всего случившегося?       Милостыня, достойная приближающегося ора. Потери берегов, налетевшего ураганом срыва, коченеющих пальцев и простого «зачем»?!       Сал думал, что справится один. Даже после всей этой свалки откровенного дерьма, упавшего на голову. После тюрьмы, издёвок, презрения и прочего несправедливого плевка блядской кармы (Фишера уже не интересовало, за что). Только вот данное непонятно кому обещание, что он справится, нагнуло по полной программе.       — Чувак, ты справишься. Я в тебя верю.       Чей это голос?       Справится? Он? Ты серьёзно? Что, пойдём домой, приведём себя в порядок, заправим кроватку, на которую даже садиться бессмысленно, заварим чайку и утром в колледж? Чтобы… что? Пережить этот день?       Чтобы осталось лишь пережить следующий?       И следующий. И ещё. И следующий за следующим. И следующий за следующим за следующим. И сле…       «Хей, Ларри. Ты не ответишь на один вопрос?»       «Я так пытался жить. Доживать день за днём. Но так и не понял».       «А, собственно говоря, нахуя?»

***

      Он не пришёл в колледж.       Признаться, после выходки у шерифа, вернувшись домой, Эрика вновь начала сомневаться в адекватности своего решения. Радости жизни не добавил и папа, оказавшийся категорически НЕ в восторге от сногсшибательных новостей. Глория показала себя воистину святой матерью, вступившись за дочь и просто каким-то феноменальным женским обаянием не позволив Роберту сразу сбагрить непутёвую кровинушку в пансионат или лечебницу для промывки мозгов. Впрочем, это было ещё полбеды. Из-за насыщенного выходного Эрика напрочь позабыла, что поутру ей в колледж. А понимание этого по значимости было примерно равно предстоящей встрече с Салливаном Фишером. Которой Эрика, по понятной причине, дико боялась.       Но, как оказалось, зря.       Вернувшись в родные стены училища, Томпсон едва не оглохла от сносящего потока звуков, информации и прикосновений. Даже лёгкие потряхивающие импульсы в кончиках пальцев ненадолго прошли: сначала эта нелепая встреча с директором (спасибо святым женщинам, прошедшая успешно), восстановление статуса ученицы, выдача расписания и прочая бумажная волокита. А потом шквал безудержных эмоций, уносящий в прежний мир.       — Эрика! — первой налетела Андреа. Потом, кажется, Мэй. И другие девочки. А дальше Эрика оказалась в торнадо внимания, кое-как успевая менять руки, чтобы обнять кого-нибудь и повторить, как она по всем соскучилась, наконец улыбаясь во все губы.       Но больше всего поразил Рой. Обычно щедрый исключительно на подъёбы, изумлённый футболист, увидевший пропавшую подругу в коридоре, в один миг растолкал толпу, подлетел и сдавил Томпсон так, что та захрипела:       — Ты меня сейчас сл-сломаешь!..       Флетчер, как Кинг-Конг, обхватил и практически оторвал девушку от земли, не обращая внимания на полетевшие свистки со стороны парней.       — Ты нахрен всех нас перепугала, — тихо прошептал он. И почти сразу добавил: — Рад, что с тобой всё в порядке.       Эрика молча уткнулась носом в друга. Она и сама безумно скучала по этому задирале. По всем скучала. Глаза влажно заблестели. Вот и вернулась. Её не забыли и ждали — и просто дух сносит, насколько это фантастично.       После того, как страсти поутихли, посыпались вполне логичные вопросы насчёт того, где она пропадала. Эрика словила хмурый взгляд Андреа и коротко ответила:       — Я не хочу об этом говорить.       Вернее, отрезала. Сразу и на корню. Неудовлетворённое любопытство отразилось разочарованием в глазах разошедшихся перед звонком друзей. Но это правильно. Есть изгороди, за которые посторонним заглядывать нельзя. Ни в коем случае. А вот у севшей за свою парту Томпсон, помимо надвигающегося пиздеца в виде кучи долгов, автоматически образовавшихся из-за непосещения, началась новая паника. Уроки вот-вот начнутся. Он должен прийти.       Вот только звонок давно прозвучал, все уже расселись на места, а дверь в класс так и не открылась с опозданием. Эрика старалась внимательно слушать урок, в котором ничего теперь не понимала, но то и дело посматривала на выход. Его должны были отпустить. Не мог же шериф без суда и следствия запереть парня просто так? Судя по реакции — точно нет, но… тогда где он?       Сал не появился ни после первого урока, ни на перемене. И следующие четыре часа слепляются в один ком. Сцепляются друг с другом в конвейер ожидания неизбежного. Который… сломался.       Нервная фантасмагория встречи растягивалась хуже старой жвачки. Эрика до жути боялась оказаться с юношей лицом к лицу, понятия не имела, как и что сказать, и не знала, как он будет реагировать на неё. Непредсказуемость зашкаливала. Но день шёл, а Фишер так и не показался на горизонте. Ни проходящим в окне, ни бредущим по коридору, ни отстранённо сидящим за последней партой. И даже спросить не у кого, куда тот пропал.       Сидя на предпоследнем уроке, Эрика неосознанно обернулась назад. Пустая парта, чуть отодвинутая от всех остальных, выглядела поразительно абстрактной. Девушка вдруг поняла, насколько близко она сидела к парню всё это время — он был практически за её спиной, рядом, но она только сейчас это заметила. Эрика перевела взгляд на пишущих одноклассников. Никто как будто не замечал, что ещё одного ученика не хватает. Словно тот просто призрак, о котором легко забыть. Девушка снова посмотрела через плечо. Парта таращилась в ответ. По-прежнему пустая.       Лёгкое беспокойство тронуло висок. Сал практически никогда не прогуливал занятия — даже с такой страшной тайной у себя дома, он поразительно хладнокровно оставался для всех типичной ячейкой вынужденного организма послушания. Эрика начала сомневаться по поводу полиции: шериф мог устроить подлянку… наверное. Но тогда сногсшибательные вести уже ворвались бы в утренние новости Нокфелла. А тут — тишина. Отвернувшись от пустой парты, Томпсон хмуро списала уравнения с доски. Страх встречи окончательно сменился тревогой. Девушка не заметила, как начиркала на полях тетрадки человечка. Над шеей в виде чёрточки странная голова — будто тот в маске. Эрика задумчиво провела лёгкую линию на этом «лице» от лба и через нос, уводя под правый глаз. И впервые задумалась, почему протез был собран из двух частей. Он мог бы ответить на этот вопрос.       На перемене она перебирает вещи в шкафчике — завхоз отдал оставшиеся без присмотра учебники обратно, надо разобрать. В пальцах зажат список того, что надо успеть сдать к летним каникулам. Эрика тяжело пробежалась глазами по своей будущей головной боли — ну и зверство… Короткая вспышка мрачной злости задевает девушку. Вот и как, скажите на милость, ей разгрести это за оставшиеся полтора месяца учёбы? Эрика с тяжёлым вздохом убрала списки на полочку, когда краем глаза заметила какую-то потасовку.       Двое высоких первокурсников-мальчишек отобрали портфель у третьего пониже и занимались тем, что перекидывали его друг другу, пока владелец вещи с истеричными криками «отдайте!» пытался перехватить её. На лице низкого паренька огромные очки с толстыми линзами, смешно увеличивающие и без того огромные глаза, в которых уже стоят слёзы. Остальные ученики безучастно проходят мимо, не обращая на детей никакого внимания. Портфель, пинками летающий туда-обратно, грозился вот-вот треснуть по швам.       Эрика возвысилась за спиной мальчишек, схватив летящую лямку.       — Что вы делаете? — хмуро спросила она.       Хулиганы вытаращились на неё испуганно и немного растерянно. Переглянувшись, они без ответа дали дёру по коридору. То ли просто от неожиданности, то ли спутав девушку с учительницей. Оставшийся владелец портфеля растерянно повернул голову. Эрика подошла к нему, отдавая вещь. Паренёк неуверенно принял собственность, затравленно поглядев на Томпсон. И от этого взгляда, увеличенного стёклами несуразно огромных очков, захотелось поперхнуться. Она уже видела такой. Один в один.       — С тобой всё нормально? — спросила Эрика, сморгнув видение.       Очкарик кивнул, закинув портфель на плечо. Томпсон заметила у того наливающийся синяк на скуле.       — Тебя отвести к директору?       — Зачем? — глядя исподлобья, настороженно спросил паренёк, напрягшись.       — Что «зачем»?       — Это не я начал.       — Я не говорю, что ты начал. Но надо про это сказать…       — Не надо! — вдруг резко произнёс он. — Что тебе вообще нужно?!       Эрика опешила. Так, что даже не разозлилась на хамоватые нотки.       — Мне? Ничего.       Паренёк поправил очки и ещё раз подозрительно посмотрел на девушку.       — Спасибо за помощь, — пробормотал он, видимо, устыдившись своего резкого тона. А потом отвернулся и поплёлся куда-то вглубь коридора.       Эрика молча смотрела вслед на его сгорбившуюся спину. И вдруг как будто фокусник, прячущий реальность, сдёрнул платок с глаз. Она увидела то, что происходило вокруг. Школьная жизнь не для всех одинаково прекрасна. Когда ты в лидерах, тебе хорошо. Комфортно и приятно. У тебя есть друзья, приятели, занятия, достойные похвалы учителей. Но когда ты проще, то кто ты? Или, наоборот, слишком не такой, как все? Эрика смотрит на первокурсника, а видит мученика, день ото дня переживающего настоящую каторгу. И он не один. Не один такой. Скольким детям счастливые школьные годы будут ещё долго видеться страшной пыткой? И кто в этом виноват? Те, кто скатился до издевательств? Или, напротив, те, кто позволяет творить такое? А может, те, кто попросту не замечает?       Последний урок завершился изнывающими минутами умирающей улитки, когда Эрика уже откровенно поглядывала на часы. Сал так и не пришёл. И попытки убедить себя, что это к лучшему — у неё будет больше времени свыкнуться с ситуацией, и вообще, может, он прогулял? — сменились нервным кусанием губ.       «Это плохая идея».       «Это ОЧЕНЬ плохая идея».       Пустая парта, как опустевшая брошенная коробка, мимо которой ты ходишь каждый день. В один из них в ней вдруг появляется пищащий осиротевший котёнок, подкинутый какими-то безответственными людьми. И ты проходишь мимо, цепляя полный отчаяния и жалобного писка комок быстрым взглядом. Да ладно, в самом деле? Вот ублюдки, а… кто же так мог поступить? Жалко, конечно, но… его наверняка кто-нибудь подберёт. Мне-то точно не надо. Это такая ответственность. Кто-то наверняка поможет. И просто проходишь мимо. И видишь мёрзнущий пустой взгляд. Вечером котёнка уже нет. Коробка разорвана. Хочется верить, что он наверняка сбежал или его кто-нибудь подобрал. Но ты уже никогда не узнаешь…       Эрике начинает представляться какая-то беспросветная хрень. Бессмысленная и беспощадная.       Но.       Чёрт!.. Куда он пропал?!       Эрика собирается домой. К шести ей нужно забрать Рошель. Время почти два. Если брать по часу на дорогу туда и обратно, то она успеет… но это… нет же! Нет-нет. Плохая, плохая и ещё раз плохая идея. Она НЕ волнуется.       Салливан Фишер — не поддающаяся изучению теорема. Феномен. Бермудский, блядь, треугольник, в котором Эрика потонула, не зная, как справиться с управлением. Кто знает, что у него на уме?       Он мог ничего не сделать. А мог сделать очень даже много всего. Юноша, который потерял лицо, осмелился ещё и провоцировать безумной причёской агрессивно настроенную половину колледжа, даже не думая что-то с этим сделать. Молча сносящий любые издёвки, он втихую совершил преступление, легко заметая за собой следы под самым носом у полиции, о чём никто и не догадывался. Он мог держать себя в просто буддийском терпении, не отвечая на самые отбитые прозвища, но не мог уснуть из-за тишины и спокойствия в собственном доме.       Внутри всё заворачивается, что пиздец. За столько часов можно было натворить полной хрени. В духе Фишера.       Неопознанный существующий объект, нарушающий привычные законы с лёгкостью взмаха рапиры.       Сал Фишер просто есть. А Эрика просто безбожно вляпалась.       Салли не делал ничего такого. Да, совершенно. Ничегошеньки. И при этом устроил полный апокалипсис в жизни одной среднестатистической уроженки города Нокфелл…       …и в этом заключается вся, мать её, проблема.       Эрика перестаёт отрицать очевидное: она не волнуется. Не-а. Нет. Она просто резко сворачивает с маршрута до дома и идёт на остановку, потому что внутри всё нахрен морозит от тревоги. Обманчиво бесстрастно отвечая попытавшейся перехватить её подруге, что ей срочно надо по делам. Но благоразумно умалчивает адрес конечной остановки.       На Северном Авеню всё так же пусто. То, что сюда добрался технический прогресс, видно только по фонарным столбам. И то с натяжкой. В девяностых они тоже были.       Эрика вышла из ржавого автобуса, оглядев пасмурное небо и безлюдные улицы. И поверить не могла, что сама сюда приехала. Собственными ногами добралась. Обратно.       Блядь. А она уже упоминала, что это плохая идея?       Месть — блюдо, которое подают холодным. Что, если всё так и задумано? Специально. Маленькая постановка для неё.       Стокгольмский синдром, да?       А может, сотрясение мозга? Эрика вспоминает, что как минимум дважды ударилась головой. От этого не легче. Ни капельки.       Девушка шагнула вперёд, настороженно оглядывая улицу. Да каждый дом просто отдельный арт-объект для убийства или какого-нибудь квеста на выживание! Конченый треш, надо убираться, пока ещё есть возможность! Эрика продолжает идти вперёд. Нужный дом в самом конце. Она уже видит его за поворотом.       Ей хочется хохотать в голос. Неистово и безудержно ржать, пока ноги несут вперёд. Крутить пальцем у виска, рыдая от похеренного здравого смысла. Вот это психологический, мать его, дискомфорт, шериф! А впрочем… пошло всё к чёрту. Отвалите. Психотерапевты нынче не те — даже идти к ним не хочется, всё и так на ладони. Просто заткнитесь все. Осуждающие, непонимающие и сочувствующие — заткнитесь. Потрачено.       Эрика остановилась напротив дома. Нет, не так. Она посмотрела на сожранную коррозией табличку с номером с какой-то задумчивой безысходностью. Это нормально, что фобия замкнутого пространства именно в этом доме съебала в нужный момент? Виданное ли это дело — жертва преступления сама вернулась в логово маньяка! Может, стоило оставить номерок Клэр?       Поздно идти на попятную. Они всё равно встретятся. Рано или поздно. Но лучше сейчас, чем терзать себя этой мятежной нервотрёпкой. Эрика, поколебавшись, перешагнула калитку. Кроссовки прочавкали по размытой дорожке, пока руки стискивали раскрытый телефон-раскладушку, временно одолженный у сестры — на всякий случай. Потому что на самом деле Эрика ни в чём не уверена. Всё, что касалось Салли-Кромсали, не поддавалось никаким гарантиям. Ступени чуть скрипнули, а козырёк, скособенившийся под течением времени, навис сверху, как приоткрытая пасть чудовища.       Девушка сглотнула, положив пальцы на дверную ручку, и, задержав дыхание, толкнула. Не заперто. Он дома. Эрика медленно толкнула дверь растопыренными кончиками пальцев, отводя локоть. Флешбэки не успевают нагнать онемением конечностей, потому что Томпсон сразу чувствует — что-то не так.       Здесь тихо. В этом доме. Слишком тихо. С порога она неуверенно осматривает полутёмную гостиную. Столовые приборы так и рассыпаны по полу, ковёр сбуровлен, перевёрнутый журнальный столик валяется там же, где и окончилась борьба. И тишина. Телевизор молчит. Он выключен. Тревога поднимается по затылку стремительно.       Эрика опустила голову, глядя на порог этого дома. До сих пор не зная, правильно ли поступила. И не совершит ли ошибку, перешагнув черту?       Она даже не знает, что ему сказать. Вся эта ситуация кажется беспросветно тупой. Безнадёжной.       Девушка сжала губы, но шагнула вперёд. Боящаяся девочка погибла несколько часов назад, но Эрика её не оплакивала. Потому что та только мешала. Эрика самолично сжала пальцы на горле, не собираясь больше подчиняться чьим-то приказам. Положив большой палец на экстренный вызов, девушка вошла в дом. Тоскливый полумрак окутал плечи, а Томпсон хмуро оглядела гостиную. Запоминать, что и как упало в тот день, у неё не было времени, но кажется, что ничего не поменялось. Пропала только одна деталь — нож. Эрика осмотрела пол. Столовых приборов было не так много, но ножа точно не стало.       «Он же не?..» — ворвалось страшное в мысли.       Сердце заколотилось. Оно сделало кульбит вверх тормашками, потому что… да потому что, блядь, как можно было об этом сразу не подумать?! Эрика перешагнула погром, подходя к лестнице и вскидывая голову на тёмный проём второго этажа. Тихо. Очень, чёрт возьми, тихо! Девушка начала осторожно подниматься, морщась от шума старых ступенек, но чем выше поднималась, тем меньше замечала, что начала передвигаться быстрее. Тревога усилилась.       Оказавшись на втором этаже, девушка прислушалась. Дверь в ближнюю комнату — в «её» комнату — была открыта. Корпус телефона запотел. Не дыша, Эрика прошла вперёд и заставила себя заглянуть внутрь.       Облегчение и испуг накрыли, как контрастный душ. Комната пуста. Диван по-прежнему отодвинут, погнутый стул валяется сверху. А над выцарапанным лазом… воткнут тот самый нож. Прямо в стену. Это самое жуткое, что можно было увидеть, прожив здесь столько времени. Эрика попятилась. Она вернулась в коридор и с вернувшейся вместе с этим трусостью двинулась дальше, в самый конец — к его комнате. Только страшно стало не за себя — потому что там тоже не заперто.       Кровь схлынула с лица, Эрика ускорила шаг, толкая дверь.       Сначала она едва не выпрыгнула обратно в коридор.       Он здесь!..       Дыхание забылось, сердце подскочило, телефон едва не вылетел из пальцев.       Девушка застыла с вытянутой рукой. Сал лежал на кровати спиной к выходу, и можно было подумать, что он спит… но задержавшая дыхание гостья практически сразу замечает другое. Возле кровати валяются два предмета. Пустой стакан и… упаковка из-под снотворного. Тоже пустая.       — О господи!.. — Эрика дёрнулась вперёд, забыв о своём страхе и сразу же ощущая страх куда отчаяннее — липкий, тягучий, холодный. Девушка подлетела к кровати, касаясь плеча юноши. — Сал?       Его тело перекатилось на спину от одного лёгкого движения. Голубые волосы безжизненно рассыпались по подушке. Глаза за протезом оказались плотно закрыты.       — Сал! — задыхаясь от мгновенно накатившего ужаса, позвала Эрика. — Боже, чёрт, нет!.. Нет-нет-нет! — Она затрясла парня, но тот не отреагировал. Кое-как справившись с взорвавшейся паникой, чтобы не отпрянуть, Томпсон дрожащими руками запустила пальцы ему за голову, нашаривая застёжки протеза. Белая маска улетела куда-то на кровать, а Эрика, обхватив руками бледные исполосованные скулы, подхватила заваливающуюся набок голову. — Салли?!       Он дышит?! Или нет?! Блять, боже, пожалуйста, только дыши!..       Эрика упёрла колено в кровать, быстро наклонившись и уложив ухо на грудь юноше. Самое сложное было не слушать своё дико сходящее с ума сердце. Струны истерики лопались одна за другой.       Живой!       Эрика отпрянула, чувствуя первозданный, хаотический страх. ЧтоделатьчтоделатьчтоЧТО?!       — Чёрт! — снова сорвалось с языка. Эрика на мгновенье замерла, сминая кофту на его еле заметно вздымающейся груди. А потом спохватилась, метнувшись к упавшему телефону. Пальцы вдавили клавишу вызова, но…       «Нет сигнала».       — Твою мать! — Эрика заметалась по комнате, вскинув руку, но столбец с индикатором связи пуст. Девушка смахнула лампу, залезая с ногами на прикроватную тумбочку — безуспешно. Да что не так с этой жизнью?!       Всхлипнув от проступившего пота в ладонях, девушка спрыгнула с тумбочки, спотыкаясь о пустую баночку, и выскочила из комнаты. Она, не мешкая больше ни секунды, выхватила палку с крюком из-за часов и вернулась обратно. К еле видимому квадрату, уводящему на чердак. С четвёртого раза подцепив ручку, Томпсон дёрнула механизм на себя. Лесенка ещё не до конца раскрылась, долбая грохотом по ушам, а девушка уже взлетела на чердак, врезаясь в барахло коленями и едва не подвернув ступню. Стряхнув с ноги какие-то провода, Эрика посмотрела на светящийся экранчик. И с подскочившей радостью увидела одну загоревшуюся палочку связи.       Гудки длились целую вечность.       — Служба девять один один, слушаю вас.       — Срочно нужна скорая, Нокфелл, Северное Авеню, дом восемнадцать! — выпалила Томпсон без лишней вежливости.       — Что у вас случилось?       — Снотворное, — выдавила Эрика, нервно нарезая круги по чердаку, спотыкаясь о хлам и сжимая волосы на макушке в кулаке. — П-парень наглотался таблеток… не просыпается.       — Машина выехала. Не кладите трубку. Как вас зовут?       — Эрика… — на автомате ответила девушка уже у темнеющего проёма.       — Эрика, вы должны сказать, есть ли у пострадавшего пульс.       Душащая лихорадка вирусом овладела кровью.       Пульс? Вот чёрт. Вдруг он…       Девушка опомнилась, а потом скатилась вниз, содрав локоть о железные перекладины, и бросилась обратно к Салу. Парень лежал так же, не шелохнувшись. На ватных ногах Эрика добрела до кровати, вновь прислушиваясь. Слабый тихий галоп в груди, прерываемый едва различимыми вдохами. Он всё ещё был жив. Но не походил на человека, который просто спит — больше на мертвеца.       Зачем?       «Зачем?!» — хотелось заорать в голос.       Смолкший телефон брякнулся на пол.       Зачем ты так?..       Давясь запоздало подкатившими слезами, Эрика взяла юношу за руку. Ледяная.       Эрика запустила пальцы свободной руки в волосы, всхлипнув и сжав корни до боли, чтобы не закричать. Это она виновата. Надо было остаться в участке. Сразу поговорить. Не ждать у моря погоды. Она ведь знала, какие у Салливана проблемы не только со сном, но и с окружающим миром. В котором он больше не хотел жить… из-за того, что единственный ставший ему близким человек позорно сбежал, оставив наедине со своими демонами…       Ноги не держали. Эрика рухнула на колени, прижимая к губам тонкие пальцы со шрамами, совсем не чувствуя, что плачет. Паршивые сказки, почему вы не дождались хорошей концовки?!       Рябь в глазах тонкая, а в груди она трескается уходящим из-под ног дном. По какой-то загадочной причине Эрика боится даже дышать. Она боится не услышать… если его дыхание вдруг оборвётся. Парень похож на испорченный реквизит разорившегося театра. Фриковатый манекен для метания ножей в цирке. Подставка сломалась, и человечек рассыпался. Эрика сквозь пелену смотрит. На него. На его лицо, и не видит никакого уродства. Только воющее… разрывающее, царапающее и кричащее понимание — вот каково это, когда костлявые пальцы смерти игриво сжимают твоё сердце, насмешливо разыгрывая ставку на жизнь того, о ком Эрика до последнего думала, как о психическом феномене.       А Сал Фишер оказался просто человеком. Обычным юношей. Парнем, который держался так долго и не дождался всего ничего. Добились, чего хотели, да?       Эрика трясущимися кончиками пальцев погладила спящего — пожалуйста, пусть только спящего… — по волосам. Аккуратно и бережно откинула чёлку с его лица. Он носил протез почти всю свою жизнь. Бледная, не тронутая несчастным случаем кожа сейчас как никогда контрастировала с красноватыми рытвинами шрамов, но если это уродство, то пора предъявить стандартам красоты по полной программе. Может, это и правда помешательство. Да только Белоснежка может знатно выкусить. Если бы не мертвенная, просто-таки чертовски выцветающая бледность — Сал Фишер мог бы претендовать на поцелуй принцессы.       Принцесса давится слезами возле своего чудовища, что заживо погибало в разрушенном замке, устав охранять сокровище. Она обессиленно сползает на пол. Опирается спиной на деревянный борт. И душит собственные запястья, слушая чужое дыхание. Молясь, чтобы оно не прервалось.       Ожидание угнетало.       Стены давили.       Время плелось хуже подстреленной черепахи, а дыхание Сала как будто сливалось с гулом в ушах от нервной пульсации. Почему так долго?! Скорее, ну же…       Что, если они не успеют?..       Слёзы одна за другой покатились по щекам, снова и снова. И снова. Эрика сжалась в комок, с трудом сдерживая всхлипы. Сходила с ума.       Не умирай, только, пожалуйста, не умирай… прошу тебя…       Когда врачи постучались внизу, Эрика едва не спятила от горя. Она стрелой кинулась вниз и, если бы не страх сделать что-то плохое своими действиями, давно стащила бы парня сама. Ворвавшиеся медики быстро ощупали бездыханного, проверили пульс, прослушали сердце и осмотрели брошенную упаковку таблеток. Всё это время Томпсон стояла в углу комнаты, наблюдая за их действиями и грызя ногти в ожидании страшного вердикта.       — Сколько он выпил? — спросил врач, вешая на шею стетоскоп.       — Не… не знаю, — севшим голосом помотала головой Томпсон. — Когда я пришла, он уже… — Голос сорвался, опять покатились слёзы.       — Где ванная? — перебил другой мужчина, резво разворачивая странные трубки с непонятной воронкой на конце.       С трудом держась на подгибающихся от страха ногах, Эрика бросилась в соседнюю комнату, показывая на узкую дверь. После чего врач кивнул девушке в сторону коридора и сказал ждать.       Поборов себя, она села на верхнюю ступень лестницы, сцепив пляшущие в нервном вальсе пальцы и вздрагивая от каждого звука. Хотелось вскочить и бежать назад. Быть там, с ним.       — Мы его забираем, — раздалось совсем близко и так громко, что Эрика чуть не соскользнула с этой долбаной лестницы. — Мы промыли ему желудок, но он без сознания, и есть вероятность, что он может впасть в кому.       — В кому? — побледнела Эрика.       — Пока ничего не могу сказать точно. Поэтому предупреждаю сразу. — Мужчина захлопнул чемоданчик с инструментами и кивнул коллеге: — Уносим.       Прозвучало так, словно Сал уже труп и его забирают в морг. Эрика бледнее мела спустилась за врачами, неотрывно глядя на безжизненно свисающую с носилок руку Фишера.       — Вы поедете с нами? — спросил врач неотложки, закидывая чемоданчик вслед за каталкой. Его коллега уже разместился внутри, напяливая на парня кислородную маску.       — Что?.. Д-да, конечно… — Эрика без раздумий залезла в машину. Двери оглушающе хлопнули, машина сорвалась с места, заполняя улицы сигнальными воплями. Девушка прижала пальцы к губам, вдавливая их в зубы. Врач предложил успокоительное. Томпсон отказалась. Она сгорбилась на сидении, неотрывно глядя перед собой на слишком яркое пятно голубого цвета в этой белой машине. И больше всего она боялась не успеть сказать ему то, что так долго отрицала.