Чёрный свет

— Чудовище! Это всё ты, ты виновата! Как и всегда! Небольшой камень описал в воздухе дугу и врезался в бледную кожу, шершавую, грубую, местами шелушащуюся. Ни звука не раздалось в ответ, лишь кровь упала на сухую утоптанную землю с неразличимым в стоящем вокруг гвалте шорохом. Мужчина лет двадцати семи стоял на краю площади, если центр небольшой итальянской деревеньки можно было так назвать, и безразлично взирал на происходящее. Впрочем, глаза его были надежно скрыты длинной соломенной челкой, а потому выражение лица читалось плохо, разве что скучающая расслабленная поза говорила об отношении невольного соглядатая к происходящему. Бельфегор Каваллини не хотел сюда приезжать и считал доставшееся ему поручение первостатейным бредом, однако отданный лично Десятым боссом Вонголы приказ не исполнить не мог — не только потому, что боссам мафии не отказывают, но и из-за цели задания. Найти один из сильнейших артефактов, помогающих в создании оружия, управляющего Пламенем Предсмертной Воли — разве можно недооценивать такое поручение? Особенно учитывая, что, завладей артефактом некто, стремящийся захватить власть в мире мафии, проблем не оберешься… Создание особых колец и других орудий, способных контролировать Пламя, было ограничено, за создателями всегда пристально следила сама Вонгола, как гарант мира и сильнейший клан, но появление семьи, способной обойти закон и создать армию, вооруженную отличным оружием, могло нарушить баланс мира мафии. И потому выполнить это задание нужно было любой ценой. Вот только босс Вонголы, Савада Тсунаёши, узнав о внезапной кончине лидера клана Вентура, хранившей артефакт, повел себя крайне странно: выяснив, что наследник дона Вентура понятия не имеет о местоположении реликвии, он приказал разведке собрать все возможные данные о покойном доне, а затем вызвал одного из лучших бойцов элитного отряда убийц и дал абсолютно бредовое задание — найти медиума по имени Инес Нери, якобы способную связаться с любым умершим, и уговорить ее вступить в контакт с почившим доном. Ясное дело, Бельфегор хотел начать поиски артефакта, не тратя время на визит к шарлатанке, вот только босс настаивал на визите, приводил какие-то доказательства реальности «дара» медиума, а под конец разговора, видя, что скепсис подчиненного не исчезает, отдал категоричный приказ, из которого явственно следовало: если Бельфегор Каваллини, Хранитель Урагана Варии, один из сильнейших ее бойцов и, к тому же, наследный принц небольшой страны откажется выполнять задание, его, как минимум, понизят в звании, как максимум, отправят в обычный отряд. А ведь именно из-за возможностей, открывавшихся в Варии, Принц променял титул на стилеты и звание мафиози… Бельфегор тряхнул головой, отгоняя так некстати нахлынувшие воспоминания. Ну вот, он в той самой деревеньке, где проживает медиум, а значит, скоро бредовая часть задания подойдет к концу и можно будет с чистой совестью начинать собственное расследование. В том, что он сумеет найти зацепки, не обнаруженные разведкой, Принц не сомневался, ведь в этой жизни он был уверен лишь в трех вещах: своей силе, своей гениальности и неизбежности смерти. Кстати, о ней. Смерть всегда преследовала его, с самого детства, и потому он нисколько не удивился зрелищу, открывшемуся ему на небольшой площади в центре посёлка. Человек сорок — видимо, почти все жители деревни — собрались в круг и кидали камни в его центр. Точнее, в девушку, сидевшую на земле, опустив руки, и пустым взглядом смотревшую на небо. Раз за разом камни врезались в тонкую кожу, вспарывая ее, словно тупыми бритвами, но девушка лишь мелко вздрагивала, не издавая ни звука. Длинные русые волосы спутались, окровавленной паклей налипнув на щеки, обкусанные ногти едва различимо царапали утоптанную землю, одежда порвалась, местами окрасившись в алый и сейчас больше напоминая рубище мучеников, чем простое серое платье небогатого сельского жителя. Было во всем этом что-то странное, гротескное, уродливо-притягательное: безразличие девушки к своей судьбе манило и одновременно вызывало отвращение, ее покорность выводила из себя, но… взгляд алых, подернутых мутной пеленой глаз, сначала показавшийся Бельфегору безразличным, вдруг напомнил о давно исчезнувших в небытии днях, днях, когда он смеялся над собственными ранами, смертью брата и реакцией окружающих. В этих глазах было не безразличие — там застыла пустота. Бездонная, пугающая, омерзительная пустота Бездны, существующей вне времени и пространства. А Бельфегор не хотел ее больше видеть. Ведь если слишком долго вглядываться в Бездну, она начнет вглядываться в тебя. Особенно если в твоей душе до сих пор жива ее часть… — Сдохни, бесовское отродье! Очередной камень полетел в девушку, на этот раз выбрав целью висок, но острозаточенный стилет мгновенно изменил его траекторию. Камень с глухим стуком упал на землю, подпрыгнул и замер. Взгляды собравшихся обратились к человеку, пружинящей расслабленной походкой шествовавшего к ним, поигрывая еще одним ножом. На губах его буйным цветом разрасталась широкая, совершенно невероятная улыбка, больше похожая на хищный оскал, а в лучах заходящего солнца сияла мертвенным светом серебристая диадема, запутавшаяся в светлых волосах. — Не мешай, чужак! — крикнул кто-то. — Добьем монстра! Три больших камня почти одновременно начали полет, но с тихим стуком рухнули на землю, не добравшись до цели. Прервавшие их движение ножи вонзились неподалеку, а затем мгновенно вспорхнули в воздух и, повинуясь незаметным движениям тонких аристократических пальцев, полетели к хозяину. — Ты… ты… колдун! Еще один! Дьяволы! Чума мира! Не трогай нас! Люди разбегались, в ужасе выкрикивая проклятья, смешанные с просьбами пощадить, и ругательства, перемежающиеся угрозами, которым, все знали, не суждено воплотиться в жизнь. А Бельфегор Каваллини, довольный произведенным эффектом, неспешно подошел к неподвижно сидевшей девушке и убрал ножи. Он любил панику, ужас в глазах жертв, но умел вовремя остановиться, а уничтожение деревни в его планы пока не входило. Ведь убивать мирных жителей Вонголе было строжайше запрещено… А впрочем, мирными этих людей назвать было довольно сложно. По крайней мере, сейчас. Вот только босс вряд ли оценил бы массовое убийство сорока деревенских жителей, а потому охота отменялась — надо было заняться ранами странной девицы, готовой с покорностью самоубийцы шагнуть на эшафот. — Поднимайся, у меня к тебе дело, — слегка ткнув мыском бежевого спортивного сапога ногу девушки, Бельфегор поджал губы: она не реагировала. — Вот ведь… сплошные проблемы от этого задания! Он всплеснул руками, покачал головой, а затем резко схватил медиума за плечи и встряхнул. Ее голова безвольно мотнулась, но глаза начали обретать осмысленное выражение, а с губ сорвалось: «Ждать… опять ждать… Вечность…» Принцу это не понравилось. Очень не понравилось. В том, что перед ним тот самый медиум, он не сомневался, а вот в ее психическом здоровье — более чем. Впрочем, выставлять диагнозы подобного рода Бельфегор крайне не любил, а потому отбросил так некстати появившиеся подозрения и снова встряхнул потерпевшую. Та моргнула, опустила голову, обмякла, а затем с силой выдохнула, словно прогоняя из тела остатки забытья. Как только весь воздух покинул легкие, она прижала ладони к лицу, с силой потерла его, заставляя бледную кожу раскраснеться, снова пробормотала нечто неразборчивое и, наконец, в упор уставилась на Принца. — И что вам надо? — Это вместо благодарности? — фыркнул тот, вмиг возвращаясь к состоянию, которое напугало местных жителей сильнее ножа. Вот только на медиума дьявольская усмешка и аура беспощадного убийцы впечатления не произвели, она словно вообще их не заметила. — А, да, благодарность… — рассеянное бормотание и моментально ушедший в себя взгляд. — Ммм, чай. Хорошая благодарность. Идемте ко мне, если хотите. — А тебе не кажется, что это грубо? — усмехнулся Принц. — Никаких манер! Впрочем, неудивительно, в таком-то захолустье! — Ножом угрожать тоже грубо. Ну и что? — спокойный взгляд, направленный прямо на челку, скрывавшую глаза Принца, и странный тон, отдающий безразличием в равной степени с усталым принятием неизбежного. — Значит, стилет ты всё же видишь. Отлично! Значит, понимаешь, что будет, если твое поведение мне не понравится, — поигрывая своим любимым оружием, отозвался Бельфегор и рассмеялся зловещим шипящим смехом. — Не стоит угрожать, бессмысленно. Так как же чай? — Пойдем, всё равно именно к тебе я и приехал, Инес Нери. — А, тоже хотите что-нибудь найти. Конечно. Помогу, чем смогу. Она со вздохом поднялась с земли и, пошатываясь, направилась к окраине деревни. Кровь продолжала падать на землю, окрашивая ту в любимый цвет Бельфегора Каваллини, но Инес, казалось, этого не замечала, равно как не замечала и боли. Вот только, добравшись до небольшого домика, добротного, но уже нуждавшегося в ремонте, она выудила из шкафа большую аптечку и принялась за обработку ран. — А как же чай? — съязвил Принц. — Вы вампир? Тогда могу, конечно, с кровью заварить. — Слишком ты языкастая, — он стал похож на предгрозовую тучу, а в пальцах с бешеной скоростью замелькал стилет. — Всё равно. Убьете — пожалуйста. Впрочем, вам нужна помощь. Так что не убьете, иначе не спасали бы. — А ты, значит, прячешься за своей незаменимостью, — фыркнул Бельфегор. — Незаменимых людей нет. Но вы меня действительно не спасли бы, если бы не нуждались в помощи, значит, пока не воплотите угрозы в жизнь. — А ты и рада! — Всё равно… Она спокойно, уверенно и абсолютно отстранено бинтовала раны, не глядя на собеседника, и казалось, что ее и впрямь не волнует возможное воплощение угроз в реальность. Бельфегор фыркнул и возмущенно подумал: «Только слабаки отказываются от борьбы! Тем более за свою жизнь. Отвратительный и совершенно никчемный экземпляр! Сложить руки и позволить себя убить в сотни раз хуже суицида, там хотя бы нужно что-то совершить, чтобы добиться желаемого, а это… трусливый побег, не более!» Смотреть на девушку ему не хотелось: она вызывала слишком сильное отторжение, и потому он скользнул взглядом по небогатой обстановке комнаты. Потертая мебель, довольно грубая, словно сколоченная начинающим плотником, и нежные, расшитые искусным мастером занавески, салфетки, скатерть — всё это вызывало странное чувство диссонанса, как и сама владелица дома. Ведь ее взгляд… но об этом Бельфегору думать не хотелось, поэтому он попробовал выстроить логическую цепочку, основываясь на увиденном: мебель была явно старая, куда старше совсем еще не изношенных расшитых вещей, и ее возраст можно было сравнить с возрастом самого дома, построенного из массивных, грубо обтесанных бревен, а значит, вероятнее всего, ее делал тот, кто построил дом. А вот салфетки, покрывавшие абсолютно все горизонтальные поверхности просторной гостиной, коих было немало, скорее всего, являлись плодом бессонных ночей нынешней хозяйки, не скрывавшей круги под глазами косметикой. Впрочем, она явно не стремилась сделать свое жилище уютным, это ощущалось на уровне подсознания, ведь хотя комната и выглядела опрятно, ухоженно и обжито, казалась абсолютно холодной. В ней не было ни грамма душевного тепла, появляющегося в домах, которые ценят их обитатели, не было присущей всем рукодельным вещам теплоты и сердечности, не было даже намека на то, что здесь есть хоть одна вещь, дорогая владелице. На полках не стояли безделушки, стены не украшали картины, подоконники не пестрели цветами, на столе не было вазы с полевым букетом — вечного жителя сельских домов, а истертый ковер демонстрировал слабо различимые, но всё же еще заметные, не до конца выведенные пятна, на которые словно махнули рукой. Сегодня к ним прибавилась еще пара небольших собратьев — алых, вот только хозяйке на это явно было плевать. Она не любила окружавшие ее вещи. Вернее, они были ей безразличны. Конечно, можно было предположить, что она просто придерживается минимализма, но обилие всевозможных расшитых вещиц утверждало обратное, и Бельфегор сделал единственно возможный в данной ситуации вывод: Инес плевать на свою жизнь, а потому плевать и на всё, эту самую жизнь окружающее, вот только бессонные ночи надо чем-то заполнить, а потому она вышивает диковинные цветочные орнаменты, фантастические узоры, изящные и гротескные символы, коих не существует в этом мире… — Вам с малиной, медом, сахаром или молоком? — тихий голос взорвал тишину, словно гром. Принц поморщился. Конечно же, он не испугался, да и забыть о собеседнице не успел, вот только говорить с ней крайне не хотелось, а потому ее вопрос был очевидно некстати. И всё же он дал ответ: — Черный! Добавки лишь мешают наслаждаться настоящим вкусом! Ответа не последовало: Инес бесшумно встала и направилась к дальней двери, за которой располагалась кухня. Принц направился следом, решив, что раз уж выбора нет, лучше закончить этот диалог как можно быстрее и навсегда забыть о столь странном поселении, вернувшем к жизни древние традиции линчевания неугодных и забрасывания камнями ведьм… — К делу! Чая придется слишком долго ждать, так что приступим сразу, не хочу терять время, — объявил он, складывая руки на груди и опираясь спиной о дверной косяк. Небольшая кухня, столь же неуютная, как и гостиная, была чуть более обжита, однако и здесь явно чувствовалось пренебрежение хозяйки к своим вещам. Склянки на полках шкафа стояли в беспорядке, что Бельфегор заметил, когда Инес вытаскивала заварку, а тряпки с прочно въевшимися пятнами лежали на столе, прямо на искусно вышитой скатерти, изображавшей дивной красоты водопад, мириадами бриллиантов ниспадавший в бездну — за границу сковывающей его ткани. С каждой минутой этот дом нравился Принцу всё меньше, равно как и сама хозяйка: слишком они были похожи, слишком сильно действовали на нервы нелогичным диссонансом красоты и уродства. Бельфегор всегда считал пустоту прекрасной. Ведь только в ней можно было найти абсолютный покой. — Что хотите найти? С кем поговорить? — А ты хочешь сказать, что можешь связаться с кем угодно? — фыркнул Принц, всем своим видом показывая, насколько бредовой ему кажется идея о возможном общении с призраками. В загробную жизнь, существование души и даже в привидений он верил, равно как верил в немалое количество сверхъестественных явлений, но вот экстрасенсов по большей части считал шарлатанами, разумно полагая, что пока их «дар» не будет доказан именно ему, причем неопровержимо, смысла верить в уникальные способности людей, делающих на них деньги, нет. — Я вижу духов. Всех духов. Потому могу говорить с кем угодно, если они не откажутся отвечать. Но они не отказываются. Никогда не отказываются. Чувствуют… А впрочем, неудивительно, даже если я молчу. Там всегда чувствуешь больше. Иной спектр. Понимание. Они видят их. Неудивительно… Принц поджал губы и окинул медиума оценивающим взглядом: собственное правило не разбрасываться психиатрическими диагнозами готово было уступить под напором доказательств. И всё же он совершил еще одну попытку воззвать к разуму Инес: — Ты заговариваешься, ты в курсе? — Да? — она, казалось, растерялась. Неспешно обернувшись к Бельфегору и склонив голову на бок, она смотрела на Принца с озадаченным выражением, явно обдумывая его слова, взвешивая их, анализируя, а затем криво усмехнулась. — Да, наверное, надо озвучивать все свои мысли, а не только начало и вывод. И даже не некоторые. Их ведь сложно понять. Принц вновь поджал губы и отстранился от косяка: говорить ему, что он не способен чего-то понять — какая наглость! Вот только мгновенно появившийся в руках нож пускать в ход не пришлось, Инес продолжила мысль, словно обращаясь к самой себе, а не к собеседнику: — Слишком странно для этого мира я мыслю. Этого не поймет никто, не видевший. Значит, надо пояснять. Но так мало словоохотливых посетителей… Говорить не с кем. И конечно, это естественно… — она пробормотала что-то неразборчивое, негромко рассмеялась, а затем добавила: — Вот почему, наверное, они так реагируют. — Опять заговариваешься, — поправил ее Принц, так и не убравший стилет, но не спешивший добавлять новые царапины к оставленным камнями. — Ах, да, действительно, — она встрепенулась и вернулась к прерванному занятию — чаинки посыпались в заварочный чайник темным водопадом. — Прошу прощения, постараюсь говорить более связно. У меня гостей не бывает, только клиенты, но те лишь просят передать слова умерших, со мной почти не говорят. А жители деревни со мной не общаются. Потому я привыкла проговаривать только часть своих мыслей, самую значительную. Всё равно клиентам обычно важен лишь результат да самые главные моменты, вроде оплаты и условий. Правда, иногда я замечала, что они странно на меня смотрят или не понимают, о чем я говорю, но думала, это из-за моей способности. А оказывается, я слишком странно говорю. Впрочем, конечно же, они не только из-за этого так смотрели. Ну да не важно. Многие мои слова непонятны сами по себе, а кто-то боится моего «дара», — на последнем слове ее голос вдруг пропитал ядовитый сарказм, и Принц удивленно вскинул брови. Впрочем, этого никто не смог бы заметить, поскольку не прикрытая челкой часть лица привычно скрывала настоящие эмоции. — На меня много из-за чего можно смотреть как на нечто непонятное. Я такое и есть. Всё логично. Но надо постараться привести хотя бы речь в относительный порядок. Чтобы хотя бы немного понимали, о чем я говорю. Спасибо. — За что? За указание на невнятную речь? — хмыкнул Бельфегор. — Конечно, за что же еще? — слегка удивилась Инес. — Например, за спасение от обезумевшей толпы, — усмехнулся Бэл, а Инес рассмеялась. Невесело, мрачно, словно узник после пыток над собственным смертным приговором. — Пожалуй, за это благодарить не стану. Мне всё равно, жива я или нет. Жизнь, смерть — это всё такие мелочи… Они несущественны по сравнению с вечностью и тем, что лежит за Гранью, что скрыто в иных спектрах. Восприятие людей столь ограничено, столь узко… Три измерения, время, текущее лишь в одном направлении, малое количество воспринимаемых спектров… рамки из созданных собственноручно понятий, таких как «добро» и «зло». Человек — существо слабое. Мимолетное. Как бабочка, что машет яркими крыльями лишь одно лето. Все там будут. Все люди. И это значения не имеет. Важна лишь суть. Кто ты, — проникновенно. Бельфегор едва различимо вздрогнул. По спине промаршировал ряд мурашек. В душе поднялось странное ощущение, чувство, будто ее вывернули наизнанку и заглянули в самые потаенные глубины. Инес снова повернулась к нему и впилась неотрывным взглядом на удивление ярких сейчас алых глаз в соломенную челку. — Кто ты? И впервые в жизни Бельфегор Каваллини не нашел, что ответить. А может, просто не захотел давать ответ… Ее глаза угасали, словно теряя внезапно появившуюся там жизнь вместе с интересом. — И ты не можешь дать ответ… Жаль. А знаешь, всё несущественное легко отбросить. Если захотеть. Ты сильный. Я чувствую. Возможно, когда-нибудь ты и решишься… если кровь на руках позволит. Он снова вздрогнул, на этот раз ощутимее, а затем разум пронзило раскаленной стрелой: «Стоп! Она же шарлатанка! Значит, могла как-нибудь вызнать, кто я, и теперь разыгрывает спектакль! Да! Она не может ничего обо мне знать, не может…» Но его мысли прервали беспощадные слова: — Скажи, разве жизнь и смерть столь значимы, что за них стоит цепляться? Это лишь два состояния, перетекающие одно в другое. Изменение формы. Дух вечен, тело разлагается в могиле, пожираемое червями. Что прекрасного в конце? Что отвратительного? Это лишь естественный процесс, неизбежный и понятный. Время — странная вещь, если оно принесло твой последний момент в состоянии жизни, значит, пора умирать. Если нет, значит, выживешь… — И ты не собираешься бороться?! — он повысил голос и презрительно прищурился, а напускная расслабленность позы многое сказала бы его коллегам: от ответа будет зависеть всё дальнейшее отношение не переносившего слабаков на дух гордого, очень гордого и не менее сильного человека. — Бороться надо лишь за то, что важно. Что ценно. Что имеет смысл. Это тело ценности не имеет. Тишина. Звенящая, но странно отрешенная. И пустота в алых глазах — пустота, вечно сопровождавшая принца Каваллини в его шествии дорогой смерти к неизбежному финалу… Он не боялся смерти. Лишь хотел сделать ее яркой. Но и умирать без борьбы не собирался, поскольку именно борьбу считал ценной. Не жизнь. Ни свою, ни чужую. А значит, наверное, требовать от незнакомки бороться за жизнь, если она не ценит ни борьбу, ни саму жизнь, как минимум странно. — За что же ты готова бороться? — За вечное, — теплая улыбка, странно контрастировавшая с пустотой в глазах, внезапно начавшей заполняться эмоциями: восхищением, трепетом, восторгом, отчего-то покрытыми налетом глубинного страха. — Например? — Бельфегору хотелось разрушить это состояние, вернуть ее к прежнему образу трусливой слабой идиотки, опускающей руки без причины, вот только он и сам понимал, что это бесполезно. Теперь уже бесполезно. Ведь в ее глазах за странной гаммой противоречивых чувств таилась решимость — отчаянная, бесконечная, исходящая из самых потаенных глубин души. А значит, эта девушка ни за что не сдастся, если кто-то посмеет покуситься на нечто важное для нее. И тогда… мир его праху, и да горит он в аду, так ведь, Бельфегор?.. — Я буду бороться, чтобы никто никогда не увидел то, чего не должен, — пространно ответила Инес, и почему-то Бэлу показалось, что это не бред сумасшедшего и не слова шарлатана, желающего набить себе цену. Он поверил. Не признавая еще способностей медиума, он поверил, что есть нечто, недоступное человеку, за что она уничтожит любого… Ведь своей интуиции он почти всегда доверял. — А если кто-то всё же увидит? — Тогда привычному миру придет конец, — едва слышные слова и абсолютное спокойствие как в лице, так и в голосе, произнесшем их. Изрекать проклятие так равнодушно — для нее и впрямь жизнь ничего не значила. Но всё же она хотела защитить тех, кто ценил эту безделушку. Только вот от чего?.. — И что же способно его разрушить? Инес внезапно рассмеялась. Ее смех всегда был дробным, тихим и немного резким, совсем не веселым и крайне ироничным. Бэл поморщился и понял, что его не посветят в такие тайны без веской на то причины, а не знать чего-то гений крайне любил… — Ты, кажется, пришел сюда по иной причине. Не может такого быть, чтобы именно этот вопрос тебя интересовал, ведь мало кто знает, о чем я говорю. Так что же тебя привело? Чайник скоро закипит. А ты так и не сказал, чего хотел. — Менять тему разговора столь же некультурно, как не поблагодарить за спасение хотя бы чисто формально, — фыркнул Принц и уселся за стол. Отвращение и к дому, и к его хозяйке исчезло так же внезапно, как появилось, хотя смутное отторжение всё еще оставалось, но его было недостаточно для того, чтобы не позволить Принцу расположиться для чаепития с комфортом. — А я не люблю лицемерие, — криво усмехнулась Инес. — Зачем благодарить, если благодарности не испытываешь? Она подхватила одну из покрытых невыводящимися пятнами тряпок, выключила плиту и начала разливать по чашкам горячий чай. — Это вежливость, а не лицемерие, — наставительно заметил Принц. — Правила этикета того требуют. — Значит, это лицемерный этикет, — пожала плечами Инес, ставя перед ним чай. — Вот, лучше выпей чай. Эта «благодарность» куда честнее лживых слов. — Сразу видно, что ты не дворянка, — фыркнул Принц. — Чего еще ждать от сельской жительницы? Инес рассмеялась, усаживаясь напротив и обхватывая ладонями пузатую щербатую чашку. — И кто тут о манерах говорил? Деревенщиной собеседника обозвать, даже не представившись! И кстати, я вообще-то родом из города, хоть и небольшого. Родители были археологами, и мы с отцом жили в городах, периодически переезжая, хотя чаще, конечно, мотались по разным странам в поисках утерянных цивилизаций. Вот только правила этикета и прочую дребедень он мне привил. А я потом их из себя вытравила. Впрочем, нет, они из меня сами вышли, ведь от чужеродного и лишнего просто избавляться, если сосредоточишься на главном. Так как тебя зовут? И чего же ты хочешь? Кого из умерших мне позвать тебе в помощь? — И не думаешь, что я просто хочу поговорить с любимым родственничком? — пропустив подкол мимо ушей, хмыкнул Принц. Когда ему было нужно или когда настроение не располагало к обидам, он умел игнорировать очень многое. — Полагаю, не тот ты человек, чтобы идти общаться с прошлым, — подняв глаза к потолку, ответила Инес. — Ты пахнешь кровью. За тобой шлейф смерти, длинный, сочащийся гноем, пропитанный разложением. Я не чувствую в тебе жизни. Только смерть. В тебе, вокруг тебя, ты даруешь ее, ты ее сеешь, но ты не ценишь ее. Ты ее спутник, но не жених и даже не кавалер. Просто идешь параллельным курсом. Но ваши прямые всё же пересекутся, для смерти нет ограниченного пространства, создающего рамки. А ты… ты не пожалеешь, правда? — Если смерть будет достойной, безусловно, — без тени иронии ответил Принц, вглядываясь в глаза собеседницы, пропитанные той самой пустотой, что всегда его завораживала. С тех самых пор, как он увидел ее в мертвых глазах брата и своих, впервые столь живых, по-настоящему живых… — И правда, достойная смерть куда лучше убогой, — слабо улыбнулась Инес. Бельфегор фыркнул: — И это говорит та, что даже не пыталась дать отпор селянам? — А чья жизнь ценнее, моя или их? — ответила вопросом на вопрос Инес, и Принцу показалось, что эта слабая, худая, совершенно неспортивная девушка и впрямь могла уничтожить сорок сильных деревенских жителей. Не убить, нет. Уничтожить. — Думаешь, справилась бы? — Не я. Я слаба. Но я могу попросить. И тогда… — она отвела взгляд и тяжело вздохнула. — Я не стану этого делать. За всё надо платить. За всё. Даже за саму жизнь. Мне давно пора расплатиться, но почему-то главную цену я еще не заплатила. А впрочем… Может, и так. Может, смерть — совсем не главная цена, ведь она неизбежна. И впрямь… Наверное, я плачу самой жизнью. Тогда заплатила и продолжаю платить. Занятно. Значит, боль и впрямь весит больше смерти. Значит, буду продолжать жить, пока не истечет срок. А он еще не истек, раз сегодня ничего не закончилось. Странно. Я ошибалась? Видимо, так. Ну да ладно. Поняла ведь… Значит, уже наказана. Правильно. Хорошо… — Ты опять, — фыркнул Бельфегор и приступил к чаепитию. Он не знал, сумасшедшая перед ним или трезвомыслящий человек, но в этом потоке слов всё же можно было обнаружить смысл. Вероятно, Инес совершила нечто ужасное, за что сама себя корит и считает, что заслуживает наказания. И, скорее всего, это «нечто» связано с ее способностями, раз она не хочет применять их во вред. А впрочем, само наличие этих способностей еще надо доказать! Бельфегор расплылся в хитрой усмешке и объявил смутившейся девушке, растерянно начавшей крутить чашку в руках: — Меня зовут Бельфегор Каваллини, я выполняю приказ лидера сильнейшего мафиозного клана, Вонголы, вот только в твои способности верится слабо. Если докажешь их, я заплачу втрое больше твоего обычного гонорара за информацию, которая нужна моему боссу. — Конечно, все об этом просят, — закатив глаза, прокомментировала Инес. — Назови имя умершего родственника, и я скажу о том, чего никто, корме вас двоих не знает. Передам его слова, если говорить точнее. Заученные фразы, будто сказанные по шаблону — Бэл понял, что и впрямь эта просьба являлась стандартом, а потому поморщился. Быть банальным он крайне не любил. Вот только проверить навыки медиума было необходимо, а потому он нехотя назвал имя самого ненавистного человека — своего брата. — Расиэль Каваллини. Спроси его, что он услышал перед смертью? Инес кивнула и закрыла глаза. Откинувшись на высокую спинку стула, она расслабилась, руки безвольно повисли вдоль тела, затылок коснулся грубо обтесанной деревяшки, губы задрожали. Это не было похоже на транс, который обычно разыгрывают профессиональные шарлатаны, да и никаких спецэффектов, вроде дуновения ветра, задувающего огонь, или дрожащих зеркал не появилось. Лишь глазные яблоки медиума метались за неплотно закрытыми веками, да потрескавшиеся губы дрожали, словно шепча неведомые слова, невозможные, неспособные существовать в этом мире… А затем из ее горла вырвался звук, не похожий ни на что, слышанное прежде Бельфегором. Он вздрогнул и во все глаза уставился на существо, издавшее чудовищный горловой крик, явно пришедший из куда более низких частот и ушедший в куда более высокие — из неизвестности в неизвестность… Но звук не повторился, а губы медиума перестали дрожать. Глаза ее замерли, словно всматриваясь в кого-то, а затем она, слегка улыбнувшись, едва различимо прошептала: — Близнецы, да? Вот только через некоторое время выражение ее лица изменилось: безмятежная улыбка сменилась хмурой гримасой легкого отвращения. Бельфегор напрягся. Ему уже не хотелось продолжать этот эксперимент… — Мерзость какая. Мгновенно появившийся стилет замер у горла девушки, но она этого даже не почувствовала. Еще миллиметр, и сталь окрасится в багрянец, вот только это ее не волновало. Ее вообще ничто не волновало. А Принц пытался подавить волны ненависти и злости, накатывавшие на душу и застилавшие разум. «Как ты посмела, как ты посмела, как ты посмела?! Это не мерзко, это прекрасно! Принц окрасил это ничтожество Расиэля в прекрасный багрянец, удостоил чести умереть от руки того, в ком течет такая же королевская кровь! Принц убил это жалкое подобие королевской особы, превратив его в алую розу! Это не мерзко, это прекрасно! Как ты посмела?!» — Да что ты говоришь, скажите пожалуйста, несчастный! Ты первым начал. Расиэль, это мерзко. Принц замер. Стилет скользнул из пальцев, но он на автомате подхватил его и упал на стул. Растерянность на лице не могли скрыть ни длинная челка, ни привычка маскировать эмоции от окружающих. «Мерзкий… Расиэль? Не то, что я с ним сделал?..» По бледной шее стекала алая капля. — Ну, ясно… Тот тип людей, что я так не люблю… Хорошо, что брат не такой, хоть и близнец. Хотя тоже эгоист, — бессвязное бормотание, прерывающееся долгими паузами, едва различимое и больше похожее на шумное дыхание, вот только обострившийся до предела слух Принца воспринимал каждый шорох словно удар в набатный колокол. — Ммм, королевское воспитание, да? Этикет. Сумрачное понимание. Рамки, условности. Банально. Но мафия — интересно. Почему? Не важно. Хотя… Где? Когда? Не знаешь… Интересно… Одни условности на другие, порождают новое. Новое — хорошо. Новое — начало. Точка отсчета луча, не знающего, что он — прямая. Последствия, всё — последствия… Ты «точка отсчета», Расиэль? Мерзкий принц… Хорошо, что он умер. Королевству. Наверное, — ее глаза вновь заметались, а затем губы искривила довольная, но крайне ядовитая усмешка. — Да… Хороший правитель, многие довольны. Теперь хорошо… Интересно, а если бы второй принц не ушел? Два наследника — наместник. Кто лучше? Нет, не важно. Хоть и масштабно, всё равно не значимо… Глубокий вдох, медленный, хриплый, а затем сильный выдох, как тогда, на площади — изгоняющий из тела весь воздух. Пару секунд почти безжизненное тело окровавленной тряпкой висело на стуле, а затем медиум встрепенулась, открыла глаза, взяла в руки чашку и с таким видом, будто ничего не произошло и не она только что комментировала слова покойника, произнесла: — Перед смертью твой брат слышал слова: «Умри же наконец, жалкий таракан. Ты всегда им был, Сиэль. Умри-умри-умри! Принц и так удостоил тебя чести пасть от его руки! Хватит уже дышать. Ум-ри!» Последнее слово ты произнес нараспев, по слогам, а затем в последний раз вонзил в брата нож. И, уходя за Грань, он слышал твой смех. А сейчас он настаивал, чтобы я передала, цитирую: «А „ще-ще-ще” лучше, братик!» Эти слова, столь знакомые, будто пришедшие из детства, резанули по сердцу раскаленным ножом, старая ненависть всколыхнулась, и Бельфегор на автомате, не задумываясь, что делает, ответил непонятно кому: — Нет, «ши-ши-ши» лучше, братик! — У вас обоих странный смех, — вклинилась медиум. — Но ты, по крайней мере, не скармливал брату червей. Только подсыпал слабительное. Бэл всплеснул руками, вскочил и, забегав по кухне, затараторил: — Нажаловался, да? Весь он в этом! Не может пожаловаться родителям, так хоть кому-то поплачется, чтобы настроить против меня! Вот поэтому Принц и считал его тараканом! Жалким тараканом, неспособным ни на что! Впрочем, не только поэтому. Но он… он такой жалкий! Ничтожество, по ошибке ставшее сосудом для благородной королевской крови! — Да нет, против тебя настроить меня он не сумел. Я всегда чувствую ложь духов. И могу вытрясти из них правду. Но… могу я сказать, что думаю о твоем брате? Бельфегор резко затормозил, обернулся к Инес и, пожав плечами, бросил: — Ты и так много чего наговорила. Но прошу, выскажись. Только помни, что он всё же принц, а потому простолюдин не имеет права на грубые высказывания. Так и быть, прощу тебе то, что ты сказала во время сеанса, но… — Я что-то говорила? — удивленно перебила его медиум. Бэл фыркнул. — Так и думал, что ты сама не замечаешь. Кажется, с ним ты говорила мысленно, а вслух высказывала то, что думаешь по поводу его слов. — Мне говорили, что я бормочу во время сеансов, но пока никто не понимал, что именно произношу, — окончательно растерялась Инес и уставилась в чашку. — И не извинишься за кучу гадостей, что наговорила? — фыркнул Бэл. — Если я озвучила свои мысли, извиняться не за что, — пожала плечами Инес, и он рассмеялся странным шипящим смехом, действительно похожим на то самое «ши-ши-ши». Вот только на этот раз смех не был ни угрожающим, ни мрачным, лишь саркастичным и ехидным. — Всё та же сказочка про лицемерие? — Она самая, — в тон ему ответила девушка и усмехнулась. Сделав большой глоток, она посмотрела на Принца и спросила: — Так можно высказаться насчет Расиэля? — Ну попробуй, — хмыкнул тот, вновь усаживаясь на стул. — Кажется, ты уже поверил в мои способности, но на всякий случай я вкратце опишу историю вашего боя. Я видела всё от начала до конца, с предыдущего вечера, хотя не только, ведь он показал еще некоторые моменты… Грустно лишь, что вы тогда были совсем детьми. А впрочем, возраст в паспорте — лишь ширма. У каждого свое время взросления. Убив брата, нельзя было остаться ребенком… Вечером Расиэль заставил тебя съесть клубок земляных червей, и ты страдал от болей в животе, после чего, наутро, подсыпал брату слабительное, и, когда оно подействовало, завязался бой. Расиэль был в ярости, кстати, он до сих пор обижается, злится и считает это подлым. — Бельфегор фыркнул и махнул рукой, Инес усмехнулась. — Но ты ответил, что это лишь уравняло ваши шансы, после чего обычная драка переросла в сражение на ножах. Расиэль считал, что ты уже не мучаешься от болей в животе, поэтому бой нечестный… — Неправда! — возмущенно перебил ее Принц. Он вновь вскочил, заставив стул с грохотом опрокинуться на пол, и, размахивая руками, быстро заговорил, обращаясь вовсе не к медиуму, а словно к самому себе: — Да что бы он понимал! У меня после этого еще три дня было ужаснейшее состояние… Мы были в равных условиях! В равных! Я ни за что бы не устроил нечестное сражение! Я Принц! Это Расиэль, скормив мне червей и после этого победив, мог упиваться победой, потому что он был фальшивкой! Я же настоящий Принц! И моя честь для меня превыше всего! Да как он посмел думать, будто мне не было плохо?! Именно потому, что было, я и подсыпал ему слабительное! Не хотел, чтобы он вновь, как и прошлым вечером, выиграл, сжульничав, а потом… Он бы просто продолжил! Он с каждым разом поступал всё более бесчестно, всё более отвратительно, я не мог этого терпеть! Не мог позволить ему издеваться над Принцем и дальше! Поэтому Принц убил его — раздавил этого никчемного таракана! Он это заслужил! — Полагаю, что так, — вздохнула Инес, когда речь Бельфегора подошла к концу. Тот прекратил метаться из угла в угол и вновь посмотрел на нее. — В смысле? — В прямом. Терпеть не могу бесчестных людей, вот и всё. Потому рада, что тогда умер именно он, всё же в шлейфе смерти, что тянется за тобой, я не вижу презрения духов. Страх, ненависть, проклятия, но не презрение. Значит, их убивали честно. Смерть всегда несет на себе отпечаток, она везде, смерть пронизывает жизнь, и в каждом, кто хоть раз с ней соприкоснулся, застывают частицы Вечности. Их можно увидеть… Нет, почувствовать. Ведь в них заключены эмоции. В тех смертях, что тянутся за тобой, нет бесчестных поступков с твоей стороны. Значит, хорошо, что умер именно Расиэль. Для королевства. Иначе он точно занял бы трон. Не знаю, почему ты решил стать мафиози, но это тоже хорошо: мертвые считают, в стране сейчас хороший правитель, наместник. Вот только ты можешь вернуться. А Расиэль — нет. Не знаю, что будет с вашей страной дальше, но для нее действительно хорошо, что умер именно он. А еще мне крайне не понравился твой брат, поэтому я считаю: хорошо, что он проиграл. Не умер, а именно проиграл. Он должен был проиграть. Заплатить за всё и понять, что когда-нибудь череда бесчестных побед обязана прерваться. Это баланс. «Кармический», как любят говорить, баланс. Просто всё имеет противовес, чтобы удерживаться в равновесии. Иногда, если кому-то одному слишком хорошо, другому слишком плохо, а иногда если кто-то всю жизнь жил бесчестно, потом его грандиозная афера проваливается, ударяя или по кошельку, или по нервам, или по чувствам. Баланс всегда есть. Просто его не всегда видно. — Баланс есть, — нехотя ответил Бельфегор, успевший за это время взять себя в руки, и подошел к стулу. Изящные пальцы легли на грубую спинку, чтобы вернуть ее в воздух, создавая еще один контраст, коих здесь и так было слишком много. — Вот только порой он абсолютно незрим. Словно его и нет. Он настолько масштабен, что отдельному индивидууму его не увидеть. Страдать может целая страна, при этом жалкая кучка богачей будет с каждым днем всё сильнее наживаться на их мучениях. И при этом бедняки будут проклинать судьбу, а богачи считать, что им ничего не грозит, поскольку они — сильные мира сего. Когда-нибудь революция сметет их дворцы разрушающим пламенем, но сколько поколений сменится к тому времени? Или другой пример: нищий калека никогда не согласится с тем, что его судьба уравновешивает судьбу богатого юнца, прожигающего жизнь в ночных клубах, когда сам он едва может наскрести денег на хлеб. В мире больше всего тех, кто и страдает, и счастлив примерно в равных пропорциях, хотя им чаще всего кажется, будто страданий в их жизни точно больше. Но есть и те, у кого жизнь и впрямь похожа на сплошную черную полосу с редчайшими светлыми бликами. А есть те, у кого жизнь искрится яркими красками, лишь изредка встречаясь с темными пятнами вроде сломавшейся машины или разбившейся дорогой вазы. И если «средние» люди держат баланс сами собой, то эти «грани» удерживают его друг другом. Но разве это справедливо? — А что есть справедливость? Понятие, выведенное людьми, исходившими из тезиса: «Зло должно быть наказано, а добро вознаграждено». Но что есть «зло», а что — «добро»? Те богачи, что смеются над погибающей страной, не считают себя злом, напротив, они считают справедливым, что их животы набиты, а в карманах звенят монеты. А жители, четвертуя царскую семью после революции, считают, что это справедливо — пытать и убивать всех, начиная с короля и заканчивая его детьми, едва научившимися ходить. Справедливость — общее понятие, для каждого человека становящееся частностью. И человек применяет правило «зло должно быть наказано, а добро вознаграждено», исходя из собственных представлений о добре и зле. И чаще всего добро у него ассоциируется с ним самим, а зло — с его врагами. Абсолютной справедливости человек принести не может, он априори предвзят. Так разве не справедлив баланс? Он глобален и беспристрастен, он просто сеет в равной степени боль и радость, просто кому-то достается больше одного, а кому-то — больше другого. — Не совсем. Счастья в мире меньше, чем боли. — Но счастье дарит гораздо больше любви к жизни, чем боль — отвращения к ней. Ведь даже те, кто много страдает, всё же хотят жить. За редким исключением, которое, впрочем, уравновешивается крайне счастливыми людьми, считающими, что жизнь абсолютно прекрасна. А значит, баланс всё же соблюден. — Только вот тем, кто страдает больше, чем радуется, от этого не легче. — А баланс и не стремится сделать чью-то жизнь легче. Он просто есть. И всё. Повисла тишина. Бельфегор всматривался в черты лица собеседницы, отчего-то вдруг показавшейся ему крайне любопытной. Что же она знала, что же видела за этой непонятной «Гранью», раз так спокойно принимает и боль, и страдания, и жизнь, и смерть, как свои, так и чужие? Что она пережила, раз безразлична к собственной судьбе, но готова без раздумий убивать за сохранение тайн? Что это за тайны, раз они куда важнее всего сущего? И что значат ее слова об измерениях и спектрах? Что она видит на самом деле?.. Кто она? Бельфегор тряхнул головой, отгоняя непрошенные мысли, а затем сказал то, чего не хотел признавать при посторонних, но отчего-то сейчас готов был это сделать. Возможно, потому, что философия собеседницы, местами противоречащая его собственной, местами раздражающая, местами вызывающая недоумение всё же была ему понятна. И отчасти близка… — Возможно, это и хорошо, что баланс есть. Перевесь что-то одно, и мир полетел бы в тартарары. Захлестни боль большинство, и тех, кто всё еще счастлив, распнут из зависти. Исчезнут из мира проблемы большинства, и он пойдет по пути деградации, как в эксперименте «Вселенная Двадцать Пять». Вот только этот баланс распределяет свои «дары» несправедливо. Неравномерно. Хаотично. — Но это ведь и есть суть всего, — улыбнулась Инес, и глаза ее затопило странное принятие неотвратимого факта: — хаос — это суть вечности. Бельфегор помолчал, взвешивая ее слова, оценивая их, а затем кивнул своим мыслям, решив всё же согласиться. Хаос и впрямь царил везде, даже в самых, казалось бы, упорядоченных вещах. И это было нормой. Он и сам любил хаос, любил его создавать… равно как и пожинать его плоды.