***
Когда Иосиф просит её отыскать ему нужный инструмент и кое-что из материалов, она искренне удивляется, но не задаёт вопросов. Пару суток спустя результат его работы уже лежит готовым на столе в «рубке». Иосиф берёт в руки новёхонький лук, любовно водя большим пальцем по обработанному дереву, затем протягивает Деп. — Он твой. Возможно, я слишком тороплюсь, но у каждого из нас в новом мире должно быть собственное орудие. Пусть он будет с тобой, когда мы выйдем на поверхность. Женщина с недоумением забирает у него добротный самодельный лук и стрелу с тупым наконечником, недолго разглядывает и в итоге констатирует: — Полагаю, причина кроется в том, что тебе стало скучно. Иосиф неопределённо пожимает плечами и отчего-то улыбается. Он кивает женщине, чтобы шла за ним в коридор. В самом его конце она видит на стене приклеенную бумажную мишень. Намёк понят, так что она делает первый выстрел, который выходит довольно косым. Когда Отец возвращает стрелу и просит отдать лук, у неё нет ни малейшего сомнения, чтобы послушаться. За время, проведённое в бункере вместе, она начала доверять ему едва ли не больше, чем себе самой. С каждым днём Деп доверяет себе всё меньше, а причина кроется именно в нём. Не в изоляции, ограниченности или молчании. Несмотря на то, что её тоска постепенно растворяется в размеренной обыденности, она всё ещё полна горечи. Когда Сид прицеливается и стреляет, она даже не удивляется его меткости. Затем неожиданно для себя самой ворчит вслух: — Есть ли что-то на этом свете, чего сам Иосиф Сид не сумел бы? Он никак не реагирует на её слова, просто возвращает лук и просит приберечь его для «того самого дня». Деп не видит себя со стороны, но в тот момент она похожа на доверчивую собачонку с огромными карими глазами, неотрывно следящими за любимым хозяином. Время идёт, тянется, цепляясь за стрелки часов, истекает. День ото дня, неделя за неделей проходят месяцы, и её надежда медленно угасает. Деп чудится, будто она весь бункер перевернула вверх дном, чтобы хоть как-то себя занять. Но перестановка — дело плёвое. Иосиф чувствует себя дурно в тот вечер, и она старается не беспокоить его, несмотря на то, что это стоит ей больших усилий, ведь рядом с ним время кажется быстротечным. В одиночестве она проводит большую часть суток, и признаваться ему в том, что это просто невыносимо, для неё слишком тяжело и противоестественно. Однако они всё ещё разговаривают. Для Деп время, разделённое с ним, будто глоток свежего воздуха. Для Иосифа эти часы вместе с ней — очередная исповедь. Ему не претит выслушивать её переживания и тревоги. Каждый раз он смотрит на Деп так, будто ему действительно не плевать. Он ведёт себя, как настоящий служитель церкви… как отец, которого у неё никогда не было. И результат этих исповеданий вытекает в естественный исход. Такой, что женщина сама не сопротивляется. Проходит без малого год, Иосиф Сид больше не видится ей врагом. Раз за разом она слушает его учение, его «Слово», и с каждым днём всё больше погружается в его собственное безумие. Теперь вместо терпимости она ощущает печальную жалость. Рядом с Иосифом она наконец чувствует себя настоящей женщиной. Настолько, что такой она никогда не видела себя в прежние времена. Она почти принимает его веру и признаёт его правоту… с одной лишь разницей. Она помнит, что всё это не по-настоящему. Во время очередной трапезы она пытается пошутить, и Сид смеётся вместе с ней, искренне и даже красиво. Им обоим вдруг кажется, словно эта сценка вырезана из несуществующей реальности, где двое, мужчина и женщина, ведут абсолютно нормальную беседу при самых обыкновенных обстоятельствах, и всё выглядит так, словно это правильно, словно они вместе, и любят друг друга. Но, когда его смех стихает, а глаза становятся печальными и сосредоточенными, Деп едва держится, чтобы не выругаться. Ей нравится притворяться, будто они оба нормальные. Ей особенно нравится, когда Иосиф похож на мужчину, которого она никогда не знала. Когда не молится, не взывает к своему Богу, не глядит на неё осуждающим отцовским взглядом. Ещё тогда, до Коллапса, она успела заметить некую простоту его души за маниакальным поведением. Его одежда была хорошо сшита, но всегда не новая и потрёпанная. Он не гнался за материальными ценностями, не обожал роскошь и вычурность, как Иоанн Сид. Деп размышляет иногда о том, что случилось бы, будь Иосиф обыкновенным мужчиной. Внутренний голос всегда нашёптывает ей очевидный ответ вместо того, который ей хочется услышать. Он стал бы таким же, как все: простым работягой из среднего класса, погрязший в рутине дней где-нибудь на окраине родного омерзевшего городка; бесславный и безызвестный, подчинённый порочной юридической системе, как и многие, многие другие.Год
Проходит время, и Деп начинает погружаться в собственные фантазии всё глубже. Сознание толкает её на поверхность, но влияние Иосифа, его компания… его присутствие тянут её на самое дно. И каждый новый день, что они вырезают на стене бункера, Деп всё больше нравится притворяться. Для неё он уже не маньяк с психическими отклонениями и собственным нездоровым видением системы ценностей, не мнимый спаситель, стремящийся к «очищению» мира через геноцид, вовсе нет, и его кошмарная идеология совсем ей не претит… До дрожи в руках ей нравится, когда Иосиф рядом и не выказывает никаких признаков своего безумия. Однажды он уже упоминал, что рядом с женой Голос никогда не заговаривал с ним, так что теперь Деп изо всех сил старается создать подходящую атмосферу для него, для себя. Где они оба ощущают себя в безопасности, словно они обрели дом и семью. И когда однажды он сам включает проигрыватель, ставит пластинку Хэнка Уильямса и под неторопливый мотив подходит к ней, протягивая руку, Деп улыбается, немного посопротивлявшись для вида, и всё же касается его ладони. Его беспечный вид и весёлость забавляют её. Пока Хэнк распевает свои кантри-баллады, Сид вдруг упоминает о том, что тот был его любимым исполнителем в детстве. Она смотрит ему в глаза, ей становится грустно, но, несмотря на это, они оба до сих пор притворяются, что находиться так близко друг к другу — это правильно и хорошо. Что танцы и музыка, и смех, и веселье, и всё время в мире — теперь принадлежат только им. Благодаря собственному отцу Деп научилась не доверять мужчинам, не доверять вообще никому настолько, чтобы впускать их в свою жизнь. Он научил её стыдиться своей жизни, потому что она была пустой. За год нахождения в бункере она вдруг открывает для себя, что её сердце вовсе не разбито. Оно просто замёрзло. В тот день, пока Иосиф спит, она закрашивает краской слово на стене и больше никогда не вспоминает про Мильтон и своего отца. Она видит его, склонившимся над столом и бумагами, уже поздно ночью и осторожно подходит сзади. В тот день радио выдаёт помехи, но ничего существенного. Однако для Деп даже шипение и скрип после многих месяцев тишины — словно благословение с Небес. Она спешит донести Отцу столь радостную новость, но он уже спит. Какое-то время женщина просто наблюдает за ним, пока его плечи размеренно поднимаются в ритм дыхания. При таком освещении она почти не видит шрамов на его голой спине, кроме «чревоугодия». Его нужно уложить в койку, буднично решает Деп. В который раз он засыпает вот так, переписывая «Слово» по несколько часов подряд, когда для него словно ничего не существует вокруг. Только он и его Бог. В такие моменты она с грустью осознаёт, что их размеренные, но почти счастливые дни — всего лишь притворство. Мнимая радость обладания друг другом. Отбрасывая эту мысль, женщина склоняется над столом, осторожно сжимая руками его плечи, пытаясь пробудить ото сна. Она ласково, почти нежно уговаривает его подняться и лечь, и взгляд её вдруг падает на строчки в его дневнике, прикрытом кипой бумаг: «… Я уже думал о том, чтобы убить её из милосердия. Но вместо этого я помогу ей осознать моё всепрощение, и она поверит. Пусть поймёт, каково это, быть судимым, когда судишь не ты» … Дальше ей прочесть не удаётся, потому что Иосиф просыпается и может всё заметить. Прикусив язык, Деп помогает ему встать, подводит к постели и, когда он откидывается на подушку, небрежно набрасывает ему на грудь угол покрывала. Перед тем, как провалиться обратно в сон, он вдруг касается её руки пальцами, слегка сжимает, затем отпускает, закрывая глаза. Деп не идёт спать, а берёт с полки полупустую бутыль любимого Датчем бурбона. Но идея напиться почему-то не воплощается в жизнь; после одного стакана виски в неё больше не лезет. В один из далёких дней Отец уже предупреждал её, что не приемлет отчаянной пьянки, если она вдруг расстроится или захочет забыться. — Ты всегда можешь поговорить со мной, — уверял он тогда с отцовской заботой. — Не пей. Тебе это совсем не нужно. Ей почти смешно, ведь всё своё детство она наблюдала живой пример любителя поразвлечься с алкоголем. Но мать умела отвадить папашу от очередной бутылки спиртного, пусть и ненадолго, так что их дочь осознавала разницу между отцом, который их любил, и тем, другим, кто готов был сжечь их обеих в адском пламени. Деп сидит за столом в «рубке», бутылка с бокалом бурбона находятся по правую руку от неё. Взгляд женщины пустой, устремлён куда-то в темноту. Когда Сид неторопливо приближается к ней, Деп не реагирует. Иосиф берёт стакан, вертит его в пальцах с минуту, затем произносит: — Пища для чрева, а чрево для пищи. Ты — это то, что ты ешь. Но Господь уничтожит и то, и другое. Твоё тело не для того, чтобы уничтожать себя, тело для Господа… — А Господь для тела, — заканчивает она за него бесстрастным тоном. Когда Иосиф со вздохом садится напротив неё, Деп без угрызений совести глядит ему в глаза. Все их разговоры, их смех и радостные часы вместе — всё это лишь мираж. Женщина сжимает кулаки на столе и кусает губы, потому что ей до безумия обидно. Он до сих пор её ненавидит и презирает за то, что она сделала с его семьёй. Его учение, его милость и щедрость по отношению к ней — лишь средства для получения выгоды. Он — Отец, каким бы она его ни видела, он всегда будет наслаждаться её подчинением, и никакие фантазии этого не изменят. Деп качает головой, её губы трясутся, но она держится из последних сил. Тебе не десять лет, повторяет она про себя, и отец не отчитывает тебя за шалость. О нет, всё гораздо, гораздо хуже… — Я думал, что ты понимаешь меня. Что ты очистилась и стала мне доверять, как и я тебе, — говорит Иосиф, и в его голосе слышится разочарование. — Я же тебе поверил!.. — Никто не может заставить меня делать то, чего я не желаю. И наоборот. Если я хочу пить… — Дело не в этом! — срывается он, но тут же осекает себя, делая глубокий вдох. — Дело вовсе не в этом… Да, я ненавижу алкоголь, потому что он отравляет не только тело, но и душу. Потому что мой отец любил его больше, чем свою семью. Потому что, напиваясь, он мог избить меня до полусмерти. — Можно было просто прибить его, — срывается с её губ жестокое предположение. — Никто бы не осудил. Сид ухмыляется как-то странно, почти с искренней весёлостью. — Знаешь, а ведь в детстве Иаков обожал фантазировать о том, как сделает это с нашим отцом. Но я отговаривал его, ибо это есть худший из грехов. Первородный, непростительный грех. Но речь не о том. Не о прошлом. Забудь о нём, оно сгорело в пламени и потонуло в пепле наших грехов, — он протягивает к ней руку, но Деп убирает свою и не позволяет к себе прикоснуться. — Что произошло? Говори со мной. Не разрывай нить, которая нас связывает. — Мы просто оказались вдвоём в чёртовом бункере, и нет никакой связи, — женщина почти шипит эти слова, слёзы наворачиваются ей на глаза. — Мы хотели уничтожить друг друга. А это просто совпадение. Жестокое и несправедливое. — Несправедливое? Возможно. Не будь тебя, здесь оказалась бы моя семья. Мои братья. Но Господь решил иначе. Он захотел спасти тебя, и я подчинился. — Я тебе не нужна, всё это бесполезно, — она утирает рукой слёзы, ненавидя себя за слабость, а его за то, что заставил её испытать слабость. — Нет, нет, это не так. — Я читала твой дневник, — признаётся Деп, глядя в его глаза, и хоть её собственный взгляд затуманен, она чётко видит немое удивление на его лице. — Знаю, это мерзко и неправильно, но это получилось случайно и… я вовсе не хотела… вообще-то, поскольку есть только ты и я, здесь, в этом бункере, само понятие собственности для нас должно стать абстракцией… но я знаю, как важно для тебя «Слово» и то, что ты хранишь в душе… всё это не для меня, я не достойна знать об этом… Иосиф накрывает своей ладонью её кулак, и пальцы сами разжимаются, расслабляясь под его прикосновением. Деп не понимает, почему он не гневается, не злится. Всхлипывая в последний раз, она говорит: — Ты думал о том, чтобы меня убить? И Датч был бы не последним твоим грехом в этом проклятом месте. Сид молча наблюдает за ней, словно не обязан говорить, словно даёт ей возможность высказаться наконец. — Возможно, ты был прав. Стоило убить меня, но не из милости. Ты не простил меня, в этом всё дело. И то, что я сотворила, навсегда станет между нами стеной. Неожиданно он встаёт и уходит из комнаты, а бывшая помощница шерифа в недоумении наблюдает, как он исчезает во тьме коридора. Пока он не возвращается, она отодвигает подальше бокал с виски. Ей противно от его горечи, противно от самой себя. Иосиф возвращается со «Словом», листает до нужной страницы и почти бросает книгу перед ней на стол. Затем садится на место. Выражение его лица непроницаемое, однако голос спокоен и мягок: — Теперь читай вслух. — Нет, хватит с меня, — женщина отрицательно мотает головой, — я не могу… — Читай же! Ей ничего не остаётся. Раньше Иосиф сам читал ей, и сейчас для неё кажется противоестественным прикасаться к этой книге собственной рукой. Деп опускает глаза и сосредотачивается, пока расплывчатые буквы, наконец, не собираются в слова. — Мне удалось выжить, и у них больше нет надо мной власти. Теперь я греюсь в лучах безграничной любви моего Господа и наслаждаюсь… и наслаждаюсь безмятежным общением с тобой, моя семья… На пару мгновений она отрывает взгляд от страниц и смотрит на Отца. Что-то внутри сжимает её сердце в тиски, и неожиданно Деп понимает: это и есть конец. Она повержена и проиграла. — Теперь я знаю, каково это — поистине быть принятым… тобой, моя семья. После недолгого неловкого молчания раздаётся голос Иосифа: — Ты считаешь, что я притворяюсь и хочу тебя использовать. И думаешь, я не простил тебя. Но истина не во мне. Она в том, что ты сама себя простить не можешь. Да, в нас не течёт одна кровь, мы не едины плотью, но… что есть семья? Истинная семья, та, что противостоит Злу, лишь та, что неизменно служит Господу. Здесь только ты и я. Так не это ли наше предназначение? Иосиф уходит, забирая бурбон, и она знает, что он вернёт его на место. А ещё она знает, что больше не прикоснётся к бутылке. Следующим днём она всё так же не способна заснуть, её мучают мысли, от которых она избавиться не в силах. А когда перегружается генератор, и в бункере наступает кромешная тьма, Деп остаётся возле своей койки. Она слышит только размеренные шаги недалеко от себя. Протягивает руку и почти сразу упирается ладонью в вырез распахнутой фланелевой рубашки. Её дыхание сбивается, а в горле пересыхает, но успокаивающее прикосновение руки мужчины убеждает её, что всё хорошо. И всё, что случится — правильно, и должно случиться. Его ладонь на её шее, большим пальцем он касается её лица. Она слышит тихий голос Иосифа над собой и закрывает глаза. Пусть его Бог делает, что хочет, ей всё равно. Здесь, в темноте этого бункера, глубоко под прожжённой землёй, Он их не увидит. — А теперь пребывают сии три: вера, надежда, любовь… но любовь из них больше.