Грозовые тучи

Вельес никогда не привыкнет к подъезду с единственной тусклой лампочкой. — О, свет, наконец-то, — прокомментировал Эвко во время одной из коротких передышек между этажами. — Надолго ли?.. Отдохнув, оба добрались до нужной двери. Нажатие на кнопку звонка — и вскоре в скважине заскрежетал ключ и в проёме появилось лицо Ланко Левица. Тот, широко раскрыв глаза, уставился на Вельеса, но дверь распахнул: — Проходи… те. Квартира ничуть не изменилась, только казалась более мрачной в осенний холод. Ланко кутался в мохнатый тёмно-зелёный кардиган, прятал ладони за пазухой. — Добрый вечер, — поприветствовал его Вельес. — Д-добрый! — Ланко перевёл взгляд с него на сына. — Разогрею ужин. Верх гостеприимства, нечего сказать! Впрочем, Вельес и не ожидал, что Левицы, считавшие, что он сделал ребёнка их сыну и уехал, вдруг проникнутся к нему симпатией. И то благо, что не прогнали. — Не нужно, я сыт, — возразил Эвко. — Я его накормил, не волнуйтесь, — поддакнул Вельес, помогая ему снять пальто. — В кафе, что ли? — фыркнул Ланко. — Знаю я, что вы там ели. Дрянь разную. — Папа, не суетись, — тихо попросил Эвко, присев на табурет, некогда поставленный в прихожей для колченогого Вельеса и, по всей видимости, так и не убранный. — Хотя бы чайник поставлю, — с этими словами Ланко ушёл. Эвко наступил носком коротенького сапожка из коричневой кожи на пятку, пытаясь снять. Вельес, присев, помог ему разуться. Точно в прошлое вернулся, но с той разницей, что никто не стенал, как тяжело носить ребёнка. Да и отец Любека не стоял над душой, как сейчас Альфельд. Сложив руки на груди, укрытой светло-серым свитером, тот, сощурившись, наблюдал за происходившим. Кустистые брови удивлённо поползли вверх, когда он бросил взгляд на лежавшую на животе ладонь сына, украшенную кольцом. Альфельд, сжав губы, покачал головой: — Коль так, пройдём на кухню. Поговорить надо, — его голос звучал тихо, как-то обречённо. Благо Вельес сыт, поэтому предстоявшей беседе внутренне не воспротивился. Сняв сапоги, китель и фуражку, он последовал за Эвко в кухню. Ланко расставил чайные приборы и вазочку с песочным печеньем. Живота в просторном кардигане не видно, но он заметно пополнел и похорошел, линии фигуры стали более плавными. У папки и сына было общее, помимо кровного родства — обоим беременность пошла на пользу. Вельес устроился за столом. Альфельд сел напротив него. Эвко бросился помогать папе и выложил в сахарницу куски рафинада. Никто не заговорил, пока все не сели пить чай. Альфельд, как полагалось хозяину дома, начал первым: — Раз не поскупился на кольцо, значит, намерения связать жизнь с Эвко серьёзны. — Более чем, — подтвердил Вельес. — Хорошо! — Альфельд, пронзительно — рентген, не иначе! — глядя, пояснил: — То есть было бы хорошо, но твоя готовность променять родного сына на чужого настораживает… Ой, ну не следует так таращиться! Эвко во всём признался, защищая, между прочим, тебя. Дурацкую, надо заметить, интригу вы развели. Вельес, опешив, повернул голову в сторону Эвко. Тот обжал горячую чашку ладонями в попытке их согреть и опустил голову. Сказал, значит, родителям правду. Заступился за своего истинного… Растроганному Вельесу пришлось второй раз за день поделиться подробностями неудавшейся семейной жизни. Собеседником Альфельд оказался благодарным. Он ни разу не перебил. Не встревали и Ланко с Эвко. Время от времени они отпивали из чашки душистый чёрный — и разжились же таким великолепием! — чай и проглатывали. — То, что ты растил чужого по крови ребёнка, объясняет, почему тебя не пугает беременность Эвко, — спокойно проговорил Альфельд. — Признаюсь честно: я думал, что домой он вернётся один и мрачнее тучи. — За это огрёб от меня, — встрял в разговор Ланко. — Беременные и так становятся мнительными, а тут ещё и ты со своим методом «вскрытия душевного нарыва». — По-твоему, было бы лучше, чтобы наш сын продолжил витать в облаках? — Альфельду не понять, как можно полюбить чужого ребёнка всем сердцем — он-то и к своим родным чёрств. Даже больных он одаривал бо́льшим вниманием, чем собственного сына. Вельес помнил, как взгляд серых глаз смягчился по отношению к нему, пока он был его пациентом. Стоило покинуть стены больницы, как отношение сразу же поменялось. Альфельд не напился бы, как Вельес, узнав, что в скором времени ребёнка, которого тот считал своим сыном, в скором времени будут звать Францишк Вацлавович. «Более короткое отчество легче выговорить», — объяснил Любек своё решение. Разгорячённый самогоном Альфельд не отправился бы бить морду Долгушу, который сначала знать не хотел собственного ребёнка, а теперь надумал поиграть в отца. Он сник, его плечи опустились. Вся его надменность растворилась, будто сахар в чае. Постучав пальцем по столу, он тихо произнёс: — Ладно. Раз твои намерения серьёзны, то я хотел бы узнать, коль ты намерен связать жизнь с моим — пока — единственным сыном: как ты собираешься зарабатывать? Мельниц здесь нет, а профессию, как понимаю, ты не получил… Истинный или нет, но сидеть на нашей шее я не позволю. Вельес опешил — не оттого, что его, редко маявшегося бездельем, назвали дармоедом. Жить у Левицев? К такому повороту он не готов. — Он приехал без вещей. Значит, оставаться — я правильно понимаю? — не намерен, — встрял Ланко. Вельес собирался уехать, но после того, как выяснит адрес общежития в столице, где жил Эвко. Подарок судьбы в виде встречи вскружил ему голову — настолько, что он не задумался, как дальше строить отношения. — Мы это не обсуждали, — признался он, глядя на замершего, точно неживого Эвко. Отпив, и прокашлявшись, он добавил: — Я рассчитывал, что он поедет со мной. — Что? Нет, я не позволю, чтобы мой сын в какой-то захудалой деревне!.. — Ланко замахал руками. — Это посёлок! — поправил его Вельес. — Со школой, между прочим! Птицефабрика, к сожалению, разграблена, но, думаю, в ближайшее время её работа возобновится. Вот фермы возрождаются. — Это хорошо, но… — глядя тёмными, напоминавшими угли глазами, яркими на светлом лице, в его лицо, Ланко уточнил: — Что ты сможешь дать моему сыну? Горсть муки?! В этот миг разболелась нога — наверное, из-за смены погоды. Вельес потёр бедро. — Когда вы начнёте спрашивать, чего хочу я?! Я, а не вы! — настолько надрывный крик, он услышать не ожидал. Эвко вскинул руки. Не зря, ой, не зря серые глаза напомнили ему грозовые тучи. Они сверкнули, точно молнии. — Когда я был маленьким, вы требовали, чтобы я дружил с Милко, сыном директора школы, и не общался с Гарашем, виноватым лишь в том, что он сын нашего дворника. Потом… — Напомню, что после игр с Гарашем ты приходил домой грязным и оборванным! — встрял Альфельд, словно одно из сраных правил этикета, которое выучил даже окончивший только школу Вельес — не перебивать, к нему не относилось. — Он хулиган. Он же начал курить с двенадцати лет, а чуть позже — прыгать по чужим койкам! Да и ты!.. Забеременев, ты, поджав хвост, прибежал под родительское крыло. И ребёнка собрался принести под нашу крышу. С каким таким твоим «решением» мы должны считаться, если ты не можешь справиться со своими проблемами без нашего участия?! В этот миг Эвко побледнел и пошатнулся. — Фельд, ты что творишь? Ты же его доведёшь до выкидыша! — упрекнул Ланко мужа. Для старшего Левица этот вариант наверняка был бы лучшим… …да только ублюдок позабыл о том, что Эвко, невзирая на его давление, не избавился от ребёнка, значит, способен отстаивать свои решения. — Не волнуйся. Он просто сильно толкнулся, — успокоил он папу. — Мне виднее, толчки у тебя или угроза прерывания, — возразил тот. — Идём, посмотрю. Вельес, дождавшись, пока омеги удалятся, в два шага подскочил к Альфельду и, взяв за грудки, вынудил того подняться. — Ты что?! — взвизгнул тот и замахал руками. Врачишка, не державший оружия тяжелее скальпеля, не тот противник, о которого следовало марать руки. Когда кровь отлила от лица и вернулась способность здраво рассуждать, Вельес сел и сложил руки на груди. Жарким получился спор, нечего сказать. Когда ругались, никто не кутался. Теперь, когда ссора стихла, он успел замёрзнуть. Глядя в глаза, спрятанные за отражавшими свет тусклой лампочки под плетёным абажуром стёклами очков, Вельес заговорил — как альфа с альфой, твёрдо и холодно: — Когда мы хоронили мирных жителей, дипломов ни у кого при себе не оказалось. А когда собрали части тела после взрыва, не разбирали, чья конечность — интеллигента или дворника. Он тряхнул головой, когда вспомнил разорванное тельце ребёнка… …на месте которого мог оказаться Францишк. — Будет тебе известно: ты не сказал ничего нового… — Альфельд, постучав пальцем по столешнице, добавил: — На операционном столе все поразительно одинаковы — и чиновники, и преступники. — Он отвлёкся за мигнувшую лампочку. — Мы с Ланко резки, но не собаку-то пристраиваем в добрые руки. Здесь и сейчас решается судьба моего сына, которому — можешь не верить — мы желаем всего самого лучшего. Варианта вашей совместной жизни вижу два: либо ты остаёшься, либо Эвко едет к тебе. Оба, признаюсь, мне не по душе, но, раз вы истинная пара, волей-неволей придётся прийти к общему знаменателю. Дроби Вельесу всегда давались плохо, и он не представлял, как пошли бы дела у Мирешей, если бы не взявший на себя бухгалтерию — вот же светлая голова-то! — Теуш. С предложением Альфельда он согласился — не столько потому, что надоел спор, сколько из-за того, что вернулся Ланко. — Всё в порядке, — отчитался тот. — Сердечко бьётся ровно. Вельес прожил с беременным омегой, а поди ж ты — не задумывался, что у ещё не родившихся детей можно услышать сердцебиение. Меньше всего хотелось оставаться с Левицами, и он, изъявив желание покурить, принял из рук Ланко жестянку и удалился на балкон… …Погода вконец испортилась, и Вельес, невзирая на китель, озяб. Затушив окурок, он покинул балкон. Пока он дымил, Эвко успел прийти и теперь, сидя на диване, листал газету. Он отложил её и похлопал по обивке, призывая сесть рядом. Вельес принял его приглашение и, не зная, с чего начать разговор, бросил взгляд на живот. Отрезвили его Левицы, ничего не скажешь! Только сегодня его окрылила встреча с истинным — настолько, что все остальные проблемы казались мелочью. Мало — просто соединить судьбы. Придётся решить, где жить. Хорошо, если Эвко захочет уехать. Если же нет… …придётся остаться с ним. Ко второй разлуке с истинным Вельес не готов. Потеребив кольцо, Эвко положил ладонь на живот. — Толкается? — уточнил Вельес, чтобы хоть с чего-то начать разговор. — Угу. Уж что — точнее, кто — должно было воспрепятствовать отношениям, так это его ребёнок. Одно дело — считать сына своим, пронести через войны у сердца фотографию, и другое — знать до рождения, что тот неродной, но с чьим присутствием в жизни придётся смириться… …и сделать это можно прямо сейчас. — Можно? — уточнил Вельес, придвинувшись к Эвко — близко-близко. — Что?.. — опешил тот. — А, конечно. Вельес совершенно не представлял, какое чувство испытает. Мягкость свитера, сквозь которое ощущалось тепло тела… …и толчок, потом ещё один. — Он неугомонный, — улыбнулся Эвко. — Предполагаю, что будет тем ещё егозой, когда родится. Он не убрал, в отличие от Любека, ладонь, который объяснял своё поведение тем, что Францишк буянил в животе сильнее от прикосновений Вельеса. Скорее всего то были всего лишь оправдания, порождённые нежеланием подпускать чужака к своему чаду. — Что ты решил — уехать ко мне или остаться? — уточнил Вельес, не убирая ладонь с живота. — Я… не знаю, — шепнул Эвко, опустив голову. — Соседи сплетничают, а Добреш Верович — помнишь его? — постоянно твердит, что я опозорил своим байстрюком семью. Но здесь мне всё привычно. Вельес его понимал. Самому было нелегко покинуть родной дом, который мог больше никогда не увидеть. И всё же ему хотелось увезти Эвко подальше хотя бы от злоязыкого, не оправдывавшего своё имя старикашки. — Помнишь, я тебе рассказывал про наш дом? Да, ванны нет, но есть баня и — поверь! — она гораздо лучше вашего корыта. А если тебя пугает сортир во дворе и возня в огороде, то… Теуш готов нам уступить своё жильё — маленькое, но он обустроил туалет внутри, — а сам переберётся к отцу. В огороде никто тебя не заставит копаться, — предпринял он попытку убедить Эвко. — Я люблю возиться в земле, даже садил цветы на клумбе у общежития, — признался тот. — Но не могу обещать, что так же полюблю овощи… — И не надо! — Вельес, почувствовав очередной толчок, погладил живот. — Мои осведомлены о том, кто ты и откуда. Теуш согласен с тем, что каждый должен заниматься своим делом, а он умный, и отец прислушивается к его мнению намного чаще, чем к моему. У меня замечательные родные. Они тебя примут как родного. — Разве? — Эвко положил ладонь поверх лежавшей на его животе руки Вельеса. — Им ты соврёшь, будто ребёнок твой? Малец, наверное, унялся. Во всяком случае толчков больше не чувствовалось. Придётся поделиться с Эвко семейной тайной Мирешей, но не сейчас, а когда его родителей не будет дома. Чем меньше людей в неё посвящено, тем лучше. — Нет. Они будут знать правду. — Если бы я был один, согласился бы. Но… — Эвко, вздохнув, откинулся на спинку дивана. Я не смогу сидеть у тебя на шее, ещё с чужим ребёнком на руках! Вельес хотя и допускал мысль, что, возможно, останется здесь, но она ему претила. Унылые, с пожелтевшими обоями стены квартиры, которую самостоятельно не протопить; в которой не всегда текла вода и до которой приходилось добираться по лестнице… Не такой жизни ему хотелось. — Элиш Ежек, фельдшер наш, помер, а нового нет по сей день, — предпринял он очередную попытку убедить Эвко. — Тебя местные знаешь, как будут носить на руках? Им страсть как надоело мотаться в город и просиживать очереди под кабинетами врачей. Он добился своего. Улыбку, во всяком случае, он поймал, пусть и мимолётную. — Дай мне время подумать… Пожалуйста! — Эвко, смахнув его руку, поднялся. Вельес тоже встал. После нелёгкого разговора ему страстно хотелось курить, и он отправился на балкон. Табачный дым его не успокоил. Всё хорошо начиналось, истинным ничто не должно препятствовать, а поди ж ты — Эвко обуял страх. Неужели ему лучше в квартире, куда он с животом взбирался с трудом и где двум младенцам будет тесно? Самое лучшее — познакомить его с родными. Отцу, не любившему ложь и лукавство, он наверняка понравится, а с умным Теушем ему будет, о чём поговорить. И земли для его любимых цветов предостаточно. Затушив окурок, Вельес покинул балкон и отправился в кухню. Меньше всего ему хотелось склок, поэтому он не заговаривал. Утром голова остынет. Сев напротив Альфельда, он сложил руки на столешнице. — Я не хотел набрасываться, — оправдался он, ничуть не солгав. — Знаю… — Альфельд хрустнул пальцами. — То, что альфы приходят в ярость, когда обижают их истинного, я знал только в теории, освоенной на курсе… Не помню, но и неважно. В практике впервые встречаюсь с подобным. Он замолчал. Ни слова не произнёс и Вельес, и только неразборчивые речи Эвко и Ланко нарушали тишину. — Ещё чая? — уточнил Альфельд, подходя к плите. — Да! — Вельес, успевший замёрзнуть, скромничать не собирался и потянулся к вазочке с печеньем. — Выпечка из нашей муки на диво хороша, — заговорил он о сторонних вещах, чтобы гнетущая тишина перестала на него давить. — Мои отец и брат, кстати, просили от их имени пригласить вас к нам. Попробуете булочки из нашей пекарни. Альфельд сморгнул. Спичка в его руках погасла. — Вашей… чего?.. — зацепился он за слово. Вынув из коробка ещё одну, чиркнул о коробок. — Пекарни. Поля и мельницы несколько поколений наши, а пекарню основал мой отец с подачи папы. Планируем ещё открыть лавку в городе — всякий раз арендовать место на рынке накладно… — Вельес усмехнулся, когда поймал на себе ошарашенный взгляд серых глаз. — Удивил — да? — тем, что я не безграмотный мельник и смогу дать Эвко больше, чем горсть муки? …бесценной в войну, о которой Ланко отозвался с пренебрежением. Альфельд, наконец, разжёг плиту и удалился, предварительно попросив: — Попрошу позвать, когда вскипит. Заварку не трогай, я всё сделаю сам. Вельес поскрёб столешницу. Если он останется, придётся слушать указания Альфельда. Если уж тот не постеснялся дать одно из них в день его приезда, следовало ожидать, что дальше будет только хуже. Когда чайник вскипел, Вельес перекрыл газ и покинул кухню. Передав увлёкшемуся кроссвордом в газете, грызшему кончик карандаша Альфельду просьбу, удалился на балкон. Курил он не спеша, невзирая на то, что дико замёрз. Хотелось остудить голову. Видимо, неспроста, когда накрывали чувства, мысли о быте попросту испарялись, иначе пары, даже истинные, не соединялись бы вовсе. Но ведь — проклятье! — люди даже на другой конец света переезжают в неизвестность, не то что в обустроенный дом, где всегда свежая выпечка! …Эвко вернулся к столу, пока он курил. Он вертел чашку и переводил взгляд с одного родителя на другого. Напряжение между Левицами, казалось, можно пощупать. — А, ты вернулся, — буркнул наливавший кипяток в фарфоровый белый, со сколотым краем чайник Ланко. — Присоединяйся. И ещё: нужно взгромоздить бачок на плиту: о горячей воде придётся, похоже, надолго забыть, как и об отоплении… Эвко ещё и думал! Неужели не понимал, что в тёплом доме будет лучше ему… …и крохе, которого он носил? Вельесу-то не привыкать к чужим детям. Может, не полюбит пасынка, но однозначно не обидит. Бросив мимолётный взгляд на увлечённого кроссвордом Альфельда, он согласился выполнить не просьбу, а требование Ланко Левица.