The Oh Hellos — Dear Wormwood
Август стремительно выцветал увядающей травой на папоротниковой лужайке, с каждым днем всё усерднее торопя солнце за линию горизонта. Витиеватая тень высокого дерева на холме служила верным убежищем для охотников за остатками той самой тёплой летней свободы, за которую это время года так любят. Черные крошки поломавшегося грифеля ссыпались с плотной бумаги блокнота на холодный объектив старой камеры. Малия сосредоточенно сдувала прядь мешающую прядь волос с лица, ежилась от пробирающего шелеста высыхающих листьев на ветру, коря себя за не совсем правильный выбор одежды для вечерней встречи, и от мысли о том, что вся её дотошно правильная жизнь за три месяца могла быть перечеркнута почем зря. Малии двадцать один. У неё почти в кармане диплом бакалавра одного из уважаемых институтов Сан-Франциско, карта с четко прописанным курсом на не такое уж и далекое будущее, целая тонна блокнотов с расписанными до мелочей учебным планам, почти сказочно-радужная мечта о большом доме, такой же большой собаке и бойфренд-раздолбай. — Эй, — усталый голос Айзека тихо прохрипел у левого уха. Тейт вздрогнула от неожиданности, подняв голову. Шершавые губы быстро коснулись горячего лба; парень небрежно плюхнулся рядом. — Ты сегодня удивительно пунктуален. — Тренер сегодня был не в настроении нас унижать. — Неужели, — она грустно смеётся. — Так о чём ты хотел поговорить? Привычно красноречивый Айзек вдруг замялся и нервно закашлялся, как будто нужные слова раздражающе чесали глотку. С каждой следующей молчаливой секундой тревога внутри Малии росла, набирая обороты, как снежный ком, который вот-вот сорвется с горного выступа. Она решила, что лучше самой вызвать снежную лавину, чем ждать, пока холодная беспросветная пелена накроет её с головой. — Перестань уже молчать, я чувствую себя, как в школе, — Малия вскочила, бросив блокнот на траву, и скрестила руки на груди. — Хочешь порвать, так и скажи. Лейхи пару секунд непонимающе глядел на девушку, а затем, с приходом осознания, резко встал и, ухватив девушку грубыми ладонями за предплечья, замотал головой. — Я не хочу с тобой расставаться, Мал, — он прочистил горло. — Просто мне снова нужно уехать. — Ты же только вернулся. Очередная стажировка? — Малия понуро опустила взгляд в землю. — Ясно. — Не стажировка, а работа. Я получил место в крупной конторе, и не где-нибудь, а в Нью-Йорке — представляешь, какие это деньги? Четыре года в этой чертовой дыре ради красивой бумажки не прошли даром. — Во-первых, Фриско далеко не дыра. Во-вторых, Нью-Йорк на другом конце света. — Я буду приезжать по праздникам. А через год, когда доучишься, переедешь жить ко мне. Время пролетит незаметно, вот увидишь. Все не так уж и страшно, скоро у нас всё будет хорошо. Айзек холодной загрубелой ладонью осторожно касается горячей щеки Малии — у нее от волнения, кажется, температура поднялась (а как ещё научно объяснить дрожь в коленях и трепещущее сердце?). Она, почти не дыша и не поднимая взгляда, смыкает уставшие веки, обвивая тонкие руки вокруг него, пытаясь согреть их под джинсовкой, и жмется к его тёплому телу, словно верный пёс, соскучившийся по своему хозяину. — Так говоришь, как будто знаешь, когда всё будет хорошо, — Тейт шепчет себе под нос, не надеясь на ответ. — Вот с сегодняшнего дня и будет. — Самоуверенно. Как всегда, впрочем-то, — она облизывает ссохшиеся губы. — Обещаешь? — Обещаю.***
Elton John — Skyline Pigeon
Пушистые хлопья кружат в фиолетовой темноте перед промерзшим пластиком, тонким слоем оседая на потрескавшемся асфальте и черных воротниках пальто курильщиков, не выдерживающих час-другой без сигареты в китайском ресторане для некурящих на первом этаже разваливающегося кирпичного здания. Жутковатый гул свистящего между домами ветра иногда пугал до чертиков, заставляя с ногами запрыгивать на кровать, забираться под пуховое одеяло и неделями не выходить из квартиры, считая по календарю дни до прихода первых тёплых дней. Зима Малию всегда пугала. Чересчур много холода, грязи и слоёв одежды; два месяца подряд темнота в четыре часа дня утомительно давит мигренями и вызывает только желание сбежать куда-нибудь, где солнце не оставляет тебя наедине с самим собой так надолго. В зиме, думает Малия, слишком много трагедии. Зима, думает Малия, точно не моё время года. Тем не менее, только зимой появляется время сделать перестановку или что-нибудь починить. — Ты знаешь, Буч, это чертово дерево совершенно не вписывается в общую композицию, — она лениво проговаривает, разглядывая черновой вариант декоративной инсталляции из полароидных снимков. — Тебе так не кажется, а? Поставив полупустой бокал на стол, она посмотрела в непонимающие глаза золотистого ховаварта, лежащего у нее в ногах, и грустно выдохнула: собаки — лучшие друзья человека, но они, к её великому сожалению, совершенно не разбираются в искусстве. Это, конечно, совсем не мешает продолжать их любить. Малии чуть-чуть не хватает до двадцати семи и она всё ещё не понимает, как заставить город принять её в свой клуб тех избранных, которых здесь не раздражает всё от слова совсем. У неё есть просторная студия где-то на окраине, нестабильная работа с гибким графиком, целая тонна разбитых надежд, единственный хвостатый друг, готовый терпеть любые её чересчур драматизированные монологи в три часа ночи, и всё тот же бойфренд-раздолбай, быстро сколотивший себе репутацию самого болтливого в адвокатских кругах. Помимо дерзости и болтливости — прогрессирующий алкоголизм, редкое появление в своём же доме, какие-то плавающие интрижки и абсолютно ничего общего с Тейт. — Милая, я дома, — скрип щелкающего дверного замка неприятно режет слух вместе с привычно неискренним «милая». Пёс, учуяв хозяина, радостно вскочил и побежал к нему, завиляв длинным хвостом; Малия садится за стол, пододвигает ближе отцовский виниловый проигрыватель и, отпив глоток из бокала, делает вид, что полностью погружена в работу. Спустя десять лет их отношениям можно подобрать скудное описание: в перерывах между прожиганием жизни в плешивом кабаке и судебными разбирательствами он не забывает оставлять деньги на сберегательном счёте, а она, слыша по радио песню Уайнхаус или Кобейна, не знает, бояться или радоваться тому, что благодаря обилию пагубных привычек он может и не дожить до двадцати восьми. Малия не сомневалась, что их отношения были изначально обречены на провал, но она никак не думала, что их эпический финал растянется так надолго. Бросить всё — дом, семью, планы — ради какого-то амбициозного выпускника юрфака — даже звучит глупо, но когда-то давно Малия была слишком наивна и влюблена, чтобы думать о своем благополучии. — Ужин в холодильнике. Живут они не сказать, что вместе, но всё же в одной квартире: оба — сами по себе. От милой подростковой наивности Тейт уже давно нет вестей, да и Айзек из улыбчивого красавчика превратился в заносчивого «белого воротничка», каких по всему городу — не тысячи, даже миллионы. Они друг для друга как протертая футболка с университетской символикой — для носки уже непригодна, а выбрасывать жалко, какая-никакая память о сточенных и сбитых о гранит науки зубах; как старый мамин диван, который портит весь интерьер своим видом, но он слишком напоминает о ней, чтобы расставаться с ним навсегда; как старое бабушкино зеркало, десятилетия собирающее пыль среди ветоши на тёмном чердаке. — Я не голоден, — Лейхи прокашливается, вешая пальто на крючок в коридоре, и сухо добавляет. — Спасибо. Малия допивает остатки горькой красной жидкости на дне бокала и только сейчас обращает внимание на что-то странное. — Ты что, трезв? — А ты, похоже, не особо. — Красное вино полезно для здоровья. — Тебя с двух бокалов развозит. Полпути пройдено, так что, по-моему, тебе уже хватит. — Без тебя разберусь. — Ну, удачи, — Айзек прокуренно смеётся, зажимая белую табачную трубочку губами и щелкая железной зажигалкой. Малия, отвернувшись, раздраженно дергает за оконную ручку и затыкает пробкой бутылку с вином, случайно ухватив взглядом своё отражение в ростовом зеркале и вспоминая ту самую безжалостно испорченную фамильную реликвию, покрытую центнером пыли и паутины на чердаке уютного оранжевого домишки на холме в пригороде так до боли тоскливо далекого Сан-Франциско. Представьте себе зеркало: большое, с чистой поверхностью, в резной позолоченной раме; красивое, но разбитое вдребезги зеркало. И как бы вам оно ни было дорого, или сколько бы денег вы ни жалели на его покупку, вы же не склеите десяток осколков суперклеем и не залепите паутину трещин пластырем. Оно окончательно и бесповоротно испорчено — остается только купить новое. Так бывает. Иногда даже от самого дорогого приходится отказываться, если его никак нельзя починить. Может зима — как раз тот период, когда нужно наконец избавиться от этого дурацкого зеркала?***
BRIDGE — Save Me
Первый десять дней февраля радовали медленно, но верно подтаивающими сугробами, первыми солнечными днями и закатом на час позже. Толстые листы бумажного календаря недовольно шелестят на сквозняке, нарочито напоминая о том, что до весны осталось всего двадцать дней. — Ты же не любишь меня. И не любил никогда. — Нет, Мал, не люблю. На двадцать дней Малию не хватило: почти неделю подряд от Лейхи явно отдавало женским «Номер Пять» от Шанель, банально приторный аромат которого не перекроет даже табачный дым, и какой-то винтик в ее голове, отвечающий за мостовые держатели факелов, открутился и закатился далеко-далеко под шкаф с перерезанными тормозами. Она не спрашивала «Как же мы до такого докатились», не спрашивала «Что же нам с этим делать», она взяла один большой чемодан с вещами, собаку, последние оставшиеся деньги и купила билет на первый рейс до Сан-Франциско. Резкие изменения для Тейт настолько же тревожно невыносимы, насколько человеческому уху невыносим скрежет металла по стеклу — хочется бежать прочь, сломя голову в самые колючие дебри и по самым горячим углям, только бы никогда больше не слышать столь ужасающего звука, — но на этот раз даже третий бокал вина в три часа ночи и целая тонна сомнений не позволили ей колебаться. — Я даже не помню, почему мы были вместе в колледже. Капитан футбольной команды и стереотипная девочка-отличница просто предназначены друг для друга, да? Как это глупо, господи. — Такие браки разваливаются первыми. Скотт и Кира давно разбежались. — Хорошо, что мы до этого не дошли. — До брака или до «разбежались»? Малия ёжится от холода дешевой ткани куртки и огорчается, когда не находит во внутреннем кармане уже почти примерзшую за столько лет к подкладке железную флягу. Айзек был прав в одном: ей — как и ему, впрочем — давно уже хватит, но анксиолитики и нейролептики в большинстве своем делают из человека овоща, а три капли красного с небольшим способствуют крепкому сну на протяжении шести часов в сердитом «экономе». К тому же, тревога за несчастного Буча, который будет вынужден трястись в запертой пластиковой коробке грузового отсека те же самые шесть часов, была настолько нестерпима и неукротима, что план запаковать себя в чемодан и пролететь весь путь багажом рядом с собакой даже на трезвую голову не казался таким уж и по-детски бредовым и безрассудным. — Ненавидишь меня? — Я не могу ненавидеть того, кого толком не знаю. Малия неожиданно для себя слепо надеется даже тогда, когда грубый женский голос с треском сквозь допотопный динамик объявляет о долгожданном начале посадки на рейс, и всматривается в толпу в невольном поиске того, кого просила больше никогда не появляться. Тейт продолжает оглядываться за спину, пока у телескопического туннеля какая-то недовольная китайская бабушка ростом с пятиклашку не бьет её деревянной тросточкой по ноге с криком «Не задерживайте очередь!» и не проталкивается вперед и пока очередной уже по привычке спешащий офисный клерк чуть не сворачивает ей шею резко поднявшимся вместе с рукой в воздух кожаным дипломатом. Всё так, как ей и хотелось; бесконечный поток пассажиров течением уносил её всё дальше и дальше от места, которое все эти годы пыталось затянуть её в свою порочную паутину идеологии быстрого и яркого сгорания на высшей точке расцвета жизни. После взлёта она затыкает уши гремящей в миниатюрных динамиках музыкой, чуть ли не целиком заглатывает купленный у стюардессы бутылек с согревающей жидкостью и, устало смыкая веки, вжимается вспотевшим лбом в жесткую обивку стенки салона. Смотря через призму иллюминатора на отголоски своего прошлого, Малия едва может найти в отравляющем тумане сигаретной дымки размытый силуэт того, кто больше никогда не придет.***
— Добрый день, Вас беспокоит служба Городской больницы Нью-Йорка. Ваше имя Малия Тейт? — Да, а в чём дело? — Вы указаны как единственное контактное лицо в медицинской карте Айзека Чарльза Лейхи. Вы знаете кого-нибудь из членов его семьи, кого-то, с кем можно было бы связаться? — У него нет семьи. Все мертвы. Ближе меня у него никого не было. — Мисс Тейт, я с сожалением вынуждена сообщить вам, что мистер Лейхи скончался несколько часов назад от сердечного приступа вследствие алкогольной интоксикации в возрасте двадцати семи лет.Черт возьми, какая ирония, думает Малия, он так и не дожил до двадцати восьми.