***
Ардерик вёл кончиком пера по карте — той самой, которую показывал Верену в первое утро в Эслинге. За минувшие три месяца пергамент испещрили новые линии и знаки: тропы, ручьи, приметные деревья и камни, броды, охотничьи и рыбацкие хижины. Теперь прибавились новые знаки: незамерзающие полыньи, топкие берега, зимние тропы. Это была единственная подробная карта окрестностей замка во всей Империи. Местные не нуждались в том, чтобы рисовать знакомые с детства места, а в столицу уходили лишь приблизительные планы вроде того, с каким Ардерик приехал сюда. — Дорога в Бор-Линге начинается здесь. — Перо скользнуло между нарисованных сосен к поляне, где бесконечно давно отбивали обоз. — По лесу идёт хорошая проезжая тропа и снега там мало. В деревнях можно найти приют на ночь. На этой поляне ловятся куропатки. Здесь ключ с хорошей водой. — Кончик пера проследовал дальше к горам, пока линия не оборвалась. — Разведать дальше мы не успели. Ардерик поднял голову и встретился со взглядом пяти пар глаз. Военачальники Лиама и Северного Предела, Оллард и приехавший с ним сотник, даже Эслинг разглядывали клочок пергамента кто с любопытством, кто с завистью, кто с нескрываемой жадностью. С такой картой имперское войско могло обойтись без проводников, пока что на небольшом участке, но намеченные углём линии ясно показывали, что в скором времени весь Север будет разведан, измерен, подчинён линиям и знакам. Ардерик не хотел показывать карту. Слишком много с ней было связано. Потрёпанный лист пергамента стал для него собственным, покорённым и освоенным кусочком Севера, мечтой, ради которой всё затевалось, а теперь запуталось так, что не враз развяжешь. Но Элеонора похвалилась перед маркграфом, а тот, ясное дело, пожелал взглянуть. — Хорошая работа, — уронил Оллард. — Позже мы перерисуем карту для столицы. Пока пусть будет у вас. Он отвёл глаза от рисунка и, казалось, вновь потерял интерес ко всему происходящему. Ардерик не мог отделаться от мысли, насколько Оллард порой был похож на идола, какие стояли в степях на южных границах Империи — каменные, с белыми, неподвижными, непроницаемыми лицами. Жители тех земель клялись, что давно забыли старую веру, но выбеленные камни то и дело расцветали бурыми потёками: идолов боялись больше, чем столичного войска. Ардерик откупился от Олларда лучшим стрелком, но всё равно не ждал ничего хорошего. — Да на кой нам искать Шейна? — заявил лиамец, наконец оторвавшись от карты. Его бодрый голос развеял морок. — Он скоро сам объявится на востоке! В его морской норе, поди, не сыщешь ни дров, ни еды. Проголодается и опять пойдёт с протянутой рукой по деревням. — В любом случае, нужно усилить защиту с той стороны, — сказал Оллард. — Тем более у нас уже есть форпост. Укрепим стены, поставим пару сторожевых башен… Полагаюсь на вас. Внутри взметнулась неукротимая радость. Вернуть укрепления, получить людей — пусть не сотню, да хоть два десятка! С ними Ардерик докажет, что не виновен в поражении и не напрасно император доверил честь завоевать Север именно ему! — Думаю, трёх десятков на первое время хватит, — продолжал Оллард. — Командовать ими будет господин Гантэр, — он указал на своего сотника, — а вы объясните ему, что к чему. Внутренние постройки полностью восстанавливать не нужно, но укрепления должны быть готовы принять первый удар. Ардерик склонил голову, пряча разочарование и обиду. Поманить и отобрать, выхватить из рук — больше и нечего ждать от знати. Утешало только, что Эслинг тоже сидел мрачнее тучи. Оллард играючи распорядился его лесом и людьми, не заботясь, как барон будет восстанавливать город и разорённые деревни, а ещё лиамские солеварни, о чьей несчастной судьбе нынче знала каждая собака. Старый бурдюк наверняка клял себя последними словами, что не послушал Элеонору. Был бы сам графом — Оллард бы тут же и утёрся, а так — сиди, кивай и мечтай, чтобы имперский посланец провалился бы куда-нибудь… Хотя отвечать за него потом… — Очевидно, что все эти годы наши враги держались только за счёт помощи с плодородных земель, — продолжал Оллард. — Нужно лишить их этой поддержки. Как можно скорее. Для защиты замка достаточно и сотни воинов. Остальным следует отправиться на восток, как только пройдут морозы, и найти, кому обязаны войной. Над столом повисла тишина. Никто не смотрел на барона. — Морозы с два месяца могут стоять, — возразил наконец лиамец. — Мы здесь столько не просидим. Скоро лёд встанет, будем зверя морского бить… — Лес пора валить, к сплаву готовить, — поддержал его сосед. — По морозу, по санному пути самое время. До Зимней Четверти погостим, а там… Не в первый раз соседи под разными предлогами отказывались углубляться на восток — старые межклановые споры проложили нерушимые границы. В такие мгновения Ардерик почти верил, что Оллард получил от императора исключительно «дипломатическое поручение»: восточная часть Северного маркграфства оставалась неизведанной землёй, тёмным пятном на карте. — Я поеду на восток, — заявил Ардерик. — Хоть завтра. Дайте мне два десятка людей, и я найду предателей. — Заодно и стадо пригоните, — оживился Эслинг. Кажется, он впервые открыл рот с начала совета. — У меня там сотня овец вот-вот должна окотиться. Ардерик почувствовал, как сзади переступил с ноги на ногу Верен, и мысленно усмехнулся. Месяц назад он бы послал к овцам самого Эслинга и подробно объяснил бы, в каком близком родстве барон состоит с каждой из них. И нашёл бы, что сказать Олларду. Но сейчас слишком многое было поставлено на кон. Верен зря волновался — Ардерик ничего не скажет. Пока не победит. — Вы нужны здесь. Сейчас не время для дальних вылазок. — Оллард поднялся и сделал Ардерику знак убрать карту. — Мы устроим большой поход ближе к весне. Вопросы, господа? Вопросов ожидаемо не было. Северяне первыми покинули комнату, Ардерик задержался, сворачивая карту. Верен уже стоял рядом, заглядывал через плечо. Ардерик успокоил его взглядом: пусть знать резвится, как хочет. Время рассудит. — Да, чуть не забыл: ваши люди превосходно вышколены, барон! — окликнул Оллард выходящего Эслинга. — Я давно не видел столь хорошо поставленного хозяйства. Каждый знает, что ему делать. Если вы отлучитесь на пару недель, чтобы привести то стадо, никто и не заметит. Глядя на вытянувшееся лицо барона, Ардерик прикусил щёку изнутри, чтобы не расхохотаться. Оллард, определённо, не боялся нажить врагов в первую же неделю. Впрочем, Ардерику ли его судить?***
В маркграфской мастерской было натоплено так, что казалось, ледяные узоры на окнах вот-вот растают. Такко устроился на скамье, подобрав ноги и прислонившись спиной к нагретой печной стенке поближе к воздуховоду. Мягкое тепло прогревало до костей; в кружке дымилось сваренное с травами вино, а в миске — ещё горячая жареная оленина с румяными ломтями запечёной моркови. Оллард не позвал с собой на совет, и Такко был только рад: не хотелось торчать за маркграфским креслом и играть в гляделки с Вереном, пока их наставники будут заниматься тем же. Рано или поздно они непременно увидятся и поговорят, но сейчас Такко блаженствовал, ощущая, как протопленная печь и пряное вино гонят последние остатки усталости и холода. Подземная кладовая и ночь на морозной пустоши не прошли даром. Тогда Такко был уверен, что не сомкнёт глаз в проходной каморке перед маркграфской мастерской, но проспал сутки и еле проснулся следующим вечером. Пить хотелось немилосердно; кувшин стоял в двух шагах от постели, но дотянуться до него не было сил. Перед глазами плыло, в ушах шумело. Он снова провалился в тряскую черноту и очнулся от липкого ужаса — ледяные пальцы Олларда сплелись на его руке, точь-в-точь как тогда, в подвальной мастерской маркграфского замка. Такко вырвался, вихрем промчался по гулким коридорам до конюшни, вскочил на лошадь и успел доскакать до реки, за которой лежал Эсхен, когда мир распался на куски: в Оллардовом замке у него не было лошади, а в Эслинге не было конюшни. Видения выплывали из темноты одно за другим, мягкие, пыльные, душные. Наконец вязкая чернота рассеялась. Такко снова увидел резной полоток и гобелены на стенах своей новой спальни. Хватка цепких пальцев никуда не делась: Оллард действительно держал Такко за запястье, глядел на часы и едва заметно шевелил губами: считал пульс. Реальность снова разошлась и сомкнулась над головой, осыпавшись белыми лепестками. Такко слишком долго просидел в усыпальнице, слишком долго стоял у погребального костра. С той стороны звали, и нельзя было отказаться. В следующий раз его вернул из вязкого сна смутно знакомый голос. — Травы на исходе, — говорил замковый лекарь, — тратить их на кого попало не буду. Есть другое средство. — Он зашуршал тканью, разворачивая что-то. Оллард высился перед лекарем, как большая чёрная тень. — Что это? — спросил он с нескрываемым отвращением. — Навоз, господин маркграф! Самый лучший коровий навоз! Свежий, вы не подумайте. Едва достал — у них здесь коров днём с огнём не сыщешь, одни козы да овцы… Положим лепёшку на грудь, и мигом всё вытянет! Такко, наверное, оглох ненадолго, потому что не расслышал, чтобы маркграф издал хоть звук. Но лекарь отчего-то переменился в лице и отступил назад. — Желаете, я позову вашего войскового травника? — пролепетал он. — Вон. Лекаря будто ветром вынесло за дверь. Такко хотел сказать, что с ним всё хорошо, просто замёрз в подземелье и на пустоши, но с губ сорвался только глухой кашель. Дальше воспоминания путались: шелест юбок, прикосновения влажной ткани, мешочек на груди с чем-то увесистым и тёплым, то ли песком, то ли солью, и горечь, отвратительная горечь целебного питья, от которого мутило и болела голова. Затем жар отступил, а с ним отступили, как перегорели, былые страхи. Если бы Оллард всё ещё мечтал пустить Такко на поделки, то непременно воспользовался бы его беспомощностью, а не звал бы лекаря и уж тем более не тратил бы дорогое снадобье. — Хорошо, что после Агнет остался целый сундук с лекарствами, — только и бросил Оллард, когда Такко наконец поднялся с постели, шатаясь и кривясь от мерзкого привкуса во рту. — Ты обошёлся мне в пять марок золотом. Потрудись отработать их и больше не болеть. Пять марок! Сомневаться в правильности этой чудовищной цифры не приходилось — горький порошок, что снимал боль, жар и лихорадку, везли даже не с южных рубежей Империи, а из дальних стран, о которых рассказывали больше небылиц, чем правды. Охранникам такого груза платили золотом. Отец всегда держал немного в аптечном ларце, но, покинув дом, Такко не думал хотя бы увидеть чудесное снадобье своими глазами. Теперь о болезни напоминали лишь небольшая слабость да неутолимый голод. Такко очистил миску, залпом допил вино и потянулся за старым походным мешком. Чтобы не скучать без дела, нужно было разжиться на кухне перьями, в оружейной — древками, в кузнице — наконечниками. Правда, Оллард строго запретил показывать нос на улицу, но кто ему расскажет? Пусть думает, что у Такко хватило ума попросить кого-нибудь принести. Солнечный свет бил в окна, двигал по шкурам на полу тень от переплётов, грел не хуже печи. Белые, сизые, рыжие голубиные перья легко распадались под острым тонким лезвием, клей, поставленный у печной стенки, не застывал, и работать было одно удовольствие. Кто бы мог подумать, что отогреться удасться именно здесь, на северном краю мира да в маркграфских покоях?.. Хлопнула дверь. Оллард вошёл стремительно, пересёк комнату, бросив взгляд на кучку готовых стрел и одобрительно кивнул: — Вовремя! Скоро нам пригодятся и луки, и мечи. Сегодня делай, а завтра возьмёмся за метательные машины для стен. Ты прикидывал, где лучше их поставить? — Над воротами, на углах у башен и… — Молодец. Сколько машин понадобится? — Восемь. — Не меньше двенадцати. Кстати, где ты взял перья? — На кухне. Там щипали гусей для ужина, я попросил немного, но мне сказали, что есть ещё голубиные. Они лучше. Я с ними работал, я знаю. — Хорошо. Так вот, я закончил с чертежами и сегодня напишу бумагу, сколько потребуется дерева и какие детали следует выковать в кузнице. Вечером отнесёшь… — Оллард запнулся на миг, явно перебирая в уме жителей замка, — отнесёшь Дарвелу, а заодно скажешь, какие деревья валить. Там у реки растёт молодой сосняк. Половину враги успели вырубить на камнемёты, но нам хватит. — Я? Не барону отнести, сразу Дарвелу? Вместо ответа Оллард достал из шкатулки медальон с гербом. Прежде чем Такко успел спросить, что это, на шею легла тонкая серебряная цепочка. — Теперь никто не спросит, по какому праву ты здесь распоряжаешься. Не потеряй и не хвались попусту. Такко взвесил медальон в ладони. Чистое серебро, потемневшее от времени. На одной стороне два меча перекрещивались над круглым щитом, на другой виднелись полустертые от времени буквы. — Когда-то мой род чеканил свою монету, — объяснил Оллард. — Ещё до того, как присягнул первому императору. Это наш старый герб. Уже позже мечи переделали в циркуль, а щит — в шестерню. Таких монет осталось очень мало. Их дарят за верную службу. — Это девиз, да? — Разобрать надпись не удавалось, и Такко поднялся, чтобы взять с большого стола увеличительное стекло. — Я не видел его раньше. — Да. «Храни и требуй». — Что храни и чего требуй? — Вот поэтому ты нигде и не видел наш девиз. Все спрашивают. Но нет смысла отвечать тем, кто не догадался сразу. Такко пожал плечами и снова принялся за работу. Значит, подарок за верную службу… Пожалуй, заслуженный, учитывая, как усердно Такко трудился в маркграфском замке! — Сбегай к Дарвелу сейчас, — Оллард толкнул на край своего стола небольшой свиток с печатью. — Пусть пошлёт за лесом сегодня же. А вот это, — он положил свиток потолще, — отнеси баронессе или её служанкам, кто умеет читать и сможет растолковать кузнецу, что надо делать. Такко забрал свитки, а затем украдкой потянул в мешок пучок готовых стрел. Он сам отнесёт чертежи в кузницу; ничего с ним не случится, пока пересекает двор, не такой уж там мороз. А потом испытает новые стрелы. В закутке за дровником совсем нет ветра, да и дело недолгое. — Не забудь вечером почистить медальон, сын ювелира! — прозвучало за спиной за миг до того, как Такко захлопнул дверь. — И подсвечник заодно — в этом доме совсем не заботятся о металле! Уличный свет резал глаза даже сквозь дверные щели. Такко остановился перед дверью плотнее запахнуть плащ и дать глазам привыкнуть. Крутанулся на месте, проверяя, плотно ли пристёгнуты колчан с налучем, и успел выхватить в полумраке коридоров широкую спину барона, спускавшегося в подземелье. Верно, шёл считать припасы — как будто это не дело баронессы! При воспоминании о холодных подземельях и кладовых Такко передёрнуло. Он набросил капюшон и распахнул дверь, из-за которой заманчиво лился солнечный свет.***
Верно, строители Эслинге были пьяны или влюблены — чем ещё объяснить множество ниш, закоулков, тупиков, так подходивших для мимолётных встреч? В набитом людьми замке было не уединиться, не поговорить. Оставалось ловить редкие мгновения и прятаться по чуланам. Неровный свет выхватывал из тьмы нежную шею Элеоноры, точёные скулы, костяшки тонких пальцев. Такая женщина достойна пуховых перин и шёлковых простыней, нельзя было вот так обжиматься с ней по углам, как со служанкой… но по-другому ещё ни разу не получилось. Ардерик обнимал Элеонору, осыпал короткими жаркими поцелуями, а она успевала сыпать вопросами: — Что было на совете? Тенрику хватило ума молчать? Что Оллард? — Махал у меня перед носом укреплениями и отдал их своему Гантэру. Да тьма с ними! Пусть морозят там яйца, если охота. — Он тебя испытывал, глупый. И Тенрика тоже. — Брось. Чего там испытывать? Только слепой не заметит, что в замке неладно и наш мешок дерьма помалкивает неспроста. Рано или поздно он опять заведёт свою песню, что не предаст брата и всё такое, тут-то Оллард его и схватит на горячем! — Схватит, только если нарочно приехал искать измену, — Элеонора отстранилась, передёрнула плечами под накидкой. — Рик, нам нужен свой человек при Олларде. Парнишка, которого он взял в помощники, как будто хороший знакомый твоего оруженосца? — Я бы на него не рассчитывал. — Ардерик снова привлёк Элеонору к себе, но не ощутил и доли былой податливости и доверчивости и нехотя продолжил: — Мальчишка одно время жил у Олларда, и кто знает, чего успел нахвататься. — Да? Расскажи, — потребовала Элеонора, и Ардерик мало-помалу выложил ей всё, даже те предположения, которыми делился с Вереном. — Быть не может, — решительно заключила Элеонора. — Чтобы Оллард — и прижил бастарда? Это... как же долг перед родом, чистота крови... это немыслимо! — Подняла глаза на Ардерика и осеклась. — Я хочу сказать, немыслимо, чтобы кто-то из Оллардов на такое решился. Я бы поверила, что он сделал отчаянный шаг, когда дочь оказалась неизлечимо больной, но… до брака… — Есть мысли получше? — хмуро повторил Ардерик то, что говорил Верену. — К себе приблизил, хину вон тратил… Парень весь столько не стоит, сколько лекарств на него извели! Томный жар, только что разливавшийся по телу, оборачивался горечью. Мало досталось с утра от Олларда, так теперь выложил Элеоноре то, что не собирался! Заодно получил щелчок по носу: мол, никто из знати в здравом уме не ляжет с тем, кто ниже родом. И поцелуев от Элеоноры, похоже, больше не дождёшься: губы поджаты, брови сошлись на переносице, взгляд затуманен отнюдь не страстью. — Так что вы решили на ближайшие дни? — Что решил господин, мать его, маркграф, ты хотела сказать? Объясню этому столичному выскочке Гантэру, как отстроить укрепления, и… Что ты смеёшься? — Столичный выскочка? Тенрик называл тебя так же, когда ты только приехал. А теперь ты стал здесь совсем своим. — Да тьма с ним! Скажи мне лучше, — Ардерик снова привлёк Элеонору к себе и указал глазами вниз, — ты… ну… — Ещё рано, — качнула она головой. — Я непременно скажу, когда буду знать точно. И, Ардерик! Ты же не поделился с Оллардом... своими подозрениями?.. Ардерик мотнул головой и, не в силах больше сдерживаться, прижал Элеонору к груди. Одной рукой огладил под накидкой между лопатками, другой ниже, где упругий изгиб спины переходил в восхитительную округлость. В висках застучало, по бёдрам снова прошла дрожь. От кожи Элеоноры пахло мёдом и травами, она была такой нежной, манящей, сладкой… — Кто-то идёт! — мягкая податливость вмиг обернулась тугой пружиной. Элеонора вывернулась из объятий, отпрянула, замерла, ловя чужие шаги. Ардерик ничего не слышал, так грохотала в ушах кровь. Тонкие пальцы Элеоноры ещё мгновение касались его руки, затем она оправила накидку и шагнула в освещённый коридор. Только бросила на прощание: — Увидимся за ужином.***
Восточная башня изменилась. Элеонора лично следила, чтобы с мебели сняли чехлы, а пол хорошенько вымыли, но и ей было не под силу подчинить комнату идеальному, почти механическому порядку. Столы, сундуки, ящики, даже ширма, отгораживающая постель, стояли ровно, как по нитке. Детали были разложены по видам и размерам, а инструменты чинно лежали ручками в одну сторону. Элеонора придирчиво оглядела комнату, размышляя, что непременно поставила бы на стол вазу с цветами, а в простенки повесила занавеси, собранные красивыми складками… Однако аскетическая простота и аккуратность неожиданно успокаивали. Какое-то подобие жизни виднелось лишь на маленьком столике, придвинутом к печной стене. Там лежали наконечники для стрел и холщовый мешок, откуда торчали кончики перьев. Гусиных?.. — Пришлось ли вам по вкусу наше скромное жилище? — Сесть Элеоноре не предложили, и она устроилась в удобном кресле у камина. Оллард наверняка считал его своим, но хозяйкой здесь была Элеонора, и следовало об этом напомнить. — Да, всё очень хорошо, — бросил Оллард. — Вы за шкатулкой? Она ещё не готова. — Очень жаль. Я так к ней привыкла. Вы знаете, долгие годы она напоминала мне о детстве… и нашем знакомстве. — Вы правда скучаете по отцовскому дому? — Разумеется. Я оставила на юге свою семью, мне её не хватает. — Я думал, благовоспитанные женщины не помнят ни дома, ни родни. Вы следуете за мужем и обживаете то место, где он выбрал жить. Заботитесь о тех, с кем он выбрал дружить. Вынашиваете и растите детей, которые продолжат его род. Разве не так? — И да, и нет. — Элеонора привычно удерживала безмятежное выражение лица, но брови так и норовили сойтись на переносице, а губы сжаться в презрительной гримасе. — Мы сочетаем в себе разносторонние таланты и привязанности и в равной степени преданы своим мужьям, отцам и Императору. — Невозможное сочетание. — Отчего же? Оллард поднялся и пересёк комнату. Элеонора ждала, что он сядет рядом, но маркграф остановился у лучного столика, шагах в семи. Элеонора дорого бы дала, чтобы понять, что таится за нарочитым высокомерием и ледяным спокойствием. Как выглядел мир его глазами, кем была она сама? А Оллард тем временем дёрнул завязки мешка, набрал пригоршню перьев, оказавшихся разноцветными, и Элеонора от всего сердца прокляла собственную забывчивость, недоумка-Тенрика, кухонных дураков и мальчишку-лучника, которому так невовремя вздумалось мастерить стрелы. — С каких пор моровую птицу не сжигают, а ощипывают на перо? — Мороз губит любую заразу, — ответила Элеонора почти без запинки. — Как же ваши птицы заболели в холод? — В начале зимы было слишком тепло. Полагаю, болезнь зародилась в грязной подстилке. Их взгляды не скрестились, подобно клинкам, как писали бы в книгах. Слишком отчётливой жутью веяло от Олларда, и дело было именно в нём, а не во власти, которой он обладал. Всё, что могла сейчас Элеонора, — прощупывать оборону, как в учебном бою, искать уязвимые места и ни за что не подавать вида, если удары противника попадали в цель. — Вы очень невовремя лишились почтовых птиц, — проговорил Оллард и тряхнул рукой, позволяя перьям упасть на стол. Неужели отступил? — Что поделать, болезни не обходят стороной наши земли. — Вы говорили, что в равной степени верны супругу и Императору. Что, если придётся выбирать? — А что бы выбрала ваша супруга, господин Оллард? Не сомневаюсь, она была достойной женщиной, чтобы я последовала её примеру. Вот оно! Чуть заметная дымка в глубине зелёно-карих глаз; лёгкая судорога, прошедшая по лицу, словно рябь по воде. Глупо было полагаться на едва уловимые признаки, но Элеонора была уверена: служить примером Малвайн Оллард не могла. Ещё одно слабое место маркграфа? — Вы совсем не похожи на неё, — усмехнулся Оллард, в мгновение возвращая лицу былую непроницаемость. — У неё не было столь влиятельной семьи и близкого знакомства с его величеством. — Не сомневаюсь, что она нашла в вас необходимую защиту и опору. Элеонора ждала ответа, но Оллард, помолчав, повернулся и направился к рабочему столу. — Я пришлю шкатулку, когда она будет готова, — бросил он, усаживаясь за стол. Элеонора и не подумала уйти. Она немного постояла у стола, наблюдая, как тепло от воздуховода шевелит рыжие перья. Затем приблизилась к столу Олларда и наклонилась, так, чтобы взгляд, поднимаясь от чертежей, непременно скользнул по её обтянутой корсажем груди. — Вы слишком долго жили затворником, — мягко сказала она. — А после — путешествовали с воинами, для которых грубость в порядке вещей. Вы не на поле боя, господин Оллард. У всех нас в этом замке общий враг, и чем скорее мы поладим, тем быстрее победим. Вы привыкли требовать верности от других, однако ваша верность принадлежит не только императору, но и тем, кто будет сражаться рядом. Надеюсь, мы подружимся. «А если нет — я велю Ардерику убить тебя и свалю на Тенрика. Или убью сама». Элеонора обворожительно улыбнулась и вышла, не прикрыв за собой дверь. Кивнула Грете, дожидавшейся в передней, и незаметно прижала к накидке взмокшие ладони.