Coming Home

Все закончилось. Всё наконец-то закончилось. Квентин стоит в дверном проходе, смотря на спящее тело Элиота и до сих пор трепеща от его каждого вдоха и выдоха. На лице Элиота все ещё читается беспокойство, его брови нахмурены, несмотря на то, что он спит уже несколько часов. Но Квентин уверен, со временем все пройдёт, или, по крайней мере, он надеется на это. Квентин скрещивает руки на груди и опускает голову на дверной проем. Боже. Это было близко. Он тяжело сглатывает и пытается не думать о всех моментах, когда он почти потерял Элиота. Проще сказать, чем сделать. Хоть Элиот и жив, он все равно был близок к смерти. Квентин так много раз подвергал его опасности. Однако теперь Элиот здесь. Спит с своей постели, в своём теле. Живой и в безопасности. Квентину стоит уйти. Перестать пялиться на него, как какой-то извращенец. Но он просто не может отвести взгляд. Боже, честно говоря, он не умел отводить взгляд годами, даже после того, как Элиот отверг его. В каждой пустой комнате Квентин искал его, зная, что там никого не будет. Каждое утро начиналось с того, как сильно он сильно желал увидеть его рядом. И когда Монстр забрал его… Боже, это было... Нет, это уже неважно. Монстр мёртв. Элиот жив. — Ты так и будешь смотреть на меня, как какой-то извращенец, или все же присоединишься? — голос Элиота хриплый, но нежный, когда он поворачивает голову в сторону Квентина, будто зная, о чем он думает. Квентин сглатывает и чувствует, как его сердце пропускает удар, когда он встречается взглядом с Элиотом, и пожимает плечами. — Прости, — говорит он. Наверное, Элиота пугает, как сильно Квентина заботит его состояние. Но Элиот в общем-то и не верит в его чувства, так что есть ли какая-то разница? Он просто отмахнется от них, как делал это всегда. Потому что Квентин не… Просто «не». — Не извиняйся. Обними меня. Мягко рассмеявшись, Квентин отрывается от дверного проёма. Не успев устроиться на кровати и даже подумать о том, чтобы положить руку на талию Элиота, Элиот сам поворачивается лицом к Квентину и придвигается ближе к нему, схватившись за лацканы рубашки. Его взгляд мягкий и покрытый дымкой сна, но также в нем есть что-то ещё, что-то, что Квентин, на удивление, не может понять. У него не получается вспомнить, когда он уже видел именно это выражение лица. — Привет, — на выдохе произносит Квентин, уложив руку на бедро Элиота. Он пытается проигнорировать, как его мозг буквально кричит, спрашивая, является ли это нормальным. Если бы Элиот не желал его прикосновений, он бы не повернулся к нему, не так ли? Всё в порядке. Они уже обнимались до этого. Квентин не пользуется состоянием Элиота в собственных интересах. Не потому, что он никогда бы так не поступил, а потому, что… Нет. Потому что он просто никогда бы так не поступил. По крайней мере, не специально. Квентин нахмуривает брови, думая об отсутствии личного пространства между ними. Но может он все же пользуется положением Элиота? — Ты накручиваешь себя. — Ты не можешь услышать, о чем я думаю. Элиот смеется, поднося кончики пальцев к чужому подбородку, и Квентин чувствует его дыхание и осторожные прикосновения на своей щеке. — Услышать не могу, — соглашается он. — Но могу прочитать их, — Элиот мягко подносит пальцы чуть выше, очерчивая круги между нахмуренных бровей Квентина. — Вот здесь. — Я просто беспокоюсь. Элиот кивает, придвигаясь ещё ближе и позволяя своей руке соскользнуть чуть ниже, чтобы было удобнее обнимать Квентина. В свою очередь Квентин чувствует, как его грудная клетка болезненно сжимается, пытаясь успокоиться от этого жеста. — Всё нормально, — шепчет Элиот. — Больше не о чем волноваться, — он приподнимает брови почти игриво, но его тревожный взгляд никуда не исчезает (почему?) Он поднимает другую ладонь, осторожно придерживая ей подбородок Квентина, привлекая его внимание. — Я в порядке, Кью, — Элиот позволяет большому пальцу практически невесомо коснуться его скул. — Хорошо? — Хорошо, — кивает Квентин. Элиот внимательнее всматривается в чужие глаза, прежде чем осторожно придвинуться ближе. — А ты в порядке? — Лучше, чем когда-либо, — быстро отвечает он. Будто бы его мозг все ещё работает на автопилоте, так и не осознав, что уже можно перестать. Но это стало чем-то большим, чем просто привычкой. — Кью, — это было совсем тихим звуком, но все равно несшим так много эмоций в себе. Полноценная нотация в одном слове. Квентин не должен знать его так хорошо, чтобы понять все вещи, которые он пытается сказать единственным словом. У него нет права на это. Элиот не хочет… Он слегка отстраняется, тяжело сглатывая. — Не надо, — шепчет Квентин. — Я в порядке. Элиот горько усмехается. — Всё знают, что говорить, будто ты в порядке, не означает, что так оно и есть, — он прижимает Квентина обратно к себе, сталкиваясь своим лбом с его. — Ты не обязан быть в порядке. Сердце Квентина замирает в его груди, когда он понимает смысл слов. Это все кажется таким же знакомым, каким и обеспокоенный взгляд Элиота. Подобные моменты стали своеобразным гимном их прошлой совместной жизни. Когда Элиот всегда был рядом во время приступов тревоги Квентина, когда он обнимал его возле огня, трепетно пропуская свои пальцы сквозь его отросшие волосы и рассказывая истории об их друзьях, что они, возможно, сейчас делают и… Квентин тяжело выдыхает. Сейчас он не может выдержать все это. Раньше он мог контролировать свои чувства, сразу после всего случившегося. Смотреть в глаза Элиота не было испытанием, было довольно просто, но вот скрывать волну эмоций, которая сбивала его с ног каждый раз, было неописуемо трудно. Однако Квентин научился держать это в себе, притворяться, будто он не хотел вновь почувствовать поцелуи Элиота на своих губах, притворяться, будто он не был так занят самокопанием из-за их отношений, что в определённый момент почти перестал заботиться об этом чёртовом квесте. И Элиот чуть не погиб, но вот он снова здесь, совсем рядом. А Квентин не понимает значение его взгляда. И все, что он хочет… Всё, что он, блять, хочет… Квентин снова пытается отстраниться, достаточно осторожно, чтобы Элиот ничего не заподозрил. Но его хватка все ещё сильна и отчаянна. — Эл… Он обрывает самого себя, и никто из них не пытается заполнить тишину. — Ты помнишь, что я сказал? Когда я временно получил контроль над своим телом? — В который раз? — В первый, идиот, — Элиот закатил глаза. Боже, разве он мог забыть? Никогда. Он никогда не сможет выкинуть из головы смену эмоций в глазах Элиота. Он никогда не сможет забыть «Пятьдесят лет, какие еще нужны доказательства?» или «Персики и сливы, идиот. Я жив», то, как его мир раскололся на части и собрался обратно за временной промежуток в тридцать секунд. — Я бы не смог забыть, даже если бы попытался, — мягко отвечает Квентин. И он знает, что действительно так оно и есть. Особенно тогда, когда Элиот снова смотрит на него с этим непонятным, но выбивающим воздух взглядом на лице. Что это значит? Он осознает, что уже какое-то время выводит пальцами круги на бедре Элиота, когда его рубашка немного поднимается, и Квентин ощущает знакомое тепло его кожи. Он пытается никак не отреагировать, не запаниковать. Потому что он не хочет заставлять Элиота чувствовать себя некомфортно. И он почти забыл, насколько мягкая кожа Элиота под его прикосновениями. — Ты когда-нибудь задумывался, почему я сказал именно это? Квентин закрывает глаза, потому он больше не может это выдерживать, и мотает головой. Он не знает, что делать со всеми чувствами, которые сдавливают его изнутри. Он не знает, как заставить их выглядеть не так очевидно. Сейчас они не ошеломляюще переполняющие, потому что Квентин знает, что такое по-настоящему переполняющие чувства, но… Это нечто. И они цепляются к его сердцу почти также сильно, как и рука, крепко держащая его лацканы на рубашке. Квентин задумывается, имеет ли это отношение к теплым прикосновениям костяшек Элиота к его рёбрам. Скорее всего. Ему всегда было немного тяжело дышать, когда Элиот находился рядом. Это заняло какое-то время, чтобы понять почему. И всего несколько секунд, чтобы осознать, что Элиот не чувствует того же. Но, конечно же, он задумывался, почему Элиот выбрал именно эти слова. И Квентин много раз проигрывал у себя в голове их глупый разговор под свадебной аркой, перебирая варианты, но ведь Элиот не верил в них, не хотел этого. Этого. Это не было выбором для Элиота. — Нет, — пробормотал Квентин, отказываясь открывать глаза. Ведь даже сейчас, посмотрев на Элиота, он не сможет соврать ему. — Это было той вещью, благодаря которой я сразу бы поверил, что это ты, поэтому… — Кью. И вот оно снова. Это требовательное слово. Он открывает глаза, вымучивая из себя улыбку. Ту самую, которую он использует именно для таких моментов, моментов притворства, будто он в порядке, чтобы люди не ощущали себя плохо из-за собственных чувств. Неважно, как себя чувствует Квентин, ведь Элиот вернулся. Он должен сконцентрироваться на нем, а не на своих чувствах к нему. — Элиот, — он пытается перевести это в шутку, но его голос звучит слишком мягко и болезненно. Квентин не хочет, чтобы Элиот чувствовал себя плохо из-за этой ситуации. Это не его вина, что он не любит в ответ. Это не его вина, что он пропал, и Квентин скучал по нему так сильно, ощущая почти физическую боль. Это все — не вина Элиота. Квентин просто должен себя пересилить. Его лучший друг вернулся. И если Элиот хочет именно этого, Квентин готов смириться. — Скажи мне, о чем ты думаешь. — Разве мы не можем вернуться ко сну? Я уверен, что ты вымотан, и я… — Прекрати, — Элиот отстраняется на достаточное расстояние, чтобы Квентин точно смог видеть его. — Ты не должен скрывать от меня что-либо, Кью. — Элиот… — Помнишь? — он вцепляется в рубашку Квентина сильнее, наконец заставляя его поднять взгляд. — Пятьдесят лет. Мы были вместе без какой-либо на то причины. «Мы были вместе только потому, что у тебя не было выбора», — хотел он прокричать. Квентин желает отстраниться и напомнить Элиоту, что это он должен быть жертвой, а не играть перед ним роль героя; что это он должен сломаться, а Квентин успокоить его. Квентин мысленно умоляет его прекратить напоминать ему о той жизни, что у них была. Ведь очевидно, что она значила разные вещи для них двоих. Потому что для Элиота это была жизнь, где не было выбора. Квентин сглатывает, сжимая губы плотнее. Он просто не может. Квентин отодвигается, но хватка Элиота все ещё сильнее, и из его горла вырывается тихий всхлип. — Элиот, — говорит он полузадушенным от скрытых слез голосом, — Ты должен поспать. А мне… Мне нужно… — Ты не понимаешь. — Не понимаю чего? — он не хотел прозвучать настолько отчаянно. Квентин не хотел, чтобы раздражение просочилось в его голос и стало действительно ощутимым. — Ты не понимаешь, как я пытаюсь сказать, что люблю тебя. Идиот. Квентин встряхивает головой. Нет. Он трясёт ей до тех пор, пока снова не начинает отстраняться, практически царапая Элиота в попытке отодвинуться от него. Его ногти проходятся по бедру Элиота, он вздрагивает, но не отпускает. Квентину удается выпутаться на достаточное расстояние, чтобы отодвинуться на другой край кровати. Его грудь тяжело вздымается, пока он внимательно всматривается в лицо Элиота, который все ещё смотрит на него с тем же непонятным выражением. Какого чёрта? Квентин поднимает и держит руку между ними, чтобы снова не сократить расстояние. — Элиот, ты… — Я знаю, — он опускает взгляд вниз и вздыхает, прежде чем подняться и облокотиться на изголовье постели. — Ты имеешь полное право злиться. Но, пожалуйста, не сбегай от меня. — он медленно опускает голову, позволяя все ещё растрепанным после сна кудрям упасть на подушки. — Я устал убегать, и не хочу, чтобы теперь начал ты. — Что ты пытаешься…? — Квентин вновь прерывает самого себя. Не надейся. Не надейся. Не надейся. Но его сердце все равно сжимается. Блять. Элиот протягивает руку в молчаливом предложении, все ещё не глядя на Квентина. Он выдыхает раз, два и принимает его, переплетая собственные пальцы с его, наконец выдыхая в третий раз. Уголки губ Элиота приподнимаются, и он сжимает их соединенные руки, притягивая Квентина обратно. — Элиот… — Прошу, — он наконец поворачивает шею, чтобы увидеть Квентина, и его взгляд такой глубокий, такой отчаянный, и Квентин просто не может отказать, позволяя притянуть себя ближе. Он садится рядом у изголовья кровати так, чтобы они касались плечами, и Элиот наконец кладёт их переплетенные руки на свое бедро. Они ничего не говорят несколько долгих мгновений. Просто сидят, обмениваясь теплом и отводя взгляды друг от друга на комично-глупые обои напротив кровати. Наконец Элиот прочищает горло и коротко смеётся. Он качает головой и вновь сжимает руку Квентина. — Я знал, что будет сложно, но боже мой. — Что? — Квентин поворачивает голову, чтобы взглянуть ему в глаза. — Было легче, когда это было лишь твое воспоминание, — он снова качает головой и опускает взгляд на их сцепленные руки. — Я не знаю, как ты… Черт, Кью. Я не думаю, что ты понимаешь, насколько ты храбрый. — Я не понимаю… Элиот, о чем ты говоришь? — Ты... — он поворачивается, чтобы посмотреть прямо в глаза Квентина. — Ты, блять, поражаешь меня. — Я… Эм. — Квентин недоуменно моргает. Элиот сильно зажмуривает свои глаза, и подносит их руки к груди Квентина, прижимая их там. — Нет никого… — он снова коротко смеётся и опускает глаза на их переплетенные пальцы. — Моя жизнь полна болезненных воспоминаний, Кью. Он тяжело сглатывает и медленно поднимает взгляд, всматриваясь в лицо Квентина из-под своих ресниц. — Я убивал людей. Я… терял людей. Я совершал ужасные вещи: причинял боль, крал. Так много ужасных вещей. — Квентин открывает рот, чтобы ответить, но Элиот качает головой. — Подожди, хорошо? Мне... Мне нужно выговориться. — Хорошо? — Я думал, что убийство Логана и есть ужаснейшее из ужаснейших, которое откроет дверь, но нет, конечно нет. Потом я думал, что засчитается избиение моего лучшего друга за гомосексуальность… — Элиот… — Да, я знаю, — он сжимает ладонь Квентина и опускает взгляд, пытаясь сконцентрироваться. — Было много чего. Очень и очень много чего. Но ничто из этого не было достаточно болезненным, чтобы открыть дверь. О чем он говорит? — Какую дверь? — Дверь, которая привела меня к тебе. Теперь Квентин опускает взгляд на их руки, и Элиот успокаивающе вычерчивает круги по его ладони. — Элиот, — бормочет он. — Я правда хочу понять… — Оказалось, что худшим моим поступком было отвержение тебя. Квентин перестаёт дышать на мгновение. — Что? — он моргает, позволяя воздуху снова постепенно заполнить его лёгкие, и повторяет вновь тихим и неуверенным голосом, потому что он больше не может позволить себе право на надежду. — Что? — Я соврал, — голос Элиота тихий и приглушенный. — Когда сказал, что… я бы не выбрал тебя. Когда сказал, что мы не хотели всего этого. Оу. Элиот наконец поднимает голову и устремляет свой взгляд прямо в глаза Квентина. Так вот, что это. Это выражение лица. Оно такое же, каким было после того, как Квентин поцеловал его в первый раз. Но все же. — Что… Что ты пытаешься сказать? — Я был напуган, — вымучивает из себя Элиот, будто ему противны эти слова, будто ему противен он сам, и наклоняется ближе. Квентин почувствовал, как тоже придвигается вперёд, и их руки сжались почти болезненно, когда они прислонились лбами. — Не тобой. Я бы никогда не испугался тебя. Ты… Боже. Ты делаешь меня счастливым. А я... чувствую себя неполноценным. Нет, даже не так. Гораздо больше, гораздо, блять, больше. И это пугает меня, Кью, как счастливы мы могли бы быть. О, черт. — Элиот. Ты был… — Остановись, — он отводит глаза, но не отстраняется. — Я причинил тебе боль. Не говори, что это не так, потому что мы оба знаем правду. И ты позволил мне. — Я… Он действительно позволил, не так ли? Квентин позволил Элиоту уйти. Но он не хотел бороться за что-то одностороннее. Как он мог понять? Квентин не хотел заставлять и принуждать Элиота. Не тогда, когда он не хотел его в ответ. — Но у меня было время, чтобы подумать, осознать, каким я был мудаком. — Ты не был мудаком. — Перестань, я был, — он говорит это твёрдо, будто это признанный факт, и отстраняется на достаточное расстояние, чтобы Квентин смог увидеть его полностью. — Я был влюблен в тебя с момента, когда ты спросил меня, является ли это все галлюцинацией. Я наблюдал, как ты развиваешься, сражаешься, упорствуешь в любой ситуации. Кью, ты… Ты потрясающий, — он плотно закрывает глаза и облизывает губы, пытаясь собраться с мыслями. — И в тот день, когда я отверг то, чем мы могли бы стать, чем мы должны бы стать, — Элиот открывает глаза, и это снова тот самый взгляд. — Я никогда не смогу вымолить у тебя прощение. Но я хочу… — он останавливается, качая головой и опуская её. Квентин задерживает дыхание. — Что? — спрашивает он. — Что ты хочешь? — его голос тихий, такой тихий, что Квентин даже не уверен, услышал ли его Элиот. Но он поднимает голову и смотрит на него так, будто Квентин только что подарил ему свое сердце. — Я бы сказал «тебя», но я отказываюсь быть ходячей романтической комедией низшего сорта. Квентин удивлённо смеётся, и обхватывает собственными пальцами ладонь Элиота. Он пожимает плечами. — Я не против. — Ты не против? — Я не против побыть романтической комедией низшего сорта. Элиот отнимает одну руку от пальцев Квентина, чтобы провести ладонью по его щеке. — Это потому что ты идиот. — Но ты любишь меня? — он не хотел, чтобы это прозвучало как вопрос, но… Элиот кивает, поднимая и вторую руку, полностью обхватывая лицо Квентина. — Да, — выдыхает он. — Я имею в виду, Марго, конечно же, в первую очередь, но тебя тоже. Квентин смеётся, наконец-то легко и свободно, протягивая руку, чтобы прижать Элиота ближе к себе. — Ну конечно, — смеётся он, прежде чем столкнуться взглядом с Элиотом. Он хочет поцеловать его, но ему нужно удостовериться. Элиот немного дрожит, когда подносит свою руку, чтобы обхватить заднюю часть шеи Квентина. Он позволяет себе насладиться этим моментом близости, прежде чем Элиот резко открывает глаза. — Ты меня поцелуешь или нет, Колдуотер? Квентин пытается не расплыться в улыбке. — Я думал, это ты пытаешься быть храбрым. Элиот мягко усмехается. — Справедливо, — отвечает он. И потом Элиот прижимается к губам Квентина, все ещё обветренным, неловким и таким знакомым. Это ощущается, как возвращение домой.