***
Узкая каменная лестница уходила вниз, и конца ей не было. В спешке никто не додумался взять фонарь, и скоро вокруг сгустилась кромешная тьма. От мысли, что по этим же ступеням шёл Шейн, подкатывала ярость, а рука крепче сжимала рукоять меча. Ступени кончились внезапно. Ардерик услышал предупреждающий оклик Олларда, но едва удержал равновесие, встретив стопой ровный пол. Казалось, узкий извилистый ход никогда не закончится. Мрак стоял непроглядный, под ногами плескала вода, будто они бежали по кишкам неведомого морского чудища. Мёртвую тишину нарушало лишь их хриплое дыхание и топот сапог. Верен сзади вполголоса поминал тьму, что должна была немедленно сожрать замок вместе с его коридорами, стенами и низким потолком. Они бежали, а мрак не спешил рассеиваться. Но вот впереди забрезжило, а через пару десятков шагов по глазам ударил дневной свет. Пахнуло свежестью и снегом, над головой открылся выход. — Стойте! — окрикнул Ардерик остальных. Оттолкнул Олларда, ухватил за рукав его безмозглого лучника, пытавшегося допрыгнуть до краёв лаза, надел на острие меча шлем и поднял. Глаза постепенно привыкали к свету. С краёв осыпались прошлогодние хвоинки, над головой качались верхушки сосен. В висках грохотала разгорячённая погоней кровь. Ардерик выждал двадцать счётов, надел шлем, подтянулся, не пряча меч в ножны, и осторожно выглянул. Лаз выходил в молодой сосняк у реки. Ардерик ещё раз осмотрелся и, опираясь на старые доски, вылез наверх. За лесом шумела река, с другой стороны сквозь сосновые стволы вырисовывались укрепления и высился замок. Рядом лежали аккуратно сложенные доски, вокруг была размётана пожелтевшая хвоя и метались муравьи, пряча толстые белые коконы. У дерева скучала на привязи невысокая мохнатая лошадка. Снег вокруг был истоптан, но разобраться в следах было легко: в подземный ход зашли двое, а обратно тянулась одинокая цепочка. — То-то барон не дал здесь рубить! — негромко проговорил Верен, едва выбравшись наружу. — Выходит, он ещё до праздника всё задумал?.. Ардерик вполголоса выругался. Они исходили этот лес вдоль и поперёк, но кто бы догадался разворошить муравейник? Отпечатки ног вели к реке. Маленький отряд бежал по следу, озираясь и прислушиваясь. Но тишину нарушали лишь шелест ветвей и редкие голоса со стороны замка. Им повезло, засады не было. По берегу петляла меж камней узкая, в один лошадиный след, тропка. Следы привели к небольшой отмели-водопою. Тропа здесь обрывалась; снег был изрыт копытами и перемешан с глиной. Выше и ниже по течению река бурлила в теснине. Ардерик влез на прибрежный валун, примерился, перепрыгнул на следующий. Дальше камни едва выступали из воды, но над ними, на заиндевевшем камне, виднелись смазанные отпечатки ладоней. Тот, кто бежал из замка, ушёл по реке, держась за отвесный берег, чтобы не поскользнуться. — Голову даю, там ещё нора, — Ардерик сплюнул в воду. — И этот ублюдок там отсиживается. Он вернулся на отмель и попытался прикинуть глубину. На ногах у камнеедов были высокие, чуть ли не до бедра, сапоги из немокнущей тюленьей шкуры. Лиамцы тоже такие носили; Ардерик сразу вызнал, что за штука, только сам не обзавёлся. Такие, если и оскользнёшься, не намокнут, не скуют ноги льдом на середине пути. Ясное дело, на Шейне были такие же. — Ардерик, отойдите от воды, — велел Оллард. — Надо иметь местную закалку, чтобы продолжать погоню. — Я его не упущу! — Вас может ждать засада. А вы нужны в замке. Ардерик не двинулся с места. Морозный воздух жёг лёгкие. Над непроницаемо-чёрной водой уже сгущалась пелена вечерних сумерек. Валуны, по которым ушёл Шейн, словно дразнились, то скрываясь под водой, то выглядывая. Зима сплела вокруг них ледяное кружево, берега тоже сковал тонкий прозрачный лёд. Как же холодна эта вода... — Нам не надо лезть в реку, — заявил лучник. Он забрался на камень, где до того стоял Ардерик, и балансировал на верхушке. — Если забраться выше по стене и пройти по тому карнизу… — Слезай, — бросил и ему Оллард. — Оттуда ты ещё не падал? — Подкрепил свои слова строгим взглядом и вдруг рассмеялся: — Вот же четверо недоумков! Ладно молодые люди, ладно я, кабинетная крыса, но вы-то, Ардерик, опытный воин! Как так вышло, что мы погнались за призраком Шейна, рискуя напороться на засаду? И даже фонарь не взяли в этот проклятый ход! Ардерик хотел напомнить маркграфу, кто первым рванул в погоню, но тоже зло усмехнулся. Так обидно было упустить добычу, почти ухватив её за хвост, что оставалось только смеяться. — Я ни хера не понимаю, — признался он наконец и пнул камень. — Что, тьма раздери, это было?! Ясно, войско для отвода глаз. Но почему он их бросил? И зачем послал того парня, а не пошёл за баронессой сам? Назовите меня камнеедом, если в этом есть хоть какой-то толк! — Вернёмся в замок, — Оллард оглянулся напоследок на уходящие в воду следы. — Мы упустили младшего Эслинга, но остался старший. Его и расспросим. — Ладно. — Ардерик вогнал меч в ножны. — Этот недоносок бросил людей и того ублюдка в замке и ушёл. Ставлю собственную голову, что дома его встретят как следует. Предатель — он везде предатель. — При Тенрике Эслинге Север процветает, — буркнул Ардерик, пока они возвращались через лес. Лаз забросали досками, лошадь забрали с собой, её вёл под уздцы лучник. — Я бы рад сказать, что у него мозги заплыли жиром, но должен признать: он хороший правитель, пока на дворе мир. — Да неужели? — вскинул брови Оллард. — Раскол на Севере был делом времени. В столице ждали войны ещё при старом бароне, но обошлось. Возможно, трудами нашего почтенного Тенрика. Но сейчас ему придётся ответить за сделанное и ещё больше за то, что сделано не было. — В столице ждали войны? Первый раз слышу, — хмыкнул Ардерик. — И старого барона я не знал. — Я тоже не знал, но весьма наслышан. Занятный был господин, занятнее обоих нынешних Эслингов вместе взятых. Неужели вы ни разу не поинтересовались, кто воспитал ваших врагов? Кому мы обязаны тем, что два брата делят Север, как псы старую тряпку? Эта война зрела много лет, Ардерик. У неё длинные и крепкие корни. — Как у местных колючек. Только нам тут, знаете, некогда было рыться в прошлом. Других забот хватало. — Я знаю, — кивнул Оллард. — Империя не забудет вашего подвига. Но разбить младшего Эслинга ещё не значит покорить Север. — Вы допросите барона? — Разумеется. — Оллард смерил расстояние до замка, оглядел лошадь, едва достававшую ему до плеча, и нахмурился: — Танкварт, скачи-ка вперёд. Медальон при тебе? Найди Гантэра и скажи, чтоб ждал нас у ворот с десятком лучших воинов. — Гантэр ранен, — возразил лучник, — я видел, как его несли. — Тогда найди того, кто его заменяет. Живо! Барона нужно схватить как можно скорее. За поднятой с места в галоп лошадью взметнулся и улёгся снег. — Сейчас всё зависит от того, проведал ли барон, кого убили у баронессы, — продолжал Оллард. — Если нет, то мы вытрясем из него всё. Ардерик, мы так мало знаем! Как младший Эслинг собрал войско? Что пообещал людям? Чего на самом деле хочет старший? И запомните, пока мы не вытащим на свет корни раздора, война так и будет тлеть, вспыхивая то тут, то там. Ардерик только хмыкнул. Он и забыл, как долго не отпускает азарт погони непривычного к боям человека. Вон и граф разболтался, стал почти как живой. Лошадь въехала в ворота замка. Ардерик нетерпеливо покосился на Верена. Он хромал всё заметнее, и бежать, как ни хотелось, было нельзя. А когда взглянул на Олларда, желая вновь завести разговор о бароне, встретил прежнее холодное безразличие.***
В покоях было холодно. Хороший хозяин весь день в делах, очаг ему разжигают после ужина. Так было всегда, так должно было случиться и сегодня. Безутешный барон должен был вернуться в спальню поздним вечером, поседев от бесплодных поисков жены. Но всё пошло кувырком. Тенрик сидел на лавке у входа, не поднимая глаз, и рассматривал на грязном полу узоры. Полы давно не перестилали, узоры были те же, что в детстве, когда его бранил отец. Тенрик поначалу пытался спорить, но толку? Так и привык: слушать и делать по-своему. — Вы сговорились с братом, по его знаку обманом заманили госпожу Элеонору в её покои и заперли там. На что вы хотели её обменять? На мир? Помилование брата? Что-то ещё? Столичный гость расположился в хозяйском кресле и быстро, но внимательно просматривал бумаги из ящиков и полок. Тенрик только усмехнулся. Эти имперцы привыкли общаться письмами, которые так легко перехватить или подменить. Будто забыли, что нет ничего лучше старого доброго уговора. — Отпираться бессмысленно, вас видела служанка. Так зачем вы это сделали? Тенрик всё же разжал губы: — Что значит слово служанки против слова барона? — Столько же, сколько ваше против моего. Я ей поверил. Этого достаточно. А вам следовало бы проявить признательность супруге, которая не стала свидетельствовать против вас. В комнате темнело. Графу хватало одной свечи, в свете которой были видны его руки — бледные, тонкие, оскорбительно чистые. Руки бумагомарателя и неженки, в жизни не знавшего нужды и боли. Эйлин хотела, чтобы он, Тенрик Эслинг, тоже носил маркграфский титул. Стал одним из этих зазнаек, которые толком не знают, как растёт хлеб для их стола. — Так чего ради вы всё это затеяли? Для чего погубили брата и своё имя? Тенрик стиснул зубы, ещё ниже опустил голову и уткнулся взглядом в пол. Разум говорил, что Шейн сам себя погубил, но сердце ныло: если бы не Тенрик, брат бы жил. Они с Дарвелом сторожили в подземелье, когда прибежал слуга: будто бы в покоях баронессы неладно. Вроде как служанка кричала и кто-то ломал дверь. В замок возвращалось войско, раненые звали лекаря, здоровые требовали ужина, и некогда было разбираться, что стряслось. Тенрик дождался, когда людей накормят и устроят, и поднялся наверх. Почуял недоброе сразу, как только увидел дверь — открытую, а не разбитую и сорванную с петель. А следом увидел, как брата выносят на плаще. Видел, как ткань под головой потяжелела и с неё мерно падали капли. Ему не позволили приблизиться. Южане оттеснили Тенрика, а за ними стояла Эйлин. Она презрительно улыбалась, и её губы были красны, как пятно на перевязанной руке. Он всё же пробился в её спальню. Там будто овец свежевали. После таких ран не выживают. А потом явился граф с отрядом, и Тенрик запретил своим вступаться, чтобы не длить резню. Кто знал, что у южной змеи достанет храбрости и сил перерезать мужчине горло жалким осколком зеркала. Кто знал, что Шейн, вояка и храбрец, позволит себя убить. И кто мог подумать, что Эйлин поднимет на него руку, а не отдастся прямо на полу. Время-то самое подходящее, после Зимней Четверти кошки завсегда гуляют. Или к Шейну она была так же холодна, как к нему, Тенрику, и распаляла его для забавы? Теперь обескровленное тело Шейна стыло в кладовых, Эйлин торжествовала победу, а Тенрик остался. — Вы знали, что из покоев вашей матери, ныне принадлежащих госпоже Элеоноре, уходит тайный ход. Знали, что ведёт он в лес у реки, потому прогнали оттуда лесорубов. Незадолго до битвы вы встретились с братом и пообещали ему — что? Если бы не отряд за дверью, Тенрик давно бы заставил южанина замолчать. Ишь, развалился в чужом кресле, в чужом доме! Знать, к нему никогда не врывались, не рылись в вещах, не допрашивали, как преступника. Вот и показывает власть, в то время как на Севере издавна силён был не тот, кто красно говорит, а кто может зимой обогреть и накормить людей. И никого он не терял, сразу видно. Иначе позволил бы увидеть брата. Хоть глаза ему закрыть. У Эслинге были длинные корни — древние ходы, что тянулись к лесу и реке. За тысячи и тысячи лет вода промыла в камне подземные русла, а после помогли люди. Предки знали, где строить замок: ни один чужак не разберётся в подземных хитросплетениях. Тенрик до последнего не верил, что брат придёт. Даже когда шёл по сырому коридору, ведущему к реке. Но фонарь вскоре высветил фигуру, уютно устроившуюся в нише. Шейн сидел на голом камне, вытянув ноги в высоких сапогах из тюленьей шкуры и накинув на лицо капюшон меховой куртки. Со стороны казалось, что он отдыхает. Лишь лежавший на коленях арбалет и взгляд из-под капюшона выдавали, что брат настороже. — Северные кладовые пусты, — сказал Тенрик. — Знаю, — ухмыльнулся Шейн. — И не узнаю запасливого братца! — Имперский сброд жрёт, как не в себя. Скоро я не смогу тебе помогать. — Я сам себе помогу. Тебя попрошу последнего. — Вижу, — усмехнулся Тенрик. Шейн откинул капюшон, и было видно ожоги от холода, свалявшиеся волосы, заострившиеся скулы. — Послушай-ка меня. Имперцы крепко взялись за дело. Отстраивают укрепления, ставят камнемёты, куют мечи и стрелы и весной пойдут на восток. Ты не свезёшь отбиваться от них. — Тебе-то что? — Ты мой брат. Мы северяне, Шейн. Мы — Эслинги. Будем ссориться, если тебе угодно, но не сейчас. Во имя Севера, опомнись и погляди, в какой оборот попал! — О, как ты заговорил! — выплюнул Шейн. — Ты же с ними заодно! — Нет, — покачал головой Тенрик. — Я плоть от плоти Севера. Как и ты. Разница между нами лишь в том, что ты хочешь войны, а я мира. Мир может дать только союз с Империей. Только с южным зерном мы будем сыты и прекратим грызню за землю. — Как бы тебе не подавиться этим зерном, брат! — Помолчи-ка и послушай старшего! Бор-Линге вас не прокормит. Зимой вы передохнете, не дождавшись врага. Эслинге тебе не взять ни силой, ни хитростью. Но я сделаю так, чтобы вам дали уйти, да не с пустыми руками. — За ягнёнка меня держишь? — Я даже знаю, как выторговать тебе помилование. Только уйди. — Это как же? — Если у тебя будет что-то по-настоящему ценное для имперцев, сможешь требовать чего угодно. Припасы, скот, свободу. — И что же им ценно, кроме моей головы? Имя упало камнем — нет, горой с плеч, увлекая за собой обиды и позор: — Эйлин. Шейн засмеялся — хрипло, зло: — Да ты умом решился, братец. Что я буду делать с этой неженкой? — Это уж твои заботы. Пока она жива, будешь вертеть имперцами, как захочешь. Я, безутешный муж, отдам тебе припасы, и никто не посмеет меня остановить. Её семейка заправляет всем на юге, они самому императору дадут жару, если с ней что-то случится. — Говоришь, могу делать, что захочу, лишь бы жила? — в глазах Шейна блеснул хищный огонёк. — Ты же её на руках носил, братец. Бесился, когда я с ней заговаривал. А теперь — отдаёшь? Не боишься, что вернётся с подарочком? Тенрик молчал. Шейн вдруг расхохотался в голос, и по коридорам пошло гулять каркающее эхо. — Драконья кровь! Неужели красотка подкинула тебе камушки? И ты теперь в обиде? — Я был рад получить от тебя привет. — Во даёт! Взяла отраву, не проверив. Знаешь, братец, держался бы ты за такую дуру! Умная-то за тебя не пойдёт! Ладно. Ты, поди, придумал и как её забрать. — Через ход, что ведёт из материных покоев в лес. Южане о нём не знают. Собери своих на пустоши, пусть немного позвенят железом. Южане будут толкаться на стенах и внизу, а ты заберёшь Эйлин и уйдёшь с ней по реке. Потом твои отступят в горы, не потеряв ни одного человека. Потом пришлёшь её локон или пусть сама напишет письмо, ну и будешь водить имперцев на верёвочке, как ягнят. Шейн хмурился, постукивая пальцами по ложу арбалета. Тенрик не сдержал улыбки: кто бы мог подумать, что борец за свободный Север сменит тугой местный лук на имперский дальнобой! Время шло. Свеча в фонаре оплыла до половины. Наконец Шейн хмыкнул: — Толковый план. Когда провернём? — После Зимней четверти. Гости разъедутся по домам, в замке останется сотни полторы. Не лезьте на рожон и держитесь ближе к западу... — Учить меня будешь? Тенрик поморщился. Шейн усмехнулся, глядя на него снизу — встать перед старшим братом он так и не соизволил: — Темно твоё сердце. Зачем помогаешь? Я ж соберу людей и снова приду. — Где ты их найдёшь? — Это уж моя забота, но покоя тебе не дам. Нельзя лизать зад южанам, когда в тебе северная кровь. — Шейн наконец поднялся, и от Тенрика не укрылось, что он берёг руку, задетую мечом сотника. — Помни, брат: в конце концов топтать землю останется один из нас. — Я тебя не предам. — А я тебя — легко. Но от жены-дуры, так и быть, избавлю. — Поклонись от меня отцу, — негромко бросил Тенрик ему в спину. Шейн не ответил. Затерялся в непроглядной тьме, и Тенрик не смог вспомнить, был ли у него с собой факел. — Так зачем вы это сделали? Тенрик поднял глаза и встретился с двумя провалами на бледном лице, откуда на него глядела неотвратимая гибель. — На благо Севера, — выговорил он, почти не разжимая губ. Под рёбрами медленно расползалась застарелая, горькая обида. Шейну-то хорошо: бродит бесплотной тенью вокруг, посмеиваясь над оставшимся в дураках братом. А Тенрику одному отвечать за всё. Или не одному. — Жена пыталась меня отравить, — выговорил он. — Я не пожелал оставаться с ней под одной крышей. Справа позади вас стоит ларец, в нём — свидетельство её преступления. Следовало отдать графу должное: спиной он не повернулся. Ощупью нашёл ларец, открыл и поднёс к огню обугленный кусок драконьей крови. Тенрик стиснул зубы: нагретый камень вонял унижением и позором. Граф быстро вернул его в ларец и отошёл к окну. — Как это произошло? — Я пришёл к ней как муж к жене. Она дождалась, пока я засну, и подбросила камень в жаровню. — Как вы спаслись? — Тот, кто советовал отравить меня, не предупредил, что нагретая драконья кровь воняет протухшим яйцом. Вот как сейчас. — У баронессы были сообщники? Тенрик прикусил язык. Шейну уже не спасти ни жизнь, ни доброе имя. Тенрик упрямо боднул головой воздух: он ничего не скажет против брата. — Вы обвиняете госпожу Элеонору в измене и покушении на свою жизнь? — Да. Обвиняю. Больше того. Как положено по закону я запер её в покоях в ожидании суда равных. Однако сотник Ардерик оспорил моё решение и закон Империи и освободил её. — Кто-нибудь может подтвердить ваши слова? — Дарвел. Он был при нашей беседе с сотником и свидетель тому, что моя жена ни в чём не нуждалась в своём коротком заключении. — Ваш Дарвел — честный человек. Стало быть, вы утратили веру в справедливость императорского суда и решили сами избавиться от супруги? Неосторожно. Очень. В столице этого нынче не одобряют. Тенрик молчал. Самое верное против пустословов. Ничего он не докажет ни отцу, ни Шейну, ни этим. Пусть чужак судит Эйлин и её сотника, а их с Шейном рассудят время и Север. Южанин давно ушёл, забрав с собой кипу книг и свитков, а Тенрик всё сидел, глядя в пустоту. Вошёл слуга, начал растапливать печь и шарахнулся, не сразу заметив хозяина в темноте.