Когда-нибудь лёгкую вспомню походку, Больную улыбку твою. И память свою похвалю за находку В давно позабытом краю…
Варлам Шаламов
Ранним утром Марк Туллий отправил вперёд себя вередария , что должен был сообщить о возвращении полководца с победой и передать запрос на право праздновать триумф. Когда информация достигала нужных ушей, главные участники будущего праздника собирались на Марсовом поле — за пределами городской черты Рима. Здесь стоял белокаменный Народный дом с высоким куполом, внутри которого спокойно поместилась бы большая часть легиона. Именно под этим куполом Агеласт выступил пред полным собранием преторов и одним консулом в лице Луция Корнелия Северуса. Аргос тоже стоял в центре — по правое плечо Легата Пропретора. Он молчал, оглядывая трибуны. Камень скамеек казался ему до абсурда белоснежным и чистым. Почти лето он не видел подобной чистоты. И такие мысли роились в его голове каждый раз, стоило ему вернуться обратно — вернуться в Священный Рим… Он беспечно не слушал отчёт Марка Туллия. Зачем? Ещё раз слышать о собственной победе и чужих смертях? Победа — радость только отчасти. Стоит помнить цену этой победе. И никогда её не забывать. Но чем больше Аргос смотрел по сторонам, тем много большее открывалось его взору. Скамейки, преторы, консул… Там — среди всего того, что вызывало сейчас больше тошноту, чем предвкушение — скрывалось что-то… о молоке и золоте? Да. На одной из скамеек сидел Тэлио, закинув нога на ногу и, будто зверь чувствующий чужие взгляды шкурой, он сразу посмотрел на Аргоса в ответ. Лето далось юноше более выразительными линиями прекрасного лица и ещё более отчётливым, надменным изгибом губ. (Хотя куда уж — «более»?) Тёмные волосы отросли ниже плеч, и оракул собрал их в слабую косу, из которой хаотично (хаос — неизменная часть) выбивались упругие пряди. Тэлио немного раздался в плечах, выступили острые ключицы, которые не скрывала тога — странная копия сенаторской одежды белого цвета с алой каймой на подоле и плечах. Тога на оракуле была очевидно укорочена, потому что не скрывала ног — до колен, а голые щиколотки в обхвате ремешков сандалий определённо бросали вызов чистоте образа либерта. Что Тэлио делал здесь? Аргос не отводил глаз. Не мог… Не хотел? Либерт тоже пристально на него смотрел. Так Легат пропустил момент, когда на него воззрился сам консул. Луций Корнелий — не та личность, с которой хотелось бы видеться таким, какой Аргос есть сейчас. Уставший и сбитый с толку — он чувствовал себя не прославленным военачальником, а мальчишкой, которого однажды отдали под покровительство мужчины строгого и жадного до власти. — Что скажет наш Легат? Достоин ли его начальник права на празднование триумфа? Тёмные глаза и волосы почти им в цвет выдавали в нынешнем консуле корни далёкие от истинного римлянина . Тем не менее, без именитого (но всё же не плебейского) рода он умудрился добраться до должности второй после Императора. Аргос когда-то считал этот пример достойным подражания, но с возрастом заметил в самом себе отсутствие к стремлению удержания в своих руках большей власти. А потому их пути с Корнелием разошлись, ведь Аргос старался не обозначать свои возвращения в Рим, чтобы на него лишний раз не обращало внимание его забытое (неслучайно?)… прошлое. В зале повисла тяжёлая тишина. Чужое внимание липло к коже если не ядом, то грязью. Внимательные глаза аудитории вгрызались во внутренности и глубже — в самую душу. Привыкший общаться с легионом и отдавать приказы, Аргос растерялся среди сената, магистрата, и только Марк Туллий, выступивший вперёд, смог выручить его от затянувшегося молчания. — Победа далась нам нелегко. Легат ещё не успел забыть тот ужас, что видел на границе. Простим ему заминку. — Что же, — с ухмылкой заговорил Корнелий, — тогда примем его молчание за знак согласия. А затем отпустим победителей войти в Рим с коронами триумфаторов на голове. Прошу принять предложенные почести и вновь собраться для шествия к полудню, когда сам Сол воссияет над нами ! Когда все стали расходиться, Аргоса поймал за руку Марк Туллий. Он спросил что-то о причине молчания Легата, но так — без нажима и требования. Аргос пожал плечами. Не мог же он сказать, что необъяснимое для него присутствие оракула сбило с точки равновесия. А потом он извинился, откланялся от чужого общества и поспешил в один из выходов лектория. Туда совсем недавно вышел Тэлио… Тёмный коридор, нехорошее предчувствие, едва уловимый запах цветочных масел. — …ты следуешь за мной везде, понял? Никакого самоуправства. Думаешь, я просто так тебя к себе приставил? — В свистящем полушепоте Аргос узнал голос Корнелия. — Может быть, тебя и приняли в советники сената, но едва ли забыли о статусе бесправного раба. Ты слуга Богов и Рима. Не смей идти против меня. Я предупредил тебя, Тэлио. Услышав это имя, Аргос вышел из тени и выдал своё присутствие громким шагом, отражающимся эхом от каменных стен. Представшая перед глазами картина заставила неосознанно сжать кулаки. Широкая ладонь консула сжимала тонкое предплечье Тэлио. Такой захват даже со стороны выглядел болезненным. И его хотелось отбить, заставить отпустить. Тэлио первым посмотрел на Аргоса. Взгляд был безразличным, словно не его трясут сейчас за руку до синяков. Вблизи получилось разглядеть у Тэлио несколько золотых колец в мочках обоих ушей и в верхней губе. Странные изменения в облике либерта отвлекли от вскипающей где-то внутри злости, не имеющей пока причины и основания. Так обернулся и Корнелий. Со времён их отношений «наставник-ученик» прошло достаточно времени, чтобы Аргос перерос консула на голову и разросся мышцами — благодаря бесконечным тренировкам и активному участию в боевых действиях. Теперь он не был сопливым юнцом, не страшился даже высшего звания консула. А что до молчания на публике — то был ступор и нежелание даже разговаривать с этим человеком. — Прошу меня простить, консул. Но я хочу поговорить с этим юношей с глазу на глаз. — Прощаю, мальчик мой. — От знакомой лукавой интонации внутри всё едва не вывернулось. Аргос плохо помнил то время, когда «учился жизни» у Корнелия. Но его почему-то буквально воротило от всего, что связано с этим человеком. — Отдать его на разговор могу только по старой дружбе. Раз уж ты просишь. Будь ты кем-то посторонним, то я должен был бы тебе отказать. Аргос посмотрел на Тэлио, смиренно молчавшего, наблюдающего со стороны. Большие глаза раскрыты, тени от ресниц падают на щёки, с одного плеча сползает слишком широкий для хрупкого мальчика рукав тоги… — Насколько я знаю, говорить с оракулом может любой. Что-то изменилось? И разве я не могу просто поговорить с рабом, принадлежащим дому Юлиев? — Конечно-конечно, я и забыл, что именно ты подарил нам греческое провидение. Лишь посоветую не забыть о процессии триумфа. Вы оба в ней задействованы. Корнелий отпустил Тэлио, тронул Аргоса за плечо, проходя мимо, и удалился. Пока эхо его шагов не затихло в глубине коридора, никто не начал говорить. — Чем обязан такому вниманию? — холодно спросил Тэлио, обратив на себя внимание Легата. — Ничем, — расслабленно выдохнул Аргос. Он поднёс руку ко лбу и стёр выступившую на коже испарину. Тэлио проследил за этим жестом взглядом. — Просто удивлён, что ты здесь. Мне жаль, что мы не успели… — Послушайте, доминус Юлий, — перебил его либерт. Обращение на «вы» похоже на полнейшее отстранение. Подобное больно ударило по ушам — больнее любого громкого звука. — Может быть, вы обманулись моим желанием видеть вас, поговорив с будущим Цезарем прошлым летом . Но не стоит. Прошло много времени. Что бы там ни было, оно закончилось. Позвольте, оставить вас. Тэлио говорил ровно и складно. А в голове всё ещё был его шепот и крик — в храме. Почему он не забывался? Почему мир сошёлся клином на этом мальчике? Почему даже среди войны и смерти глаза цвета неба, земли и травы приходили и дарили покой? А сейчас вот смотрят холодно. Совсем не так… не так Аргос представлял их новую встречу. Но Тэлио не уходил, пусть и был строг, мрачен, что грозовая туча. Он молчал и смотрел внимательно, даже прищурился — тем самым противоречил сам себе. Проявлял интерес? Или скрывал истинные чувства? — Ты же понимаешь, что я — не он? — Аргос махнул головой в сторону, куда ушёл Корнелий. — И я всё ещё не понял, что ты хотел сказать, говоря мне о «змее во трёх головах». — Где искать новые причины удержать, заговорить, хоть немного но продлить жадность до этой встречи? Аргос нашёл в вечных вопросах без ответов… — Я не трактую собственные слова. Каждый слышит то, что хочет. — Либерт проигнорировал первое заявление и ответил только на последнее предложение, произнесенное Легатом. — А какой тогда из тебя оракул? — спросил Аргос, неловко улыбнувшись, желая хоть как-то разбить напряжение. Ведь ещё совсем немного и между ними заискрятся молнии, брошенные самим Юпитером. Тэлио попытался уйти, но Аргос его не отпустил, осторожно придержав за предплечье — там, где пальцы консула оставили красные следы на тонкой, слегка тронутой солнцем коже. — Я тебе не враг. И хочу узнать то, что умудрился забыть. Не отталкивай меня, — Аргос попросил мягко, проникновенно заглянув в чужие глаза. Ещё никто не мог остаться безразличным к немыслимой синеве взора прославленного Легата. — В прошлый раз я слышал только о том, что забыть меня — это правильно, раз я посмел вас в чём-то обвинять. Что изменилось теперь? — Но оборона либерта, конечно, не может сравниться ни с чем, что довелось встретить прежде. Аргос готов был поклясться, что среди холода и безразличия в глазах напротив он увидел слабый отголосок тоски. Той самой тоски, которая мучит и мучила его сердце тоже — словно отражение в водной глади, фантомный двойник… Или обман его собственного зрения? Аргос без отчёта хочет желательное выдать за действительное. — С той нашей встречи в лесу, Тэлио, я не смог ничего забыть. Обычно большая часть воспоминаний всё равно покрываются белыми пятнами. Но с того раза я… Либерт замер, потом дёрнулся, вновь попытавшись вырваться. Когда у него не получилось из-за крепкой хватки Аргоса, то Тэлио вскинулся, едва не зашипел как дикая кошка (именно — «дикая») и перебил на полуслове: — Самое жестокое — это давать надежду, доминус Юлий. Надежду, которую вы потом сами же и отберёте. Я больше не тот ребёнок, который будет верить вашим словам. — Тэлио, — ни на что не надеясь позвал либерта Аргос. Тот на краткий миг застыл, и его глаза снова выдали тоску, сочетающуюся с хорошо скрываемой болью. Но потом всё стало прежним, вот только Аргос не сдался и продолжил: — Дай мне ещё один шанс. Можешь держать на меня обиду, но… — Спасибо, что позволили! — Тэлио возобновил попытки освободиться с новой силой. Казалось, он был готов вывернуть или даже выломать собственные руки, только бы уйти как можно дальше, убежать, исчезнуть… — Помоги мне вспомнить! — сорвался Аргос. — Уймись! — Внутри вскипело бурей похожей на ту, что уже когда-то не давала покоя. Вспомнить просто: уступ, яма, тепло чужого тела… Аргос неосознанно дёрнул Тэлио за руку, которую держал, встряхнул его так, что оракул почти рухнул на пол, едва удержавшись на ногах. Куда делся прежний лёгкий настрой и улыбки? — Тебе не всё равно. Я же вижу. Оставь обиды, мы… — Вы видите ровно то, что хотите видеть. Вы слышите ровно то, что хотите слышать. Нет никаких «мы». Вы для меня — чужой человек. Тот, кто был когда-то давно ушёл и не вернулся! Встаньте в строй Легат и продолжайте делать то, что делали. …и стало холодно, хотя было горячо до боли. От подобного внутреннего конфликта заболела голова, Аргос отпустил Тэлио — как тот его просил. Либерт ушёл — не попрощался. Лишь оставил за собой запах цветочных масел и что-то ещё. Что-то, что было в его глазах, но что отрицали его губы. Этот надменный и обиженный изгиб.***
Ещё в дороге до Рима Аргос решил попробовать наладить контакт с Тэлио. Ему взбрело в голову, что так будет правильно. У него не получалось просто отвернуться и забыть, тем паче, что о войне пока можно не думать. Парадоксально либерт влез в череп Легата и обосновался, нарушая прежние порядки. Забвение — самое страшное обстоятельство жизни. И незаметно Тэлио стал тем, кто мог бы претендовать на роль мифической панацеи. Дни летели незаметно, и случайный взгляд — посреди лектория Народного дома — стал точкой нового отсчёта. Так Аргос думал, пока либерт (или кто он есть сейчас?) не ушёл от него бабочкой, которую потревожили, согнали с цветка, помешали делать то, для чего она была создана. «А для чего здесь был Тэлио?» — хороший вопрос. Рабство, упомянутое Ромулом и Корнелием, Аргос подтвердил, незаметно взглянув на кожу руки либерта. Там — на внутренней стороне — спряталась под рукавом тоги витиеватая буква «С» — знак принадлежности к рабам самого Цезаря. Такое клеймо многие рабы носили с почётом, хоть его и оставляли на коже, прикладывая специальный штамп, разогретый на открытом огне. Принадлежность к дому Цезаря делала раба почти равным свободному человеку, но не стоило забывать о том, что такого раба наказывали смертью — за предательство и редко когда делали вольноотпущенником. Вспоминая разговор с Ромулом, Аргос не мог поверить, что лучший выход, который они придумали во спасение чужой жизни, заключался в служении дому Юлиев. На ум пришла Агриппина, которая, наверное, была уже дома. Хотя бы там, где от этого дома осталось что-то. Аргос выкупил девушку у её хозяина — в лагере легиона, а потом они просто разошлись в разные стороны. Он её спас, как и Тэлио спас однажды. Почему же с ним не получилось столь же просто? Что там… произошло? О чём думал Аргос, которого Тэлио с тоской пытался найти в Аргосе настоящем? Что их связывало? И связывает ли сейчас… А тем временем, шествие триумфа вступило в город через Триумфальные ворота. Эти ворота, расположенные между западным склоном Капитолия и берегом Тибра, на своих барельефах изображали императора-победителя в золотом венце. На искусных объемных картинах из белого мрамора он управлял своей колесницей, запряженной белыми лошадьми, а в его руках отчётливо был виден императорский скипетр. Подражающий ему и Марк Туллий в праздничной одежде, напоминавшей о его схожести с древними царями, ехал на запряжённой четвёркой белых коней колеснице. В одной руке он держал лавровую ветвь, а в другой — богато украшенный скипетр из слоновой кости с изображением гордого орла, расправившего крылья. Стоявший позади него на колеснице раб держал над головой военачальника лавровый венок. Ему было положено напоминать триумфатору о том, что даже победители смертны. И что любой полководец не должен об этом забывать. Сегодня в роли этого раба выступил Тэлио. После того, как они с Аргосом разошлись, Легату пришлось удалиться вместе с другими солдатами в специальные помещения, где рабы при доме Марка Туллия обмыли их и облачили в парадные одежды — каждому разные, положенные по званию. Конечно, такая честь доставалась далеко не каждому солдату. Лишь избранные герои, особенно проявившие себя на поле битвы, получали награду в виде омовения за счёт триумфатора. Остальные справлялись своими силами. Пока Аргос безразлично позволял слугам смывать со своего тела многомесячную грязь, накопившуюся за всё время его отсутствия в Риме, он думал лишь о гордом либерте. Тэлио никак не шёл из головы, подобно бесчисленным маковым полям, преследующим Аргоса во снах. Специальными скребками для тела две молодые рабыни при помощи воды с мыльным корнем и смесью пахучих масел, старались, обводя резко очерченные линии мускулов Легата. Они не робели и не смущались обнажённого мужского тела, потому что уже к такому привыкли. Да и Марк Туллий в узких кругах считался любителем до страстных утех со своими рабами. Вряд ли две эти девочки были чисты и непорочны как, например, либерт, о котором до сих пор говорили, не забывая упомянуть золото и молоко. Какого Бога просить вновь подарить забвение? Может быть спасительницей станет… Либертас? Ха-ха! Потом рабыни взялись за бритвы, чтобы укоротить отросшие волосы Аргоса, которые порой приходилось убирать в низкий хвост, и сбрить бороду, считавшуюся среди римлян знаком варварства и дикости её обладателя. Аргос лениво следил за чужими действиями домашним зверь, которому приходится терпеть омовение. Ему до сих пор было всё равно на предстоящее празднество. Он не хотел быть частью этого. Но он также не мог отказаться. А сейчас Аргос ступал в ряду с другими помощниками — следом за триумфальной колесницей. Прямо за ней шла чета Марка Туллия: его жена, две дочери, один старший сын — прямой наследник, дальние родственники, двоюродные братья и сёстры, друзья и клиенты — все одетые в праздничные белые тоги. Каждый из них — с лавровыми ветвями в руках. Уже потом стройными рядами двигалось войско, среди которого шёл Аргос. Следом ехали верхом военные трибуны, затем облачённые в парадные белые одежды центурионы и знаменосцы со значками, а завершали шествие солдаты в полном убранстве и со всеми наградами, которые они имели. — Ио, триумф! Ио, триумф! Ио, триумф! — кричала вся эта процессия. Но Аргос смотрел в спину Тэлио. С верхних этажей женщины осыпали воинов цветами, а Легат мог только наблюдать, как в кудрявых тёмных волосах застревали белые нежные лепестки.***
Ромул ждал Аргоса после приношения в жертву быков в храме Юпитера и сбора на праздничный обед. Марк Туллий выполнил все необходимые ритуалы и теперь без улыбки, но с горящими немалым удовольствием глазами принимал в свой адрес многочисленные поздравления. Сын Цезаря в самом начале празднества скромно извинился перед собравшимися и сообщил, что его отец ныне совсем плох, поэтому его сегодня представит второе по важности лицо Империи — консул Луций Корнелий Северус. — Рад видеть тебя, брат. — Аргос пожал протянутую ему руку и наклонился ближе к Ромулу, чтобы тихо спросить: — Отчего не ты сегодня замещаешь отца? — Сенат решил, что моя замена недостаточна. Им мало моего имени. Корнелий — известная личность. А мне, чтобы стать заменой отцу, ещё не хватает определённых… голосов, что будут звучать исключительно в мою пользу. — Сыну Цезаря стоит ещё бороться за титул, доставшийся ему по праву рождения? — Сенат, магистрат, даже мой отец были с этим согласны. Не буду утаивать и то, что эта мысль принадлежала никому иному, как нашему дорогому Тэлио. — Ромул поморщился. — Традиции, выстроенные до моего отца хотят переменить, и я ничего не могу с этим сделать один. Великие Боги! Брат, почему тебя так часто нет рядом? — Тэлио предложил отложить твоё восхождение в роли нового Цезаря? — От последнего вопроса у Аргоса дрогнуло сердце. — У него какой-то странный дуэт с Корнелием. Я давно не могу понять, что именно происходит, но не сдаюсь. Мальчика используют, а он и рад потворствовать. Или не рад? Без понятия. Он со мной давно уже не делится своими мыслями. Но дело не только в моём титуле. Речь идёт о Империи — в целом. Аргос, удерживая в руке наполовину пустой кубок, который ему вручили ранее, огляделся по сторонам. Упомянутый мальчик стоял аккурат рядом с Корнелием и Марком, бурно что-то обсуждающими друг с другом и ещё с двумя членами магистрата. Тэлио был абсолютно безучастен и вновь, стоило Аргосу посмотреть на него, либерт ответил ему, переведя свой взор в его сторону. Полнейшая пустота — вот, что увидел Аргос в этом взоре. Он поспешил отвернуться, запивая свою впечатлительность терпким вином. — История повторяется. Только я вернулся, а все разговоры лишь о нём, — заключил Аргос. — Брат, ты не понимаешь? — Ромул взял Аргоса за плечо и немного потряс. — Сейчас всё сложнее. Тебя не было целое лето . Многое произошло. И ты недостаточно осведомлён о происходящем, чтобы быть таким легкомысленным. — Действительно, на поле боя всё проще. — Ты больше не можешь убегать. Вернись в Рим и помоги мне. Слышишь? Мне нужна поддержка того, кто известен в нашем обществе. — Я известен среди солдат и бедняков, рабов и вольноотпущенников. Какой помощи ты хочешь? — Нет ничего сильнее любви простого народа, готового отдать тебе свои жизни в благодарность. — Не в нашем мире. Ромул раздражённо поджал губы и отпил из своего кубка. Аргос снова оглянулся, но не нашёл Тэлио глазами. А потом Ромул дёрнул его ближе к себе за локоть и прошептал на ухо: — Если хочешь и дальше быть собой, то держись от Тэлио так далеко, как только можешь. — И сын Цезаря был таков. Широким шагом он удалился, отпустив Аргоса. Среди шума радостной толпы, празднующей победу, среди плебеев и патрициев, среди товарищей и недругов, «столовых» мальчиков , выплёвывающих яства обжор Аргос полностью растерялся. Что происходит в Риме, который ему приходится защищать? Что в нём происходит, когда Аргос находится далеко? И как давно он сам думал об этом? Убегать и прятаться на войне — не призвание ли для труса?.. Но какой трус будет рисковать жизнью ради других? Наверное, такой трус боится боле не смерти, хоть одно время она и пугала его до трясучки. Есть что-то ещё. Что-то, о чём молчат те, кто знают всё забытое — то, что сам Аргос неосторожно потерял однажды и продолжает терять по сей день. Совсем недавно Ромул светился, пока рассказывал про Тэлио. А теперь? Говорит держаться от либерта дальше. Как много и мало — без полного лето. И это время Аргос умудрился потратить, таскаясь где-то там — без прошлого и будущего. Живущий мгновениями от одного удара гладиуса до другого. Кто он и что он такое — теперь? Спустя три десятка лет… Шрам на голове будто бы заболел, хоть и прошла без малого — целая жизнь. Мальчишкой он считал этот шрам наградой, потому что все говорили ему об украшении тела мужчины. А теперь? Шрам — метка забытья. Снять бы чёртово клеймо и вернуться в строй целым, способным жить, а не следовать правилам, которые, будем честны, принадлежали не самому Аргосу. — Мальчик мой, — раздался за спиной уже успевший надоесть голос. — Неужели тебе не по нраву праздник? Триумф — и твоя заслуга. — Корнелий подошёл близко, от него уже сильно пахло кислым вином и приправами из диких трав — к мясу быков. Аргос только силой воли заставил себя не выдать отвращение на лице. — Не стоит отстраняться от товарищей — прими поздравления и позволь себе… — Прости, консул. С дороги я всё никак не могу оправиться от усталости, поэтому не могу прочувствовать праздник так, как мне положено. От продолжения нежеланного разговора Аргоса спас уже известный Квинт Серторий. Он даже не подошёл — он точно орёл, выследивший цель, подлетел к товарищу, извинился перед консулом, склонив голову, и попросил оставить их с другом наедине. Удивительно, но Корнелий лишь хмыкнул и не стал противоречить, кичиться своим титулом, требуя уважения. — Помню, как ты говорил, что не жалуешь этого напыщенного старого павлина ещё с тех времён, когда он был тебе почти как отец. Что же, можешь не благодарить старого друга — за оказанную помощь. Но… — Не беспокойся. Такое я не забуду. Они вместе посмеялись, ударились кубками. Аргос осушил свой сосуд до дна и в тот момент наконец разглядел в проходе между одним залом и другим — тонкую фигурку в белой с красным тоге. — Прости, Квинт. Вынужден тебя оставить тоже. — Да что там! — насмешливо прилетело уже в спину стремительно удаляющемуся Аргосу. Тэлио стоял один, впервые он не заметил приближения Аргоса, его взгляда. Легат остановился в нескольких шагах — замер. И мир вокруг тоже замер. Пустота в чужих глазах стала чем-то, что невозможно описать словами, а ещё Тэлио прикусывал нижнюю губу, взволнованно что-то рассматривая в толпе. «Если хочешь и дальше быть собой, то держись от Тэлио так далеко, как только можешь», — всплыли в голове слова названного брата. Ромул недоговаривал, Тэлио просто не хотел говорить. Аргос? И сам не до конца понимал чего хочет. Поэтому он сделал ещё шаг и ещё… Настойки опиума, красный мак, запах цветов и перекрес миров по границе широкого чёрного зрачка — часть безумия. Личного. Неповторимого никем. Если есть точка невозврата, то для Аргоса — это шаг. Один шаг, чтобы ступить в мир, лишивший забвения. Если эта непонятная тяга к либерту позволит избавиться от провалов в памяти, то Аргос готов даже на наказание Богов — на всё. Он всё-таки это признаёт. Только бы вернуть самого себя и своё прошлое, покрытое мраком и неизвестностью. Тэлио был значительно ниже в росте, поэтому стоило Легату подойти едва ли не вплотную, либерт задрал голову, окинув подошедшего прохладным, но заинтересованным взглядом. Да и что плохого в желании Аргоса восстановить по частям своё прошлое? Он же не собирается срастаться с этим мальчиком мясо к мясу. Он просто хочет знать. Что конкретно? Уже другой вопрос… — Я хочу знать причину, по которой мой названный брат сначала ругает меня за невозможность тебя вспомнить, а теперь просит из последних сил держаться от тебя же как можно дальше. — Так прилетает откровенность — в лоб. Аргос не потрудился говорить загадками. Он просто так не умел. Тэлио раз моргнул, а потом усмехнулся, отвёл взгляд. Он явно сильно потрудился, чтобы не дать себе звонко засмеяться — Аргос был уверен в этом как ни в чём ином. Легат вновь засмотрелся золотыми колечками — новыми деталями в загадочном облике напротив. Ответил либерт так: — Доминус Юлий, мне жаль, что я позволил вам думать обо мне, как о человеке, который захочет исполнять ваши желания, отвечать на ваши вопросы и чувства. Мне это неинтересно. — Совсем недавно ты не ограничивал себя уважительной речью в мою сторону. Совсем недавно ты бегал по лесу, выслеживал меня и Ромула, чтобы просто увидеть. Думаешь, я тогда не понял этого? Ромул злился на меня, что я не мог тебя вспомнить, будто это я его забыл, а не тебя. И что теперь? Вы оба холодны со мной и друг другом… — Ты упустил целое лето , гоняясь за честью истинного мужа Рима! — Тэлио, как и всегда, на жалкий миг показал что-то не пустое и безразличное — на своём лице. Даже его верхняя вздёрнутая вечно обиженная губа дрогнула. Нижнюю он снова закусил, а потом продолжил уже тише и спокойнее, степенно возвращая своему лицу полнейшее отсутствие эмоций. — А теперь хочешь знать причины и следствия. Я всего лишь безродный мальчишка. Мне ли говорить о чём-то высоком с человеком при множестве титулов и званий? Аргос тяжело вздохнул. Ему хотелось вновь встряхнуть либерта, как-то заставить его говорить, а не уходить от разговора, ударяя вопросами вместо ответов. Но он не тронул Тэлио. Они могли ещё долго обмениваться взглядами, стоять посреди праздника, забыв обо всём. Но в какой-то момент Тэлио оборвал все связи, которые могли быть между ними, и ушёл, даже не попрощавшись. Всё знакомо скомкалось и рассыпалось, раздулось ветром, исчезая, будто ничего не было. Так и оставшись на месте, Легат смотрел в спину либерта, пока мальчик не скрылся в толпе окончательно.***
Маний Аквилий был мужчиной средних лет и при высокой должности магистрата, учитывая даже его низкое плебейское происхождение. Выходец из народа, Маний — представитель Народного собрания в городе Рим. Может быть, он и был бесправен среди других патрициев, но среди простых людей он был яркой звездой, освещающей путь во тьме самой Нокс. Предки Мания с давних времён держали таверну в самом центре города, пользующуюся популярностью среди простых людей и даже среди патрициев, появляющихся в её стенах, чтобы выпить лучшего вина во всём Риме. На получаемые с таверны средства Маний умудрялся щедро платить своим работникам, жить со своей семьёй в богатом как для плебея доме и даже помогать бедным, что обращались к нему за помощью — в дни приёма у магистратуры. Он не раз вкладывался в общую казну, когда Боги устраивали засуху, или трясли землю, ломая дома, лишая жителей Рима крыши над головой. И можно ещё очень долго перечислять достоинства этого человека, дабы утвердить его благородную натуру. Но сейчас Аргос шёл именно к нему прежде по причине их давней и близкой дружбы. Еще во времена юношества приёмного сына Цезаря, Маний (это одно из тех воспоминаний, что Аргос умудрился сохранить по сей день) хотел взять на себя роль его наставника . Но, конечно, перед влиянием Корнелия, Маний был как и сейчас бессилен. Так их и развели. Но они будто бы наоборот стали ближе. И пока Корнелий учил Аргоса жестокости истинного властителя, Маний говорил: «Если ты сам не готов выполнить собственный приказ, то и не приказывай солдату. Иное говорит о твоём страхе и слабости как человека, римлянина и полководца». Маний распивал вино один, он смотрел по сторонам спокойным взглядом. Мышцы его лица, широкие плечи под тогой магистра были расслаблены, но гордо прямы. По своему внешнему виду Маний выглядел выше и знатнее любого патриция. Но, к великому сожалению, сложившийся веками общественный римский строй был против подобных заявлений. Светлые волосы и глаза Мания выдавали в этом мужчине чистую римскую кровь, что было истинной правдой. Он заметил Аргоса среди толпы и улыбнулся ему уголками губ, собрав у глаз и рта тонкие морщинки, говорящие о солидном возрасте и жизненном опыте, оставшихся за спиной. — Салве , Легат. — Маний крепко пожал руку Аргоса и притянул его к себе, чтобы приобнять и хлопнуть по плечу. — Давно тебя ждал. Нам нужно бы поговорить в стороне от чужих ушей и глаз. Аргос давно смирился, что за сегодняшний вечер он, скорее всего, насобирает больше вопросов, чем ответов. Разговоры, разговоры, разговоры — только вносят смуту. Но он последовал за Манием молодым телёнком на привязи, потому что не хотел отказывать старому (во всех смыслах) другу. — Сегодня кошмарно длинный день, — устало произнёс Легат, когда они с Манием оказались в небольшом саду — за пределами храма. — Могу предположить, что твой разговор как-то связан с плохим настроением моего брата? Причина такой уверенности Аргоса крылось в простом — Маний был тем человеком, которому доверяли оба сына Цезаря. Среди множества сенаторов и даже магистрата, собранного из плебеев, он один ни разу не дал усомниться в своей честности и верности Риму, а не собственным амбициям. Так повелось издавна. Пусть Цезарь в своё время не признавал привязанности отпрысков к этому мужчине, сейчас Аргос и Ромул вправе сами выбирать себе союзников. — Видел тебя в компании одной интересной молодой особы. Могу предположить, что твой брат был бы очень недоволен, заметив вас рядом друг с другом. — И в чём истинная причина данного недовольства? — А он сам тебе не сказал? — Предпочёл отмолчаться о подробностях. Как в прошлый раз закидал своими загадками и ушёл в неизвестном направлении. — Аргос отмахнулся от этого воспоминания как от назойливой мухи. — До моего отъезда мы с тобой не успели поговорить о делах насущных. Может быть, сейчас ты сможешь меня в них посвятить. Иначе, Боги мне свидетели, я точно сойду с ума. — Пока тебя не было Северус решил, что может протолкнуть своего протеже в сенат. Впрочем, сделать это, учитывая статус раба — невозможно. Но — при поддержке Цезаря — у него получилось сделать глас оракула настолько значимым, что теперь к нему прислушивается не только плебс, но и патриции. Сенат! Я и сам бывал в храме Либертас. Да простят меня Боги, я поверил бы в провидение мальчика, не будь за его спиной изворотливого и властолюбивого Северуса. — Корнелий метит на титул Императора. Но по закону такое невозможно. Даже если сенат слушает либерта. Что с того? Внесение правок в законы — выбор народа. И только Император может объявить начало, конец и результаты данного выбра. Без голосования власть должна перейти Ромулу — на время, пока народ не решит: согласен или не согласен он с его кандидатурой. — Аргос, ты говоришь строчки из устаревших учебников по праву. Времена меняются. Народ прислушивается к народному любимцу, к слуге Либертас. А сам оракул говорит то, что на ухо ему шепчет жадный до власти Северус. Легат упёрся локтями о мраморные перегородки, обвитые ветками винограда. Он в очередной раз тяжело вздохнул, взъерошил волосы, выпрямился, вернул свой взгляд Манию и заговорил тихо: — В прошлый раз Ромул так хотел, чтобы я вспомнил этого мальчишку. А теперь он просит держаться от него подальше. Я ничего не понимаю, Маний. Но… не могу исполнить его просьбу. — Позволишь узнать причину? Неужели, ты один из тех, кто проникся непорочным образом либерта? Аргос усмехнулся. В голове тут же появился образ нахального и грубого юноши, дергающегося дикой уличной кошкой — от любого ненужного ей контакта. — Это прозвучит странно. Но с нашей с ним прошлой встречи я стал замечать, что воспоминания о прошедшем лете почти не стёрлись из моей головы. Я не могу это объяснить. Но если Ромул утверждает, что мальчик когда-то был мне важен, возможно, он же сможет и помочь мне вернуть… моё прошлое? — Твоё предположение не лишено логики. Возможно, выслушав тебя, Ромул поменяет своё мнение. Они с мальчиком долгое время жили в мире. Наш будущий Цезарь защищал оракула от поползновений Корнелия. Но история умалчивает причину их разлада. Во всяком случае, здесь я не советник. Сложив руки на груди, Легат с улыбкой посмотрел на магистрата, тот ответил ему кивком. — Значит, говоришь, что был у либерта? — Был пару раз. — Насколько его словам можно верить? Будущее, насущное. Что смыслит в этом ещё совсем юный мальчик? Маний повторил жест за Аргосом — тоже сложил руки на груди, сделал шаг, оказавшись с ним почти плечом к плечу. — Согласен, что большая часть этой истории похожа на обман и игру на вере народа Рима. Но, я хочу обратить твоё внимание, что ответы либерта на мои вопросы были правильными. Не знаю, насколько точно он видит будущее, но то, как он преподносит своё видение — буквально вынуждает верить ему. — Что же. Раз такой человек говорит мне, что стоит принять оракула всерьёз, значит… я хотя бы над этим подумаю. Маний обернулся, нахмурился, потом коснулся плеча Аргоса и наклонился ближе к его уху, чтобы сказать: — Этот мальчик был дорог и тебе тоже. Ромул говорит истинную правду. Он оказался на своём месте твоими силами, Аргос. Пусть Боги покарают меня за нарушение данной тебе же клятвы, но сейчас я не могу молчать. Ты хотел забыть и ты забыл. Но теперь ты должен вспомнить. Слышишь? Иначе Корнелий победит. Встреться с Ромулом, поговори с либертом. Не меч убивает. Убивает рука, которая держит меч. Помнишь? Забери меч и стань победителем, а не трусом. Как подобает истинному мужу Рима.***
Празднование триумфа обещало затянуться на несколько дней. Сначала это были подношения Юпитеру, праздничный стол в храме, потом люди медленно двигались в сторону центральной арены Рима — под звёздным куполом ночного неба. Аргос решил не начинать знакомство с увлечением кровавыми боями. Гладиаторы не вызывали в нём никакого интереса, наоборот — ему было жаль их, обязанных ставить свою жизнь на потеху публике. Пусть успешные воины имели среди народа славу и почёт. Всё-таки слишком многим приходилось в итоге умереть, окрасив песок арены своей багровой кровью. Легат долго шёл до дома, который он подарил Реме, и в который он привык возвращаться. Сейчас Аргос мог наконец расслабиться, забыть прошедший день — точно сон, и оставить свои тяжкие думы за порогом (хотя бы до наступления утра). Вот только не успел он сделать и несколько шагов до долгожданного островка личного спокойствия, как заметил рядом со входом в дом широкоплечую и высокую фигуру своего… названного брата. Ромул тоже заметил Аргоса сразу. Он настиг его, сбросил с головы капюшон, взял за предплечье и заговорил, не давая отвести взгляд: — Я должен объясниться за сегодняшний наш с тобой разговор. — Было бы прекрасно. — Аргос кивнул, радушно подняв уголки своих тонки обветренных губ. — Мы должны с тобой встретиться и поговорить о том, что сейчас происходит между мной и сенатом. А ещё поговорить о Тэлио, потому что сейчас им без зазрений совести управляет Корнелий. В последний месяц мы даже не можем с ним пересечься, потому что консул или его слуги караулят Тэлио даже в храме. На празднике я был зол, поэтому столь нелестно о нём тебе поведал. Но сейчас я вновь хочу помочь ему, самому себе и главное — тебе. Помочь нам. Столько лет я защищал его не для того, чтобы Корнелий распускал над ним свои сети. И уж точно не для того я столько лет следовал по пятам за своим отцом, чтобы теперь меня подсидел выживший из ума старик… — Останешься до утра, брат? — спросил невпопад Аргос — совсем не про Рим и Тэлио. Он не хотел сейчас продолжать разговор, что грозил затянуться. А до утра осталось совсем уж мало времени… — На этот день уже хватит слов. Хочу наконец-то закрыть глаза и отпустить усталость. Ромул кивнул, тоже улыбнулся. Может быть, он и не устал, но просьба брата была для него важнее собственных порывов раскрыть все тайны и мгновенно решить вопросы. Его брат здесь. Он теперь не один. Остаётся только надеяться, что завтра не придёт очередной посыльный — с просьбой отправить на передовую уже измученный войной вспомогательный легион и его Легата. Вот только дома Аргоса ждала уже не только Рема и маленький Марк. В руках бывшая лупа держала маленький плачущий свёрток, которому ещё только предстояло дать имя. Пока Аргоса не было дома, на свет появилась маленькая Юнона , и на руках своего отца она перестала лить слёзы из глаз, похожих на два сапфира, и впервые улыбнулась, будто одобряя выбор собственного имени — своего самого важного подарка в жизни.***
Утром Аргос проснулся один. Он сморгнул пелену остаточного сна и потянулся, наслаждаясь слабым ветерком снаружи, что игрался с лёгкими занавесками, точно ребёнок со своими игрушками. Прохлада нежно огладила ещё горячее со сна тело. Было раннее утро. Солнце не до конца поднялось из-за линии горизонта. Сколько удалось поспать? Совсем немного. Зато во сне не мучили необъяснимые картины. Только чернота и бесконечность пустоты — хорошие спутницы, помогающие отдохнуть. Позволив себе совсем немного полениться, Аргос всё-таки встал, оделся и спустился по узенькой лестнице. Рема кормила дочку грудью, сидя в удобном кресле, обшитом бычьей шкурой. Туника не скрывала ни её тонких ключиц, ни налитых молоком грудей, а она сама ничуть этого не смущалась. Пахло перловой кашей и травяным чаем. За небольшим столом Ромул сидел вместе с Марком, и они о чём-то тихо переговаривались. Откуда у сына Цезаря столько времени? Возможность остаться вдали от дома Юлиев и не думать о делах Империи? Всё просто. Пока город празднует триумф, даже высшие должности обязаны оставить свои рабочие места. Так здесь относятся к торжеству — пусть даже нападут. И что? Погибнуть среди праздника — то же, что погибнуть в бою. По крайней мере, так считалось, пока в сердцах людей не угаснет желание просить больше хлеба и зрелищ. Да и Ромул тоже не любил подобные правила, посему пришёл в тихий дом брата, чтобы найти покой. Умолчал, правда, что был здесь ни раз, пока сам Аргос отвоёвывал границы Империи у галлов. Покончив с завтраком, Аргос и Ромул попрощались с детьми и Ремой. По пути обсуждая дела Империи, сын Цезаря направил их уже по знакомой дороге, ведущей прямиком к храму Либертас. — Ума не приложу, как снова вернуть Тэлио. Корнелий вцепился в него, что челюсти даже силой Геркулеса не разжать. — Что в Тэлио такого? Ты и Маний так хотите, чтобы я его вспомнил… — Аргос каждый раз спрашивал одно и то же. Ему не надоело. Ему очень хочется это понять и объяснить самому себе. Проблема лишь в том, что он уже был готов вырывать либерта из рук бывшего наставника. Просто… не мог сам с собой договориться. — Иногда оружием может стать даже шпилька, которую женщины используют, чтобы удержать свои локоны. Ты не веришь, что какой-то мальчик может стать прямой опасностью для меня? Даже если раньше нас с ним многое связывало — это ничего не значит. Особенно для него. Понимаешь? У рабов другая система ценностей. Они не принадлежат сами себе. Но именно этот раб дорог мне и тебе. Поэтому мы должны что-то сделать, пока Рим не оказался в руках Корнелия. Вспомнив последние встречи с Тэлио, Аргос сказал с усмешкой: — Наш оракул не рад говорить со мной. Я уже несколько раз вырывал его из общества Корнелия, но всё, что получал — злость и холод. Не уверен, что лично у меня получится что-то изменить. Ромул остановился, преградил путь Аргосу и взял его за плечи. Сегодня они оба были в коротких плащах поверх туник, закрывающих лица, но яркие светлые глаза будущего Императора Легат видел отчётливо. — Его ранит то, что ты не можешь его вспомнить. Для него ты сейчас и ты в прошлом — два разных человека. Он вбил себе в голову мысль, что его прошлая к тебе привязанность канула в забытие — подобно твоей памяти. Но ты всё ещё ему дорог, раз он злится. Понимаешь? Обратная сторона любви — не безразличие, а ненависть. Значит ещё не всё потеряно. А теперь идём, пока в храме никого, кроме Тэлио и жриц. Так мы сможем посетить его без лишних ушей и глаз. Сказано — сделано, и Ромул с Аргосом добрались до храма. Знающий сын Цезаря юркнул мимо главного входа. С другой стороны храма две девушки в зелёных туниках чуть выше колен сидели на мраморной скамейке среди кустов диких роз и заплетали свои длинные волосы. Ромул назвал каждую из них по имени, разулыбался, осыпал хвалебными словами, а потом попросил пропустить Аргоса в покои самого либерта. — Оракул ещё спит, — предупредила жрица, с подозрением осматривая Аргоса. Легат перевёл непонимающий взгляд на брата, мол, собирались к Тэлио вместе, а теперь выходит, что Ромул отсылает его одного? Едва ли Аргос понимает ситуацию досконально, чтобы очередная его встреча с Тэлио прошла хотя бы без драки… — Мой друг подождёт снаружи, — уверил сомнения девушки Ромул. — Ему очень срочно нужно с ним поговорить без лишних глаз. Ты же понимаешь? — Последний месяц здесь так часто появляются люди консула, что Валерия относится ко всем мужчинам с подозрением, — заговорила вторая жрица, оправдывая подругу. — Ты не узнала нашего дорогого доминуса Юлия, сестра? Это его брат. — Она показала на Аргоса. — Думаю, им можно доверять. Скорчив недовольное лицо, чем-то похожее на лицо местного оракула, Валерия пропустила Аргоса внутрь храма, на словах объяснила куда идти и вернулась на скамейку — в общество другой жрицы и Ромула. Аргос почувствовал себя совершенно одиноким и брошенным. Но он пошёл вперёд, ведомый какой-то необъяснимой силой. И снова его встретил незабываемый запах цветочных масел, а дальше… он уже и не думал останавливаться.