***
Изая никогда не заслуживал доверия. Не был тем, на кого можно положиться. Орихара был на грани шизофрении, вызывал суматоху. Но что всегда шло наравне с ним — его гордость. Он был предан. Порождение разбитой семьи. Ребёнок, которого родители оставили на произвол судьбы. Дети, которых бросают матери, вырастают жестокими. Жестокость с каждым днём проедает в их душе огромные дыры, которые не могут затянуться. Словно черви, с каждым днём она всё больше поедает гнилой плоти. Именно из-за неё люди пожирают друг друга, как голодные дикие звери. Изая хотел скрыть всю свою прошлую жизнь от мира сего. Этот мир слишком жесток, чтобы в нем жить спокойно. О его жизни не знал почти никто. Изая умело скрывал всё за глухими стенами. Об этом знал только Шизуо. И то только потому, что Орихара сам рассказал ему. Ему нравится чувствовать боль. Нет, не так. Он привык чувствовать боль. Привык к тому, как каждая ниточка тела напряжена от тревожности, а в голове чётко сидит мысль — не надейся на лучшее, тогда не придётся сильно расстраиваться. Он привык жить в этом отвратительном состоянии, чувствовать всепоглощающую пустоту внутри грудной клетки. Привык, что ему делают больно постоянно. Привык, что его ранит нечаянно брошенное слово. Изая устал чувствовать боль. Впереди двадцать лет. И двадцать способов узнать, Кто будет носить шляпу. Плевать на прошлое, плевать на настоящее. Самое главное — не испортить будущее. Его ты точно не сможешь изменить. Впервые Изая доверился кому-то. Он раскрыл перед барменом всю душу. Полностью. Самые тайные закоулки. Но он совсем не ожидал, что блондин поймёт его. «Прошу, помоги мне избавиться от неё.»***
Был холодный осенний вечер. Изая, заключивший очередную крупную сделку, бродил по улицам Икебукуро. Крупная сделка… Но никакой радости. Всё это уже… обыденное. Ничего нового. Возможно, во всем виновата осень. Виновата в его плохом настроении. Кто видел Изаю грустным? Правильно. Никто. А сейчас представился уникальный шанс. В те времена Хейваджима ещё работал в баре. Поэтому информатор, подумав, решил наведаться к нему. В почти пустом баре царил полумрак. Несмотря на выходной день, в помещении было человек пять от силы. — Изая?! — вот, попалась птичка в клетку. — Спокойно, Шизик, я сегодня не в настроении. Блондин, кажется, удивлён. И спокоен. Только полотенце, которое бармен держит в руках, выдаёт его с потрохами. Кажется, оно сейчас порвётся. — Налей мне в… — нет, не водки. Алкоголь, что камнем упадёт в желудок информатора, ничем ему не поможет, а только усугубит ситуацию. — Ванильный шот. Шизуо пожимает плечами и готовит необходимое, всё ещё бросая косые взгляды в сторону брюнета — такого раньше не было, чтобы сам Орихара Изая пришёл к нему, зная, чем всегда кончаются их встречи. — Зачем пришёл? — голос блондина вырывает Изаю из его раздумий. — Да так… Просто. — С тобой просто не бывает. — Да неужели? Орихара уже выпил коктейль и, изящными пальцами взяв ломтик яблока, слизнул языком корицу с него. Кажется, кто-то тяжело вздохнул. Шизуо достаёт пачку сигарет и закуривает. — Заболеешь раком. — Знаешь, сигареты в какой-то мере даже полезны. Например, они избавили меня от глупого убеждения, что есть наркотики, которые можно попробовать и не подсесть. Информатор хмыкает, но ничего на это не отвечает. Да и к чему? Он пришёл сюда не за тем, чтобы читать лекции о вреде курения и наркотиков. — Знаешь, впереди двадцать лет и, я надеюсь, лучшие, — протягивает Изая, поглядывая на курящего блондина из-под ресниц. Сейчас ему девятнадцать лет, а Шизуо — двадцать два. Именно сейчас Изая задумывается о том, что можно всё изменить. Изменить своё окружение, оборвать все связи с мафией, прекратить весь этот водоворот событий и войн, что вращается вокруг него и из-за него. Изменить своё видение на жизнь — перестать думать, что он — главный враг и злодей во всей Японии, во всём мире. Если завтра он решит покончить с собой, то нигде не произойдёт теракт, не случится цунами, в конце концов, об этом даже никто и не узнает. Эффект бабочки не работает в его случае. Измениться самому и понять, наконец-то, что он такой же человек, как и все окружающие его люди. Перестать делать вид, что ему хорошо и в одиночестве, что он не нуждается в человеческом тепле. — Я люблю людей, — заявляет Изая. Но любит только наблюдать за ними, сталкивая в их неоднозначных ситуациях, играя с их жизнями, словно кукольник с марионетками. Любит перерезать их ниточки, когда игрушки становятся скучны и неинтересны. — Ты хочешь сказать… — Я ничего не хочу сказать, Шизик, — выдыхает Орихара. — Если бы хотел, то давно сказал, что ты, сука, бесишь меня. Бесишь настолько, что я только о тебе и думаю. — Это своеобразное признание в любви? — Воспринимай, как хочешь. Бармен усмехается. — Впереди двадцать лет. И, я надеюсь, лучшие. Наслаждайся аттракционом, этим кочующим цирком. — Ты будешь клоуном? — Изая довольно скалится. — Скорее дрессировщиком. Буду блох гонять. Изая смеётся, хлопая в ладоши… Именно в этот вечер они впервые переспали. Никто толком из них и не помнит, как всё произошло. Только в этот вечер Изая пил алкоголь, и Шизуо подсел к нему. Проснувшись утром в одной постели, оба были удивлены. Но то, что случилось, не изменишь. Как бы об этом ни жалел. А они и не жалели.***
— Шизуо, скажи, — Изая проводит подушечками пальцев по обнажённому плечу блондина, который сидит на краю кровати и курит. — Ты правда не жалеешь? — О чем именно? — спрашивает Шизуо, затягиваясь. Сигареты, и правда, в какой-то мере полезны. Они позволяют расслабиться после тяжёлого трудового дня, ночной смены. Или же случайного секса. Только для них этот секс не был случайным. Скорее, это должно было когда-то произойти. Рано или поздно. Как бы они этого ни не хотели, как бы ни ненавидели друг друга — всё было предрешено. Но это звучит довольно-таки глупо. Будто ещё тогда, когда они были на Небесах, их научили целоваться. А потом отправили на землю, чтобы они нашли друг друга. Похоже на глупую сказку с хорошим концом, которую рассказывают маленьким девочкам перед сном. Потом эти девочки мечтают о волшебном будущем с единственным принцем, а вырастают продажными шлюхами. — Ты дурак? — осведомляется Изая, обнимая блондина со спины. — Ночью ты трах… занимался со мной «любовью» так, будто мы с тобой женаты уже лет десять. А ты бываешь нежным, Шизу-чан… — смеётся брюнет. — А вот в постели ты был не такой разговорчивый, — Шизуо поворачивается к информатору и выдыхает серый дым ему в лицо. «Дыши мной, сука. Дыши только мной». Изая припадает к губам бармена, чувствуя горьковатый привкус сигаретного дыма. Словно откусил кусочек от своей жизни. — Изая… — тянет блондин, морщась от того, что информатор кусает его губы. — Отъебись, блоха. — Да, конечно, это передышки для нас, дизайнерских подделок, — кивает брюнет, отводя взгляд в сторону. Изая никогда не любил такие моменты. Когда вроде бы нужно что-то сказать, чтобы разрядить обстановку, но в тот же миг ты боишься произнести что-то, что не должно быть услышано. Сложно открыть своё сердце тому, кто вряд ли примет тебя таким, какой ты есть на самом деле. — Изая, — начинает Шизуо. — Как ты стал информатором? — Знаешь, мой дорогой Шизу-чан, — брюнет откидывается назад, ложась на кровать и вытягивая руку вверх, словно пытаясь ухватиться за что-то. — Информаторами не рождаются. Ими становятся. Пройти нужно многое: воду, огонь, медные трубы. Или же тёплую постель и огромные реки смазки… — Ты хочешь сказать… — Блять, запомни, Шизуо, я ничего не хочу тебе сказать. Надо бы — сказал. Ты спросил — я ответил. Чего ещё нужно для твоего счастья? — Чтобы ты сдох. — О, а ночью ты думал иначе, — Изая довольно улыбается. — Не ты ли рычал мне на ухо, что хочешь ещё, а? — То, что было ночью, я не хочу вспоминать. Нож в спину. Улыбка Изаи медленно исчезает с лица. Он закусывает нижнюю губу и чувствует себя маленьким ребёнком, которого мама оставила на детской площадке, чтобы в это время развлечься со своим мужчиной и залить всё это дело алкоголем. Чувствует себя маленьким ребёнком, у которого старшие дети отобрали любимую игрушку. «Знаете, душа Орихары была очень хрупкая, — скажет кто-то из его близких. — Хрупкая, как стеклянные цветы. Трудное детство, связь с мафией — всё это с каждым днём отрывало маленькую частичку от букета хрустальных цветов. Лепесток за лепестком, лист, стебель — и душа его изранена. Но он всё это скрывал». — Ты рвёшь цветы, Шизуо. — Какие цветы? — непонимающе смотрит на него бармен, доставая из пачки ещё одну сигарету и прикуривая. — Те, что я бережно храню. Уже стоя у двери, Изая оборачивается и смотрит на бармена, потом улыбается и, уходя, тихо произносит: — Знаешь, нам нужно уделять больше внимания тому, что недоступно взору. Шизуо, кажется, хотел ответить, но вовремя спохватился и сделал затяжку, отворачиваясь. Впереди двадцать лет, истинных и скверных. Лучшие начинания, разбитое сердце, камень. Изая протянул к нему руку, которую он не знал, как взять, поэтому сломал ему пальцы своим молчанием.***
Изая был из того типа людей, внутри которых рос нарцисс. Он бережно растил этот цветок, занимаясь самолюбованием. Внутри него руины старого города, разрушенного много сотен лет назад во время войны, покрытые цветами. Когда они цветут — ему хорошо. Орихара не считал себя идеальным. Ничуть. Он всего лишь любил людей. Не их пустые внешние оболочки, а то, что внутри. Их мотивации, поступки и фразы. Ему доставляло неземное удовольствие просто наблюдать за ними. Они как муравьи. И каждый из них — крошечный винтик в сложной системе. Убери один — рухнет вся система. Впереди двадцать лет, Опьянённых пуншем и кокаином. — Нет, ты далеко не идеален, — говорит Изая отражению в зеркале. — Ты ещё тот ублюдок, который любит подставлять людей под Дамоклов меч. А сам всё время сбегаешь. Трус, — он бьёт отражение по щеке, оставляя алый след. Он не хочет наряжаться в чужие тени, красть у кого-то лицо и быть подделкой. — А всё почему? Потому что ты мудак, — отличное объяснение поступкам. Он обрезал себе крылья, а отражение так и осталось фальшивым. — Худшее из начал, сцена прощения, телефон, — продолжает нести всякую чушь информатор, разглядывая своего двойника в зеркале. Мгновение, и куртка уже летит на пол. Даже сквозь водолазку видно худое тело. Одно движение, и кофта отправляется вслед за курткой, оголяя его тело, острые ключицы и выпирающие рёбра. — Знаешь, мне так хочется вырвать тебе позвоночник, — прищурившись, он разглядывает себя. — Вырвать твой язык, сердце, лёгкие. Чтобы ты, сука, уже сдох. Он проводит руками по грудной клетке, царапая ногтями, оставляя алые полосы, словно раны после нападения хищника. Нет, он не мазохист. До такого ему ещё далеко. Чем больше мазохист причиняет себе боли, тем сильнее кажется, что он живёт. Он чувствует боль. Ощущает, как по коже стекает алая кровь. Мазохисту нечего бояться. Он сам себе худший враг. И только мазохист может полюбить такого нарцисса, как Изая. — Это передышки для нас, дизайнерских подделок. Через какое-то мгновение он уже полностью обнажён. — Как там говорил Хорхе Луис Борхес? «Зеркала и совокупление отвратительны, ибо умножают количество людей». Изая любит себя. Любит своё тело. — Я бы убил тебя, — вздыхает он. — Только вот я ненасытное животное. И даже после смерти буду нуждаться в тебе. Но я выбираю тебя, потому что ты истинный, а не я. Изая был из того типа людей, что боялись одиночества. Намного больше, чем смерти. Хоть смерть и неотъемлемая часть жизни. Одиночество пускает корни, что глубоко вгрызается в душу. Оно впитывает, как растения впитывают воду, все лучшие моменты жизни, радость, смех. А после душа высыхает, становится похожа на сушёный горох. Корни идут дальше, они попадают в сердце и делают тоже самое, что и с душой. И сердце человека высыхает. Одиночество — самое худшее, что только может произойти с человеком. Но каждый человек по-своему одинок. Кто-то не желает видеть пустые лица людей, поэтому уезжает жить в лес, где тихо и спокойно. Другим же необходимо общество. Они зависимы от людей. И не могут прожить и дня без общения с другими людьми. — Знаешь, Орихара, — чуть склонив голову, он облизывает губы. — Я бы трахнул тебя. Но не сегодня. Информатор истерически смеётся, садится на пол и прячет лицо в ладонях. На данный момент смех скрывает все его истинные чувства, словно очередная из его сотен масок. Хочется, безумно хочется, чтобы кто-нибудь пришёл, обнял его. Хочется почувствовать тепло чужого тела. Как же приятно чувствовать тепло чьих-то пальцев, которые зарываются тебе в волосы и слегка ерошат их. Как же приятно, когда тебя прижимают к себе. Приятно, что даже после достаточно долгого промежутка времени в статусе «разлука» о тебе кто-то помнит, и даже сохраняет какие-то чувства. Да уж, в такие моменты ты всем телом и душой начинаешь ощущать этого человека, его эмоции, теплоту и заботу, исходящие от него. Приятно. Даже слишком хорошо, чтобы так просто поверить. Хотя, все в мире относительно. И все в этом мире возможно. — Мои цветы вянут, — Изая лежит на полу в позе эмбриона, закрыв глаза. Он не представляет, чего он хочет от жизни. У него нет цели на ближайшее время. Ему хочется кричать и плакать, но стоит представить себя со стороны в этот момент, как боль и отвращение к самому себе наполняют его полностью до краёв так, что он готов делать себе больно. Будто бы Изая всю свою жизнь боялся боли, постоянно хотел её контролировать, но всё же понимал, что невозможно предсказать следующее ранение. Поэтому Орихара стал закаляться, намеренно причинять себе боль, чтобы больше не чувствовать её, когда в следующий раз произойдёт что-то нехорошее, но вместо этого Изая разучился чувствовать что-либо, кроме боли. Птица внутри клокочет, бьёся о клетку из рёбер, выдёргивает себе перья, оставляя их как маленькое напоминание о прошлой боли, частицы которой всё ещё живут в нём. И ему ничего не остаётся, кроме как подкармливать её, не давая забыть, что впереди ещё много боли.***
— Знаешь, Шизуо, — брюнет сидит на подлокотнике кресла, где устроился Хейваджима. — Я много думал о том, что могло между нами быть, не являйся мы заклятыми врагами. Блондин тихо хмыкает, закурив очередную сигарету. Десятую по счёту. — И что же? — он выдыхает дым в сторону информатора. — А ничего. Моя богатая фантазия так и не предоставила мне картину, где мы были друзьями. Сам понимаешь, это нереально. О, мой милый Тор, ты рвался в бой, а я в это время наслаждался женщинами и нашёл способ убить Бальдра. — Ты всё еще мечтаешь о Валгалле? — Хейваджима не докуривает сигарету и бросает окурок на пол. — Ах, Валгалла! Это прекрасный небесный чертог в Асгарде. Просто рай для доблестных воинов. И после битвы Рагнарёк я окажусь там. — Нет, Локи, ты предатель. Убив брата, ты думаешь, что окажешься там? — смеётся Шизуо, проводя рукой по затёкшей шее. — Конечно! Ко мне будут приходить прекрасные девы и ублажать меня до утра, — Изая вздыхает, прикрыв глаза. Рывок, и брюнет оказывается на коленях бармена, который словно хищник, смотрит на него. — А я думал, тебе больше по вкусу прекрасные мужчины, Локи… — Тор, откуда тебе знать о моих предпочтениях? — брюнет облизывает губы, приближая своё лицо к лицу блондина. Изая касается губами губ Шизуо, целуя, а после начинает их покусывать чуть ли не до крови. Орихара — животное. Он любит совокупление. Особенно с Шизуо. Хм, Хейваджима никогда не говорил Изае, что любит его. Да и Орихара сам никогда подобных слов никому не говорил. Понимал же, что это всего лишь эмоция. Проявления человека к другому высшей меры симпатии. А может, просто боялся сказать ему такое. Да и сам себе не верил. Вдруг, если скажет, то вновь останется один. Забота. Пусть пока есть только эта чёртова забота. Её пока хватает для счастья и жизни. Пусть она и остаётся. Незачем все усложнять какими-то выдуманными чувствами. И все же — как хорошо быть рядом. Улыбка не желает сползать с лица. Всё же, что плохого в том, что эти двое немного отличаются от обычной пары? Ничего. Почему плохо, что никто из них ни разу не заикнулся даже хоть о дольке привязанности или более высшего чувства? Ничего. Пока рядом с ним хорошо, юноша все так и оставит. Зачем что-то менять? Ведь менять что-то означает меняться самому. А меняться страшно. До чёртиков. Иногда приходит ощущение грусти. Паршиво. Не хочется чувствовать этого у себя на душе, особенно если на то нет никаких причин. Абсолютно. И все же, откуда оно? Уж не потому ли, что хочется немного больше, чем забота? Навряд ли. Хотя… А, хрен его знает. Изая возобновляет поцелуй с Шизуо, обнимая его руками за шею и прижимаясь к тому своим телом. Да уж, это же Орихара. Парень не против подобных отношений, не против переспать с ним. Даже уламывать его не приходится. Смысл? Если он даже и ответит отрицательно, его все равно потащат в кровать. Пусть не насильно, но способ найдётся в любом случае. Так что лучше сразу соглашаться. — Пошли… в спальню? — рычит Шизуо, покусывая губы Изаи. Неожиданно подросток тихо начинает посмеиваться. Боже, что за глупые вопросы задаёт этот блондин? — Зачем спрашиваешь, если все равно знаешь, что мы с тобой в итоге именно там и окажемся? Хейваджима подхватывает брюнета и несёт в спальню. Удивительно, что по дороге они ничего не сбили. Дошли без особых приключений. Уложив брюнета на постель, блондин нависает сверху над ним. Хейваджима любит доминировать. Да уж. Этот блондин знает все слабые места подростка. Классика — это шея. Как только парень почувствовал у себя на коже поцелуи, изредка прерывавшиеся на смесь несильных укусов зубами с зализыванием языком еле заметных ранок, Изая если бы умел, то замурчал, как кот, объевшийся валерьянки. Приятно, очень. Хах, водолазка уже улетела куда-то. Ну, потом вернётся. Из головы потихоньку начинает вышибать все ненужные на данный момент мысли. Парень заставляет блондина отвлечься от своей шеи, поворачивая руками его лицо к себе. Проводит кончиком языка по его губам, а после же проникает им в рот. Дыхание сбивается уже после первого поцелуя. Пара глотков воздуха в секундный перерыв не особо способны спасти лёгкие, оголодавшие без кислорода. Немного забывается, когда поцелуи переходят на шею и спускаются ниже. Сжимает руку Шизуо, при этом начиная покрываться густым румянцем, чуть зажмуривая глаза. Они не хотят отяжелить все это какими-то выдуманными чувствами. Так же легче. Намного. И правда, легче. Больнее, но легче. Странное состояние. Непринятие любви как осознанной возвышенной эмоции — самый верный путь к саморазрушению. Орихаре не хватало эмоций, так что часть из них воссоздалась во втором его Я. Жаль, в этот список не входили любовь. Привязанность — может, да. Любовь — нет. Хотя, порой казалось, что эмоции слишком сильны для простой привязанности к Шизуо. Ему стоит лишь протянуть к нему руки, даже если заранее не знаешь, что ничего нельзя удержать. Но главное — чтобы было за что держаться. Без сопротивления, даже с нарастающим желанием на продолжение. Как всегда, Хейваджима с лёгкостью заводил Изаю. Пара мокрых дорожек от языка по тонкой коже шеи — и глаза начинало затуманивать от возбуждения. Легко же, ну. И опять же на лице появился сильный румянец, когда блондин спустился поцелуями ниже живота. С губ слетел приглушенный, практически неслышный стон. Когда любовник губами обхватил головку — стон повторился, только уже заметно громче. Глаза так и хотелось закатить от удовольствия, но ведь тогда можно потерять самоконтроль и дом заполнится стонами наслаждения. А так нельзя. Вдруг, кто услышит. Хотя, скорее всего, сдерживаться всё равно не получится. Как обычно. Разум рано или поздно отключается. Поцелуй заметно отвлекает от несколько неприятных ощущений внизу. Рефлекторно парень чуть сжался. Все же время прошло — тело давно успело отвыкнуть от таких ощущений. — Шизуо… — словно в бреду, шепчет Изая, чувствуя, как блондин входит в него. — А-ах-х! Хейваджима по-животному рычит, кусая плечо брюнета, оставляя на нем очередную метку обладания. — Мой… — рыкнул Шизуо, делая движения более быстрыми и глубокими. Единственный враг. Перед глазами беспрестанно мелькали разноцветные круги, сбивая сумасшедшие мысли одну за другой, сталкивая их друг с другом до крошечных взрывов боли в голове. Зрение отключилось, мир на какое-то время просто перестал восприниматься адекватно. Единственный человек, к которому Изая испытывает привязанность. А может, что-то большее. И прекрасное. — Шизуо… Я… Люблю тебя, — уши, шея, тело — все просто пылает от перевозбуждения и наслаждения. Стоны заполняют собой комнату, отталкиваясь от стенок, возвращаясь эхом. Слышит кто или нет — плевать. Эмоции бьют через край. Сейчас не до размышлений. Полуприкрытые алые глаза уже давно перестали хоть что-то видеть перед собой. Воздух вокруг будто раскалился. И вот — яркая вспышка в подсознании. Изая кончил с громким стоном, сильно выгнувшись в спине. Неожиданно Хейваджима начинает смеяться. Сначала тихо, а потом и вовсе разражается истеричным смехом. — Любишь?! Да я тебя просто трахаю. Изая замирает с расширенными глазами. Сантименты — действительно химический дефект, ведущий к проигрышу. Это не больно. Совсем не больно. Ничего не изменилось. Всё та же пустота. Холодный космос. Ничего никогда не меняется. Люди, что ранее были жестокими, а после надели добрую маску, в душе всё те же гады. Гады, которые убивали, грабили. Разбивали сердца. Через несколько минут Изая одевается и выходит из квартиры блондина, сидящего на краю кровати с зажжённой сигаретой. Всем своим видом тот хотел показать, что ему всё равно. — Ты забыл, — тихо произносит Изая и смотрит на экран телефона, спускаясь по лестнице. «4 мая 19:39» — Я ещё успею. Впереди двадцать лет. Мой золотой век, я знаю. Но, знаешь, все пройдёт и слишком быстро закончится. Впереди двадцать лет. Я, я надеюсь, множество друзей, Хотя кто-то из них, может, будет Держать розу, другие — петлю.***
— Изая, — Шизуо стучится в дверь уже несколько минут, что уже вызывает только гнев и желание развернуться, пожалеть о том, что он вообще сюда пришёл. — Открывай. Ты это… Прости, что я такое сказал. Не подумал, право. Да открывай уже! — Шизуо со злости пнул дверь, и та с громким треском врезалась в стену. — Изая?.. Это и конец, и начало. Хейваджима идёт сначала в спальню брюнета, ожидая его увидеть там. С замедленной реакцией, низким давлением, эротично-сонным голосом. Но никого нет. Постель застелена новым бельём, будто здесь давно никто не живёт и не спит. Кухня сияет блеском и чистотой. Идеально расставленные бокалы, блюда. Будто Изая готовится к какому-то празднику. Забавно, но Шизуо так и не понял, что это за праздник. Хейваджима находит брюнета в зале. Он не спит. Он не бодрствует. Он мёртв. Петля на шее. — Изая?.. — блондин не может поверить в происходящее. Он аккуратно и бережно, будто подарок, снимает тело и кладёт его на пол. — Живи, сука, — делая массаж сердца, шепчет бармен. Бьёт Орихару по щекам. — Живи, говорю. Бесполезно. Только холод мёртвого тела, в котором уже не осталось ни капли жизни, ни сожаления. Не осталось ничего, что могло бы быть тяжёлым грузом на душе. — Блоха… Последний праздник в его жизни. Похороны. Это и целое, и его часть. На журнальном столике лежит небольшая записка. Хейваджима протягивает руку, берёт бумагу, и, развернув, читает написанное дрожащей рукой письмо. «Я знаю, Шизуо, что ты найдёшь меня первым. Не вини себя, ладно? Ты же знаешь, что я давно мечтаю о Валгалле. Может, сейчас ты поймёшь, что я не такой уж и предатель, каким казался…» Читать тяжело, так как чернила в некоторых местах смазаны из-за слез. И эти слезы принадлежат отнюдь не Шизуо. «…Я ведь бог хитрости и обмана. Но в тот момент я был предан. Тобой. Нет, не так. Ты не должен себя винить в этом. Я готовился к смерти уже длительное время. И в тот момент я стоял уже на крае выступа. Мне нужен был толчок. Ты помог. Спасибо». Это и кульминация, и сущность. Это долго, и в то же время скоро; Это лучшее, это испытание. «Я правда благодарю тебя. Я устал, Шизуо. Пойми, прошу. Я устал от этой жизни. И помни: » Это и сомнение, сомнение и вера. Это зрелище и звучание; Это дар — вот в чем вся соль. «Ты истинный, не я». Шизуо сжимает письмо в руке, смотря в никуда. Так пусто на душе. То чувство, когда хочется вырвать себе сердце, душу, чтобы не было такого состояния. Это больно. Очень больно. Ни начала, ни конца. Пустая жизнь. Бесцветная. Без ярких красок, что были ранее. Их нет. Они кончились. И холст опустел, как бы ни было грустно. — Изая… — тихо шепчет Хейваджима, смотря на бездыханное тело. — Ты ведь шутишь, правда? Это не ты передо мной. Твой двойник. Не ты, не ты… — в бреду шепчет блондин, разрывая на кусочки прощальное письмо Орихары. А после подкидывает их вверх. Хочется подбрасывать эти воспоминания к белоснежному, как бумага, потолку, чтобы они падали вниз, краями царапая кожу. А ощущения… что-то возле сердца. — Прости меня.***
Шизуо Хейваджима погиб через двадцать дней, выстрелив себе в голову.