Чуть закрываю я глаза — иду, иду ко дну, И засыпать никак нельзя — я в каждом сне тону.
Глядя на связанного, беспомощного Диего, Аделаида не может сдержать удовлетворённой ухмылки: теперь он полностью в её власти — слабый и беззащитный, будто зверь, что не может выбраться из ловушки. Но он плотоядно склабится, пожирая затуманенным от желания, масленым взглядом соблазнительные изгибы её тела, что так плотно облегает нежный шёлк платья, поэтому она решает стереть вожделение с его лица, лёгким движением руки сняв маску и откинув её в сторону. Похоть сменяется мимолётным удивлением и плавно перетекает в ярость. — Ты… — злобно рычит Диего, словно ощетинившийся пёс, начинает вырываться, но верёвки сдерживают этот порыв. — Я, — улыбается Аделаида абсолютно искренне, с нескрываемой радостью. — Я должен был догадаться! Она упивается досадой в его голосе, наслаждается каждым мгновением его недовольства, совершенно не скрывая своих чувств, и, казалось бы, этого достаточно, но какая-то глубинная, исходящая из потёмок её души жажда требует продолжения. И сегодня Аделаида не собирается отказывать своей тёмной стороне. Длинный кортик с роскошной позолоченной рукоятью, украшенной искрящимися в свете свечей рубинами, что лежит на столике рядом с кроватью, оказывается очень кстати. Аделаида задумчиво вертит его в руках, кончиком пальца проверяет остроту и с хитрой ухмылкой переводит взгляд на Диего, который пристально наблюдает за каждым её действием. Он нервно сглатывает и вновь пытается освободиться, когда Аделаида с довольным видом опускается на кровать рядом с ним. — Тш-ш-ш-ш… — Она приставляет остриё кортика к горлу мужчины. — Аккуратнее, дорогой. Диего замирает и, кажется, старается не дышать, потому что кинжал заточен до безобразия превосходно и одно неверное движение может привести к неприятным последствиям. Пламя свечей мерцает в безудержном танце, неустанно трепещет и отбрасывает причудливые тени, от чего лицо Аделаиды кажется нечеловечески суровым и сосредоточенным. Кинжал медленно опускается вниз, оставляя на коже светлую, едва различимую борозду, задерживается на ямочке между ключицами — в этот момент Диего судорожно хватает воздух ртом, и остриё чудом не оцарапывает его. Стон срывается с губ. Аделаида ведёт кортиком дальше, неумолимо медленно приближаясь к цели, — грудь, живот и ниже... — Оу, — в нерешительности убирая кинжал, выдыхает она удивлённо и слегка растерянно, — да тебе же нравится. Выпуклость на его штанах это доказывает, и смущение горячо охватывает Аделаиду, выступая брусничным румянцем на бледных щеках. Кровь обжигает изнутри, клокоча в венах, пульсируя в висках, а сердце беспокойно мечется в груди загнанным зверем, словно забыв, что значит ритм. Она не может понять, почему возбуждение Диего вызывает у неё такую реакцию, почему ей не хочется уйти, убежать, как она делала всегда? Почему желание остаться и продолжить начатое так велико? — А ты как думала? — хищно усмехается Диего, расслабившись. — Я только и думаю о том, как сильно хочу трахнуть тебя. — Замолчи, — Аделаида поджимает губы, недовольно хмурится в поисках чего-то, чем можно заткнуть грязный рот грубияна, и не найдя ничего подходящего, начинает судорожно комкать край вышитого золотом покрывала трясущимися от негодования руками. — Я уже столько раз в красках представлял, как буду брать тебя… — Аделаида мысленно благодарит себя за находчивость, когда ткань оказывается у мужчины во рту. — М-ф-ф! «Какой же ты мерзавец, — думает она, уже без стеснения рассматривая его тело: напряжённая жилистая шея, крепкие, мускулистые руки, усеянные витиеватыми реками вен, подтянутый торс, слегка поросший тёмными волосами, которые, тем не менее, не скрывают многочисленных белёсых шрамов… — Но чертовски сексуальный!» И, с жадностью глядя на него, она с ужасом понимает, что какое-то животное, греховное желание постепенно овладевает ею, медленно распространяется вместе с кровью, опаляет, жжётся, точно тягучая лава, и уничтожает всё на своём пути, будь то верное сердце или остатки здравого смысла. К чёрту. Она решительно встаёт и начинает распускать шёлковые нити на спине, наслаждается изумлением, вспыхнувшим в глазах Диего, когда атлас, что цветом схож с морской пучиной, с мягким шелестом соскальзывает к ногам. Тонкая батистовая сорочка не скрывает абсолютно ничего, бесстыднейшим образом просвечивая молочно-белую грудь, завершающуюся заострёнными коралловыми сосками, гладкую кожу живота и симметрично очерченные пышные бедра с золотистыми завитками посредине. Воздух в каюте будто начинает плавиться, раскалённый жаром двух полуобнажённых тел, влажная духота обволакивает. Возбуждение — вязкое, точно песок на отмели, опьяняющее не хуже рома, — болезненно, до внезапной темноты в глазах, пульсирует внутри горячими волнами, что бьются о руины здравомыслия. Аделаиду переполняет волнение, когда она приближается к застывшему в оцепенении Диего и, не разрывая зрительного контакта, забирается на кровать, усаживается прямо на его ноги. Немигающий, сосредоточенный взгляд, цветом напоминающий угольно-серое штормовое небо, устремлён только к её глазам — сладкая дрожь пробирает изнутри, и в этот момент слова больше не нужны. Тонкие девичьи пальцы, чуть шершавые от солёной морской воды и жёсткой рукояти сабли, плавно скользят по коже, выводя узоры, осторожно изучают, а затем замирают, вцепившись в изящную шнуровку брюк. Впрочем, это замешательство длится недолго, и вскоре последняя преграда, что разделяет их тела, оказывается устранена. Все лишние мысли, все сомнения отброшены прочь, когда она легко скользит ладонью по его напряжённой плоти, то замедляя, то ускоряя движения, а затем коротко вздыхает и наклоняется, чтобы обхватить её губами. Подобное больше не кажется немыслимым, неправильным и запретным, и Аделаида погружается в эту пучину с головой, забыв обо всём на свете. Есть только это мгновение, только здесь и сейчас, только она и ублюдок Диего, чьё тело так потрясающе реагирует на каждое движение её рук, губ и языка. Его низкие, полные блаженства стоны, распаляют ещё сильнее, заставляют внутренности буквально клокотать от возбуждения, и она бы ни за что не остановилась, если бы внезапно не ощутила, как ладони Диего ложатся на её голову, углубляя проникновение. Она резко вскакивает, едва не прикусив нежную кожицу, и пытается соскользнуть на пол, сама до конца не осознавая этот порыв, но крепкие руки ловят её за талию и возвращают на место. Аделаида видит отброшенные в сторону веревки и покрывало, которым она заткнула рот мужчины, и скользкий страх прокрадывается в душу и сковывает тело. — Плохо вяжешь узлы, любовь моя, — хрипло произносит Диего, притягивая её ближе. По коже пробегают мурашки от звука его низкого, возбуждённого голоса и горячего дыхания, опаляющего губы. — Думала наиграться и оставить меня в таком состоянии? Ты привыкла ускользать от меня, — он сжимает края сорочки, — но сегодня всё будет по-другому. Теперь не убежишь, — и резко разрывает тонкий батист. Аделаида изумлённо ахает, предпринимает несколько безуспешных попыток вырваться, но вскоре оказывается прижата к кровати, а Диего нависает над ней с совершенно мерзкой ухмылкой. Молчаливая битва взглядами продолжается всего несколько мгновений, а затем он делает то, чего Аделаида совсем не ожидает, — целует её. Движения его губ грубы и напористы, в них чувствуется та власть, которой Диего привык обладать, но Аделаида не готова уступать, поэтому отвечает ему со всей горячностью, на которую только способна, запуская пальцы в жёсткие смоляные кудри. Поцелуй отдаёт пряной горечью и обжигающе-лихорадочным жаром смешавшихся воедино ненависти и страсти; едкой морской солью и разъедающим изнутри гнётом преданных убеждений; и он одновременно сладок, как глоток пресной воды для измученного жаждой, как победа, одержанная в долгом и мучительном сражении. Они теряют себя в бесконечной борьбе за превосходство, разрушают границы чёрного и белого в слиянии губ и тел, не отрываясь друг от друга ни на секунду, будто воздух более непригоден для дыхания и единственным источником кислорода служат они сами. Аделаида извивается как мурена, попавшая в сеть, не в силах сопротивляться тёмному водовороту захвативших её чувств, той притягательной бездне, в которую Диего затягивает её всё глубже и глубже. И когда он зубами оттягивает её нижнюю губу и в этот же момент входит, она выгибается от удовольствия, впиваясь ногтями в широкие мужские плечи. Горячие, влажные, ритмичные толчки будоражат всё её существо, заставляют задыхаться в безумной агонии и даже вовсе вскрикивать, особенно когда Диего наматывает светлые пряди на кулак и впивается грубыми поцелуями в шею, оставляя багряные следы на мягкой коже. Он так напорист и резок в своём стремлении обладать ею целиком и полностью, брать всю без остатка, и от его страсти у Аделаиды кружит голову. В какой-то момент она зачем-то вспоминает о Себастьяне и даже невольно сравнивает его с Диего. Начинает казаться, что вспыхнувшее чувство вины сейчас поглотит её, не позволит насладиться запретным и в то же время столь желанным удовольствием; ей мерещатся шаги за дверью, тихий, неловкий стук и следующий за ним скрип петель. — Отвлекаешься, — горячо выдыхает Диего ей на ухо, а затем очерчивает его контур языком, следом аккуратно прикусывая мочку и делая очередной толчок в податливое тело. Перед тем, как застонать во весь голос и вмиг забыть о капитане и плане захвата галеона, Аделаида вспоминает, что заперла дверь ещё до начала их маленькой игры, и буря волнения, разразившаяся в её груди, постепенно успокаивается и сменяется огненным вихрем. Аделаида продолжает тонуть в крепких, страстных объятиях мужчины, который всегда вызывал у неё только ненависть и отвращение, но сейчас, когда его прикосновения заставляют её сотрясаться от удовольствия, все пережитки прошлого кажутся несущественными. Особенно, когда рука Диего скользит между их горячими и влажными телами и пальцы находят самую чувствительную точку. — А-а-ах! — Аделаида судорожно и бесконтрольно сминает одеяло, резко вскидывая бёдра навстречу Диего. — Ещё немного и я… — Без меня не обойдёшься, — произносит он, скаля рот в торжествующей ухмылке. Его прерывистое, тяжёлое дыхание и низкий, глубокий голос, преисполненный похоти, заставляют Аделаиду трепетать ещё сильнее. Но эта глупая и несвоевременная попытка показать собственную важность пробуждают также отголоски гнева. Один рывок — и она оказывается сверху, устраивается поудобнее и начинает двигаться невыносимо медленно, самодовольно глядя на растерянного мужчину и кривя губы в безжалостной усмешке. Она чувствует, как Диего пытается навязать собственный ритм, впиваясь пальцами в её талию и активно подмахивая бёдрами, но из этого выходит нечто нелепое, поэтому он вынужден подчиниться её воле. «Чёрта с два! Это ты без меня не обойдёшься», — думает Аделаида, запрокидывая голову, охваченная ликованием. Но Диего вдруг поднимается — она дёргается от неожиданности, теряя самообладание; на мгновение тень страха змеёй проскальзывает по лицу. С силой прижимая к себе и глядя прямо в глаза, Диего произносит её имя так, что сердце пропускает удар, а тело пробивает приятная дрожь: — Аделаида… Её фрегат благоразумия давно разнесён в щепки и медленно идёт ко дну, в зыбкие объятья морского дьявола…***
Аделаида просыпается в холодном поту, резко открывает глаза, и в ночной тьме ей чудится хриплый голос, эхом разносящийся по каюте, что так страстно и проникновенно произносит её имя. Но рядом только спящий Себастьян, чьи руки по-хозяйски обнимают её за талию. Сердце яростно колотится о рёбра, не унимаясь. Это всего лишь сон. Из открытого окна доносится умиротворяющий шум волн и тоскливые крики чаек, что мечутся как неприкаянные в полуночно-синей небесной мгле. В унисон с поскрипывающими мачтами тихо поёт ветер. Несколько минут Аделаида вглядывается в подволок*, пытаясь успокоиться, но навязчивые мысли прерывают все попытки прийти к душевному равновесию. Кажется, что тот роковой вечер и всё, что было после, затянуты густым серебристым туманом в её памяти, и это марево невозможно рассеять. Каждую грёбаную ночь, просыпаясь от одного и того же кошмара, она не может понять: сон это, плод её обезумевшего воображения, или же воспоминание, упрятанное в недрах подсознания. Ибо всё происходящее в её голове кажется неподдельным, до оцепенения реальным. И, с другой стороны, абсолютно невозможным. Аделаида в который раз убеждает себя в абсурдности подобных размышлений: галеон захвачен, они с Себастьяном вместе, значит, в ту ночь всё прошло по плану и нет поводов для волнения. Всего лишь сон, думает она, сильнее прижимаясь к своему капитану и вновь погружаясь в зыбкое забытье. Утром следующего дня она никак не может найти свою любимую батистовую сорочку.