44 КГ

Иногда я оглядываюсь назад, смотрю на всё то, что со мной происходило, и мне становится невероятно стыдно. Понимаете? Я только сейчас начинаю осознавать, что я совершала только глупостей и что мне нет никакого оправдания. Ни один нормальный человек не стал бы истязать себя до такой степени, как это делала я. Даже страшно представить, как всё могло бы обернуться, если бы не Гарри. Человек, толкнувший меня в пропасть, смог меня от неё оттащить. Мне невероятно греют сердце все те воспоминания о холодных зимних вечерах, что мы коротали в его деревянном домике на берегу озера. Гарри даже вернулся из Лос-Анджелеса, поверить невозможно. Часто пел, кутал в тёплый плед и следил, чтобы всё было хорошо. Он научил меня верить в себя. Я была послушной девочкой. За те два года, что мы до этого не виделись, я вела себя хорошо. Заботилась о маме, навещала Джемму с малышом, иногда разговаривала по телефону с Анной. Не вызывала рвоту и не голодала; ну, только если иногда. Иногда же можно? Если подсчитать, то за все это время я сначала похудела ровненько на тридцать пять килограмм: с семидесяти двух до тридцати семи. Это звучит странно, да? Я была ходячим трупом, который упорно не желал умирать. Я отчаянно цеплялась за перевёрнутый и искажённый в фотошопе идеал, который, на самом-то деле, никому не нужен. Гарри, кстати, позже признался, что парням гораздо больше нравится целлюлит и небольшой животик, нежели выпирающие рёбра и полное отсутствие груди. Он говорит, что чем старше становится человек, тем больше начинает ценить внутренние качества, а не внешние. Возможно, Гарри прав. Самое грустное, что во всём этом похудании я потеряла саму себя. Как будто вместе с килограммами жира ушла та, прежняя Эмили — девушка с неисчезающей улыбкой, вечно готовая помочь и спасти. Я больше не чувствую где-то внутри себя живого человека. Только тоненький голосок грустно пищит по ночам: «Калории… Калории… Убрать… Убрать!...». Я не знаю, куда пропало моё чувство уверенности, когда легко сворачивались горы, рушились льды Атлантики. Когда можно было бежать многие мили, зная, что я могу сделать это. Я могу чего-то добиться. А потом появился Гарри. Такой прекрасный, такой глупый и такой несчастный. Он искренне смотрел на меня, сопереживая моим наивным мыслям, и, даже зная, что они опасны, не пытался остановить. Я не сразу поняла, почему. Ведь он изо всех сил пытался меня уничтожить. Сначала позволит подойти к себе — близко-близко, чтобы можно было услышать тихое биение сердца, — а затем оттолкнёт. Он держал меня за сердце, внимательно наблюдая (точно так же, как я в больнице смотрела за крохотными людьми в улице-не-аквариуме), проникая глубоко в мысли. Он изучал меня — так, как я бы не рискнула изучить его. Глупый Гарри мог предсказать все мои действия, но единственное, чего ему хотелось — это не дать мне уйти, заставить балансировать на тонкой грани между бытием и небытием, подталкивая к бездне всё ближе и ближе. Глупый Гарри манипулировал умной Эмили, выворачивая её наизнанку. Всякий раз, когда он открывал дверь, я надеялась на то, что сейчас всё изменится. Что он принесёт горячий шоколад и расскажет очередную скучную историю. Что отругает за пепел от сигарет на кровати и неаккуратно расставленную посуду, искусанные губы, нервно обгрызенные ногти и потёкшую тушь. Что сейчас он станет другим Гарри — тем, который называл меня принцессой и нежно целовал в макушку. Возможно, если бы он был таким эгоистом ещё пару недель (месяцев, лет — нужное подчеркнуть), я бы смирилась. Свыклась. Приняла его существование за данность, предположила, что он константа в моей зыбкой системе координат без времени и пространства. Гарри бы стал кем-то, кого и ненавидеть уже нельзя, потому что он слишком привычен. Нам надо было потерпеть всего несколько месяцев. Еще одна горсть дроблёных страхов — и мы бы, может быть, не разошлись. Сумели бы спокойно принять жизненную неудачу как добрая половина женатых пар, растянуть её во времени, как жилищную ипотеку. Пока не привыкли бы к потрескавшимся стенам, к щелям, в которых можно скрываться время от времени. Наш эгоизм стал бы идеальной основой для безупречной пары: каждый сам за себя; тот, кто рядом — лишь симпатичный аксессуар для подтверждения статусности твоей жизни. Но тут произошла ещё одна самая грустная вещь. Глупый Гарри начал меня жалеть. Нельзя жалеть то, что потерялось где-то в еде, понимаете? Я не стоила тогда ни единого доброго слова, что он мне сказал. Сейчас я думаю, что, если бы я поступила в тот момент по-другому, мне бы не пришлось через всё это проходить. Все начинается шестнадцатого декабря. В этот день я иду с похорон Майка и даже не замечаю, как сбиваю высокого шатена. Парень, который кажется в этот момент мне смутно знакомым, на деле является маминым крестником. Гарри в три года уехал из Холмс-Чапла вместе с родителями и сейчас вернулся, чтобы навестить бабушку. Мне вовсе, правда, не до знакомств, так что я лишь угрюмо бормочу «Отстань!» и, пихнув Гарри локтём, иду дальше. Наверное, всё на этом и закончилось бы, если бы не его брошенное сквозь зубы «Смотри, куда прёшь, жируха». Уныло подметая сапогами асфальт и укрывшись в спасительной тишине своих мыслей, я совсем скоро очутилась на своей улице, украшенной рядом совершенно одинаковых крохотных домиков. Недавний эпизод с малознакомым мне парнем совсем не радовал, но я предпочла не придавать этому особого значения. Мне надо сделать много работы по дому, и именно на этом я сосредотачиваю своё внимание. Открываю дверь, негромко звеня ключами. Снимаю куртку, разуваюсь. Бросаю сумку на табурет и иду в комнату наверх — переодеваться. Едва я снимаю штаны, как слышу шум в прихожей. — Эмили, я дома! — глухо доносится мамин голос снизу. Кое-как натянув шорты, спускаюсь по лестнице к ней и внезапно понимаю, что мама не одна. Рядом с ней стоит тот, кого я бы не хотела видеть. Жируха! — Эмили, это Гарри, помнишь? — мама заискивающе улыбается, ожидая моего одобрения, затем, так и не дождавшись, забирает у парня пакеты с продуктами и семенит на кухню. — Стайлсы наконец-то вернулись в Холмс-Чапл. Бог мой, как же я соскучилась по Анне! Мы стоим друг напротив друга: он, с идеально уложенными волосами и в дорогом пальто, я, в потёртых шортах и с обидой на душе. Чувствую, что сейчас мне будет весело. Во всяком случае, его нахальный взгляд говорит именно об этом. — Даже не думай, что я рад знакомству, — наклонившись ко мне, еле слышно шипит Гарри. Мои почти-семьдесят-три килограмма души бунтуют. Хочется вмазать ему по наглой идеальной роже, но я беру себя в руки и колко отвечаю: — Взаимно, дрищ. Извиниться не хочешь? Кажется, я его задела. Ой-ёй, мистер Стайлс, пришла пора обучить вас манерам. Мне хочется влепить Гарри пощёчину и наговорить много неприятных слов, но осознание того, что это рано или поздно вернётся ко мне бумерангом (я верю в карму), не даёт мне морального права открыть рот. Поэтому я просто предлагаю гостю раздеться и приглашаю на кухню — выпить чаю. В конце вечера оказывается, что этот самовлюблённый нарцисс вовсе не так плох. Мне даже кажется, что его дерзкое поведение — лишь способ привлечь внимание, забрать у жизни то, что, по мнению Гарри, ему недодали раньше. Его излишняя уверенность в себе начинает притягивать меня, и я заинтересованно наблюдаю за ним. Он как будто самый интересный экспонат в музее. Смотреть, но не трогать. На прощание он произносит самые важные три слова: — Эмили, прости меня, — раскрывает руки, прося принять его извинения и обнять парня. Мне, впрочем, и не хочется держать на него обиду, так что просто легонько шлёпаю Гарри по щеке (изображая при этом страшную обиду) и обнимаюсь с ним. — Гарри, не поступай так больше. Как знать, может, какая-нибудь другая девушка отреагировала бы иначе? Ты мог бы стать причиной чего-нибудь ужасного. Он растерянно пожимает плечами и обещает, что будет внимательнее следить за своими словами. Я ему верю. Пока я была под властью своих ненормальных иллюзий, я не замечала одну простую, но такую неочевидную вещь. Пока ты говоришь совсем не то, что думаешь, слушаешь совсем не то, во что веришь, и делаешь совсем не то, к чему расположен, — то всё это время и живёшь совсем не ты. Сейчас мне хочется сожалеть о тех потраченных впустую двух годах своей жизни. Но я не могу. В конце концов, это всё останется бесценным опытом. Да и, несмотря ни на что, я не могу сожалеть о своих ошибках. Об ошибках нельзя сожалеть, на них надо учиться. Так что, пожалуй, именно это я и сделаю. Ведь, знаете, никто не может вернуться в прошлое и изменить свой старт. Но каждый может стартовать сейчас и изменить свой финиш. И именно это я и собираюсь сделать. Всегда ваша, Эмили (глупая булимичка) Финлинсон.