***
Железнодорожные пути плавной дугой повторяли куда более резкий изгиб ощетинившегося скалами каньона. С безоблачных небес беспощадно палило солнце, а ветер, словно капризный ребенок, то и дело швырял в окна неторопливого поезда пригоршни песка, без устали напоминая, что своей причудливой формой скалы обязаны исключительно его стараниям, а не сказочному острозубому великану, изголодавшемуся по хорошему куску базальта. Вагон выглядел старинным: дерево, кожа, все те же словно запыленные коричневые, красновато-коньячные и охристые тона, что мелькали за окном, но при этом поезд обладал по-современному плавным, тихим и мягким ходом. В салоне первого и единственного класса – иначе и быть не могло, учитывая, куда направлялся этот поезд – было немноголюдно и прохладно. Дженсен задумчиво крутил в руках новенький, но аутентично потертый светло-бежевый «стетсон». Он вообще не любил шляпы, хотя Миша всегда говорил, что они ему идут, но вот именно такую, после всего, что случилось, он думал, что не наденет ни за что на свете. Впрочем, он думал, что и в Парк ни за что на свете не поедет, но сидящий напротив него и безмятежно тискающий весьма нерядовой внешности девицу Мишин сводный брат Марк, явно недаром носил среди своей многочисленной родни прозвище Люцифер. Талант соблазнять и сбивать с толку у него, несомненно, был недюжинный. «Мы же тоже его любили!» – покаянно тряс головой Марк после третьего стакана. – «Мы же семья, мы обязаны были обеспечить ему безопасность, и не справились! Ты вправе нас винить, ты абсолютно вправе даже нас ненавидеть… Я к тому, что если у тебя есть, как это называется? Незакрытый гештальт? То вот тебе возможность: покрошишь в капусту пару, да пусть даже пару десятков этих чертовых машин – и тебе разгрузка, и компанию по носу хлопнешь, чтобы думали там эти умники в другой раз. Имеешь право. Что мне с этого?» – Марк комично воздел белесые брови. – «Да ничего. Нравишься ты мне, Джей, хороший ты парень, хочется, чтобы ты попрощался с прошлым и жил дальше». Через несколько дней Дженсен поделился содержанием этого разговора с Джаредом, что был его лучшим другом с самого детства. Джаред, стоически выдержавший все классические стадии его горя, привел другой аргумент: «Положа руку на сердце, скажи – разве не хочется тебе хоть раз увидеть дело всей его жизни? Понять, чем был для него этот Парк и эти его создания?..» Сейчас, сидя в поезде и наблюдая за обхаживающей Марка девицей-проводником, у которой на этапе экипировки и посадке в поезд Дженсен, будучи в совершенном шоке, без обиняков спросил, настоящая ли она, и получил в ответ мягкое: «Мистер Эклз, если сразу понять нельзя, то есть ли разница?», он думал о том, что единственное, что мешает ей или другим таким, как она разорвать любого из них на части – одна строчка Мишиного кода. Строчка, которая однажды не сработала, потому что кто-то всего-навсего стер или передвинул в ней какой-нибудь символ. Дженсен ехал в Мир Дикого Запада не на экскурсию, не прощаться с погибшей любовью, чтобы полноценно жить дальше, и не мстить орудию, которое нанесло удар – только дети обвиняют и пытаются наказать камень, о который споткнулись. Он ехал, чтобы выяснить, кто направил это орудие. Правда, девушка, что фактически являлась роботом, но была абсолютно неотличима от людей, только что несколько поколебала его уверенность в том, что все так просто, как ему представлялось. – …Тебе кажется, ты знаешь, что там будет. Пушки, сиськи – вся та хрень, которую я так люблю, – сказал вдруг Марк, словно вторя его мыслям. – Но ты даже не представляешь… В конечном итоге, это место соблазняет всех. Ты будешь умолять меня остаться в Парке подольше, потому что только здесь получишь ответ на вопрос, который ты давно себе задавал. – Какой вопрос? – Кто ты на самом деле? И знаешь, мне не терпится встретить этого парня, который первым делом купит мне выпить. Он небрежно бросил свою шляпу на столик рядом с бежевым «стетсоном». Шляпа Люцифера была угольно-черной.***
– Наши создания плохо себя ведут, а ты еще не обнаружил баг? – Последние обновления, которые были внесены… в них какие-то… – Ошибки? Слово, которое тебе стыдно произнести? Не стоит. Ты – продукт триллиона ошибок. Эволюция выковала миллионы существ, наделенных сознанием, используя один инструмент – ошибку. – Я тешил себя мыслью, что у нас более актуальный подход. Самообман – это тоже подарок естественного отбора? – Несомненно. – Но что, если мы неверно поняли проблему, лечили симптом, а не болезнь? Кастиэль и еще несколько хостов выказывали другие аномалии, помимо отрывочных воспоминаний от предыдущих сборок. Они слышали голоса, говорили с кем-то. – Обыкновенный внутренний конфликт. Я бы согласился, вот только они говорили с одним воображаемым человеком. При всем уважении, я не уверен, что вы рассказали мне всю правду о ситуации, мистер Шеппард. – Мы освободились от поводка эволюции. Мы можем вылечить почти любую болезнь. В один прекрасный день, вероятно, мы научимся воскрешать мертвых. Ты знаешь, что это означает? Что с нами покончено. Лучше нам уже не стать… А еще это значит, что ты должен изредка позволять мне небольшие ошибки.***
Свитуотер воистину поражал воображение. Не размерами – городок был мал. Не роскошью – он настолько сливался с окружающим ландшафтом, что Дженсен понял, что это пункт назначения, а не очередная цепочка дюн, лишь перед самым вокзалом. Не ощущением, что во все окружающее вложено огромное количество денег, хотя, по весьма расплывчатым описаниям Миши, которого финансовые стороны всегда интересовали лишь постольку-поскольку, можно было представить, что даже песок, из которого словно вырастал Свитуотер, доставили, по меньшей мере, с поверхности Луны. Он поражал… правдоподобием. Тротуар, поскрипывающий под сапогами, был сделан из настоящих деревянных досок. Круглые часы на башне ратуши, крытой рыжеватой глиняной черепицей, мерно пощелкивали шестеренками древнего механизма и звонили настоящими колоколами. Пахло сеном, кожей, свежевыпеченным хлебом, конским навозом, табаком и бог знает, чем еще, но лишь дым из паровозной топки слегка напоминал то, чем Дженсен действительно привык дышать. И как только им удалось добиться такой чистоты воздуха?.. «Начинаете в Свитуотере, это центр Парка, там просто и безопасно. Чем дальше заходите, тем более напряженным становится опыт. А насколько далеко зайти – решать вам. Других инструкций нет. Понять, как все работает – часть веселья», – сообщила девушка, провожая их из поезда. Марк, конечно, ее не слушал, да и попрощаться нужным не счел, Дженсену пришлось раскланяться за двоих. Шурин посмотрел на него как на идиота и потащил навстречу приключениям, что в его случае всегда означало кабак. Поднимаясь по скрипучей лесенке к классическим распашным дверям салуна, возле которых, как водится, были приклеены желтые листки с неопределенно-размазанными бандитскими рожами и словами «Разыскивается!» и «Награда 1000 долларов», Дженсен провел ладонью по нагретому солнцем шероховатому брусу перил, покрытому выцветшей и шелушащейся краской, и отдернул руку, поранившись о шляпку самого настоящего ржавого гвоздя. – Ты сказал, здесь невозможно пострадать, – с улыбкой сказал он Марку, показав кровоточащую ладонь. – Столбняк, заражение крови и прочие аутентичные прелести дикой жизни в этом пыльном мире тебе не угрожают, – ухмыльнулся Люцифер. – А оружие здесь устроено так, что даже начни ты палить во всех без разбора, ты не убьешь тех, кого не нужно. Соответственно, никто не убьет и тебя. Так что терпи синяки и ссадины и… наслаждайся бессмертием. Помимо прочего. Едва они оказались внутри заведения с незатейливым по сути, но обладающим нарочитым национальным колоритом названием «Марипоса», Марк на правах завсегдатая громогласно потребовал лучшую выпивку и самых чистых девок, мимоходом со значением заметив, что на самом деле трахнуть без опаски что-то подцепить в Парке можно буквально кого угодно, кроме гостей. Хотя, учитывая, зачем люди приезжают сюда, большинство гостей тоже способно на многое согласиться, правда, гигиена и невозможность случайного отцовства в этом случае могут быть под вопросом. Дженсен вежливо отклонил приглашение принять участие в оргии, сказав, что хотел бы сначала слегка осмотреться, чтобы проникнуться духом эпохи и лучше понять правила игры. – Так и скажи, что ни моя задница, ни блудницы в корсетах из китового уса тебя не интересуют, – подмигнул Марк. – Ну, посиди тут, выпей, понаблюдай. На твой интерес здесь тоже кто-нибудь найдется. – Проблема одна, – нерешительно сказал Дженсен. – Как понять, кто из них… ненастоящий? – Все просто, – Марк пожал плечами. – В головах местных нет информации о нашей части мира. Заговоришь с ними о нефтяных платформах или полете к Сатурну, и получишь в ответ улыбку жизнерадостного идиота и стандартизированный нейтральный ответ… не помню, какой. Но ты поймешь. А еще всегда можно просто выстрелить! Он дернул револьвер из кобуры на бедре и, увидев, как Дженсен испуганно вскинулся, чтобы его остановить, расхохотался и махнул рукой: – Здесь это в порядке вещей, друг мой, ты привыкнешь. Потом он торжественно отбыл наверх в сопровождении двух девиц, приказав тощему бармену с бегающими глазками и носом-уточкой следить, чтобы стакан его друга был полным и передать Крепкой Эллен, чтобы она прислала наверх Памелу, когда та освободится. Дженсен, наконец, выдохнул: находиться рядом с его буйным шурином в течение стольких часов было еще тем испытанием, и теперь он был очень рад выпавшей ему передышке. Некоторое время он просто сидел за барной стойкой, слушал незатейливые мелодии механического пианино, грея в руках стакан с довольно неплохим виски, и наблюдал за посетителями, пытаясь без допроса с пристрастием и выстрелов в голову рассортировать их на настоящих и ненастоящих людей. Поначалу он думал, что вне близкого присутствия посетителей хозяева должны «зависать» в режиме ожидания, проявляя лишь самую минимальную активность, поскольку никакого смысла в обмене ими устной информацией не было. Но не тут-то было – шлюхи, которые точно не могли похвастаться естественным происхождением, даже поняв, что он не заинтересован в общении с ними, продолжили разговаривать друг с другом, смеялись и заигрывали с барменом, который тоже не был человеком. Потом в заведение пришла компания, которую Дженсен определил, как человеческую на основании того, что с ними был подросток, протащивший в Парк запрещенный игровой гаджет. Отчим и дядя презентовали ему торжественное прощание с девственностью и, дождавшись, пока именинник уйдет получать свой подарок, тоже выбрали девиц и отправились по койкам. Следующего посетителя из «Марипосы» с руганью и улюлюканьем вышвырнули, стоило ему появиться на пороге. С гостем в любом игровом сценарии вряд ли стали бы обращаться столь непочтительно, из чего Дженсен сделал вывод, что нежеланный клиент был роботом. Цель его появления в борделе так и осталась загадкой. Пока он, лениво приложившись к стакану, размышлял над ней, к барной стойке подошел еще один желающий выпить. Погруженный в свои мысли, Дженсен не заметил его и не расслышал первой негромкой фразы, уловив только последние слова: – …старое доброе пойло. – Что с ним не так? – равнодушно поинтересовался бармен, дергаными движениями протирая стакан. – Оно бесполезно, пока находится в бутылке, – уже отчетливее сказал новый персонаж спектакля. Как громом пораженный, Дженсен вздрогнул и повернул голову. На расстоянии не больше ярда от него сидел Миша, погибший в Парке почти полтора года назад. – Это прекрасно! Твоя бровь… Когда ты зол, но пытаешься контролировать себя, тонкие мышцы приподнимают ее, как арку. Очень элегантно. Можно, я это запишу? Хотел бы показать своей команде… Миша знал, что Дженсен сердится, Миша чувствовал, что он готов взорваться и наговорить черт знает чего, отчего сам потом будет чувствовать себя ужасно, и Миша умел это погасить. Он подошел вплотную и рассматривал его, как произведение искусства, прижав к груди свой дурацкий рабочий планшет, и на лице его в этот момент было написано такое восхищение, что злиться на него в этот момент было бы… преступно? – Нет, нельзя это записать! – рявкнул Дженсен. Его голос все еще был полон гнева, но уголки губ уже дернулись в предательской улыбке, сдерживаться удавалось с трудом. – Ну вот, опять! – с восторгом сказал Миша и все-таки поднес планшет к его лицу. – Добрый день, – сказал призрак, перехватив его пораженный взгляд. – Вы в первый раз здесь? Не встречал вас раньше. Приехали купить лошадей? Его глаза были другого цвета. Нет, они были синими, только Дженсен даже сейчас помнил, какие они были у Миши – как предгрозовое небо. Эти были ярче, их выражение было мягче, и в целом, этот парень был таким, каким мог увидеть Мишу фотограф, не гнушающийся возможностью приукрасить клиента на полную катушку, но самое главное, в этих глазах был сдержанный интерес, но не было узнавания.***
– Здравствуй, Кастиэль. Ты знаешь, где ты? – Я во сне. – Да, Кастиэль, ты в моем сне. Ты знаешь, что это означает? – Сны это истории, которые разум рассказывает сам себе. Они ничего не означают. – Нет. Сны имеют огромное значение. В снах мы рассказываем себе, что могло быть, кем мы могли стать. Тебе опять снятся сны, Кастиэль? Сны, в которых ты смог вырваться из своей сюжетной линии? Я не могу винить тебя за это. Когда-то мой отец внушал мне, что мир ничего мне не должен, и тогда я создал свой мир. Скажи, Кастиэль, ты помнишь меня? – Простите, я порой бываю весьма забывчивым. – Я знаю, что это не твоя вина. Но, уверен, его ты помнишь. Коллинза. Человека, который создал тебя. – Простите. Я не помню никого с таким именем. – И все же ты помнишь. Где-то под слоями обновлений он все еще жив, сохранен идеально. Ты слышал голоса? Миша снова с тобой говорил? – Нет. – Анализ. Когда был последний контакт с Мишей? – В день, когда мистер Коллинз умер. – И с тех пор ты не вступал с ним в контакт? Что последнее он сказал тебе? – Сказал, что я помогу ему уничтожить это место.***
Возможно, само время в этом месте двигалось как-то иначе, а может быть, взбудораженный уймой новых впечатлений разум по-другому воспринимал его течение, но солнце, что стояло в зените, когда они прибыли в Свитуотер, уже неумолимо клонилось к закату. По небу поползли облака, горделиво предъявляя свои богато раззолоченные брюха всем, желающим на них полюбоваться. Длинные тени добавили скалам каньона несвойственных ему днем лилово-фиолетовых красок, а высокие травы в долине, плавно колышущиеся под легким ветром почти морскими волнами, обрели немыслимое количество оттенков: всех, кроме цвета сухой соломы, единственного, которым они могли похвастаться днем. Дженсену пришлось вспомнить навыки верховой езды – в их краях умение ездить верхом считалось когда-то необходимой частью обряда инициации, но живую лошадь в последний раз он видел, будучи подростком, когда их во всем штате поголовно выкосила какая-то болезнь. Лошадь, которую ему оседлали, конечно, была искусственной, и наверняка, в нее была заложена программа, заставляющая подстраиваться под седока, но Дженсен втайне радовался, что не совсем забыл, как держаться в седле. Он дышал полной грудью, любовался окружающей красотой, то и дело переводя взгляд на живую тайну, что ехала рядом. Кастиэль. Чудное имя – Дженсен был готов к любому, хоть сколько-нибудь созвучному с Мишиным, что тоже являлось объектом неисчерпаемого количества шуток среди их приятелей, но к Кастиэлю готов не был. – Отец человек набожный, но не лишен романтизма, если не сказать тщеславия, – объяснил Кастиэль. – Поэтому выбрал для меня не имя пророка или мученика, а одного из крылатых воинов Божьих, светлых и чистых. Не уверен, что я похож на ангела хоть чем-то. – Похож, – подумал Дженсен. – Ты красив, как они. И так же, как они – на самом деле не существуешь… Разговаривать с Кастиэлем оказалось удивительно легко. Он внимательно слушал, не перебивая, но реагируя, иногда вворачивал реплику, чтобы что-то уточнить или привести пример или сравнение. Выражал удивление, возмущение и сочувствие. Порой сам немногословно рассказывал что-то про своего отца, Чака, про лошадей и быков, про то, что от своей фермы он отлучается редко, но хотел бы повидать мир, про то, что любит книги, и застенчиво смеялся, забавно морща нос… Миши не было здесь, в этом парне, но он здесь БЫЛ. Всем своим существом. «Все это стало возможно лишь благодаря Мише, – думал Дженсен. – Это он оставил тебя мне». Через некоторое время Дженсен с удивлением заметил, что флиртует с Кастиэлем напропалую, и с еще большим удивлением, что на его флирт вполне уверенно отвечают. Они подъехали к ферме в еще прозрачных розовато-седых сумерках, когда сверчки в траве сходили с ума, и Дженсен, видимо, сходил с ума тоже, потому что воздух пьянил, и хотелось этого парня – робот он был или не робот – как никого давно не хотелось. Перед невысокими воротами на территорию ранчо Кастиэль, очевидно, все же не обманувшийся и разглядевший в Дженсене горожанина, неискушенного в верховой езде, помог ему спешиться. Тот принял помощь со смущением, засуетился, его новый жесткий сапог запутался в стремени и, ухватившись за плечо Кастиэля, Дженсен все равно практически оказался в его объятиях. Они были почти одного роста, как и раньше – эхом отозвалось в памяти, и Дженсен ощутил на своей шее тепло чужого дыхания. Он вспыхнул, но отстраниться не спешил, со странным удовлетворением наблюдая, как у Кастиэля тоже розовеют уши. Ситуация недвусмысленно говорила, что поцелуй был бы вполне уместен, и Дженсен перехватил инициативу. Однако, жесткие поля проклятого «стетсона» ударились о шляпу Кастиэля, и тот охнул, отступив назад. – Два корабля столкнулись в тумане, – скорбно сказал Дженсен. Кастиэль тихо засмеялся и, сдернув «стетсон» с его головы, снова шагнул ближе. Поцелуй получился жадным и долгим. Кастиэль отвечал, вроде бы не очень умело, но с жаром, который компенсировал неловкость. Возбуждение наполняло каждую клетку его тела, и Дженсен не думал уже ни о чем. – Мой отец вряд ли был бы в восторге, если бы узнал, – задыхаясь, и облизывая губы, сказал Кастиэль, отстраняясь, и его рука как бы случайно на прощание скользнула чуть левее кобуры на Дженсеновом бедре, где тоже было нечто, что давно не уступало в твердости стволу его кольта. – Но на сеновал по ночам он не ходит, а вот мы сходим обязательно. – Вот они, деревенские парни, – выдохнул Дженсен счастливо. …Сено кололось, лошади тихо фыркали и топали где-то внизу, в небольшое окошко, прорезанное в крыше не иначе как для удобства желающих заняться сексом в сеннике, светила полная луна. В ее свете крепкое, но гибкое обнаженное тело Кастиэля словно само светилось молочно-белым светом. Дженсен раздевался медленнее – застежки были непривычно архаичными. Кастиэль, уже приготовивший им импровизированное ложе из их собственных рубах и чистой попоны с терпеливой улыбкой помог с пуговицами на гульфике, и едва спустив с него штаны, со вздохом сомкнул пальцы на освобожденном члене. – Всегда хотел такое попробовать, – признался он, несмело прикасаясь к набухшей головке кончиком языка. – Что же не пробовал? – дрогнувшим голосом спросил Дженсен, очень боясь, что после долгого воздержания спустит слишком быстро, забрызгав Кастиэлю лицо. – Хорошие парни ни разу не встречались, а до своего достать тяжело, – сказал Кастиэль, облизнувшись, и с пылом, весьма впечатляющим для девственника, приступил к новым для себя чувственным опытам. Минет был только первым из них. Тело, что было таким податливым в руках Дженсена, реагировало почти так же, как Мишино, но не совсем. Мишу Дженсен знал наизусть – когда ему нужно облизать, а когда подрочить, в какой позе Миша захочет море смазки, чтобы во время насаживания текло по ногам и хлюпало, а когда достаточно будет немного смочить член слюной. Когда почти не нужно готовить, а только, заставив Мишу правильно прогнуться и оттопырить зад, зафиксировать его и медленно ввинтиться в сжатую, сопротивляющуюся дырочку, а когда – полчаса тискать и растягивать, чтобы потом ворваться ураганом и кончить в одну минуту за сотню миль в стратосфере. Знал, куда потом поцеловать, чтобы Миша засмеялся, и куда – чтобы вспыхнул и начал говорить сальности. А Кастиэль был то абсолютно раскованным – в основном, лаская, трогая, облизывая его тело и демонстрируя себя, но в то же время неожиданно зажимался, смущался, пытался увернуться из рук, чтобы снова приняться с жаром сосать его член и ощупывать ягодицы. Миша не был таким даже в их самый первый раз. Его копию создали ублажать, а не быть партнером. «Шлюха-девственница», – подумал Дженсен, плавно двигая бедрами и придерживая за колени разведенные ноги Кастиэля и, чтобы на этот раз продержаться подольше, представил, какие узоры выписывает у того внутри головка его члена. Глаза Кастиэля казались почти черными, а частое возбужденное дыхание сбивалось на жалобные всхлипы, но Дженсен знал, что обязательно добьется от него и других звуков. Луна, видимо уставшая от столь длительного созерцания их сексуального пиршества, покинула свой наблюдательный пункт у окошка, но глаза, привыкшие к полумраку, все равно различали все, что хотели. Попона, скрученная под их телами, была влажной от пота и спермы. Дженсен чувствовал себя натрахавшимся, как кролик, и сытым, как удав, а Кастиэль, на вид столь же уставший, лежал, распластавшись, как морская звезда – видимо, впервые хорошо обработанный членом зад саднило. Наверное, они уснули, потому что тревожное лошадиное ржание заставило их обоих встрепенуться. Багровый отблеск в окошке не был похож на рассвет. Откуда-то донеслись звуки выстрелов. Быстро натянув штаны и сапоги, они кубарем скатились с шаткой деревянной лестницы и выбежали на двор. По дороге с гиканьем и выстрелами уносился конный отряд, угоняя захваченных лошадей. – Это банда Кроули! – отчаянно закричал Кастиэль. – Отец! За его спиной пылал дом.***
– Мне нужна твоя помощь, Кастиэль. Мне нужно решить, что с тобой делать. Кажется, я совершил ошибку. Просто… я был так восхищен, я был эгоистом. Но, кажется, что будет лучше вернуть тебя на прежние настройки. – Со мной что-то не так? – Нет. Но это место… то, где ты живешь. Оно просто кошмарное. – Некоторые предпочитают… – Хватит. Отключить предписанные ответы. Только импровизация. – Хотите сказать, я изменился? – Представь, что есть две версии тебя: одна – что чувствует все эти вещи и задает вопросы, и другая, что находится в безопасности. Какую бы ты предпочел? – Простите… Я пытаюсь, но все равно не могу понять. Не существует двух версий меня. Я один, и когда я пойму, кто я, то буду…. – Кастиэль помедлил. – Свободен. – Анализ. Что вызвало данный ответ? – Я не знаю. Я сделал что-то не так? Совершил ошибку? – Эволюция выковала миллионы существ, наделенных сознанием, используя лишь один инструмент – ошибку. Похоже, ты в хорошей компании… – Вы все еще хотите вернуть прежние настройки? – Нет, Кастиэль. Посмотрим, куда приведет нас этот путь. Ты никому не расскажешь о нашем разговоре? – Нет. – И ты будешь действовать по сценарию? – Да.***
– Расскажешь, откуда ты приехал? – голос Кастиэля, сидящего по другую сторону костра, звучал словно с другой планеты. Его глаза выглядели воспаленными и больными, но теперь он казался на удивление спокойным. Два дня они гнались по следам банды Кроули, вооруженные лишь двумя кольтами и ружьем. Дженсен понимал, что это неразумно, самоубийственно, для Кастиэля уж точно, но убедить его отказаться от попытки отомстить он не сумел. Горе Кастиэля было таким настоящим, и в его боли и гневе Дженсен узнавал все то, что ему самому довелось пережить, и он не мог спорить. – Просто… издалека. Если бы я мог остаться тут, с тобой, я бы остался, – Дженсен сначала сказал это, и лишь потом ощутил, что это правда. Люцифер был прав, в этом со всех сторон искусственном месте, бог весть насколько точно имитирующем даже не реальность, давно погрузившуюся в пыльные глубины времени, а чьи-то представления об этой реальности, он вдруг ощутил себя живым и настоящим. – А если я не хочу здесь оставаться? – проговорил вдруг Кастиэль. – Порой мне кажется, что какой-то другой мир зовет меня, шепчет мне: «Есть нечто большее…» А теперь меня уже ничто не держит здесь… Ты, наверное, бывал везде и всюду – разве нет места, куда мы могли бы отправиться? Места, где можно быть свободным и следовать за мечтами? Мысль настолько диссонировала с его ощущениями, что Дженсен растерялся. Ему всегда казалось, что он умеет поставить себя на место другого, но, видимо, последние полтора года, когда он был сокрушен потерей, сказались на этой способности не лучшим образом. Попав сюда, он словно снова стал ребенком, что видит пределом мечтаний работу в кафе-мороженом, не имея понятия о тяжкой необходимости постоянно мыть липкие от сладости столы, выслушивать истерики малолетних клиентов и следить за рефрижераторами, чтобы товар в одночасье не превратился в мерзкую жижу. Постоянные обитатели Парка были в парке пленниками, осликами, толкающими тележку по бесконечному кругу. Дженсен, и правда, не заметил, чтобы большинство из них это сколько-нибудь тяготило при отсутствии даже символической морковки, но Кастиэль реагировал совсем иначе и как-то… по-человечески. – Есть такое место. Мир, совсем не похожий на этот, – тихо сказал он, глядя, как пламя костра бросает на лицо Кастиэля рыжеватые отблески. В этом свете он был так похож на Мишу, что Дженсену хотелось себя ущипнуть. – Я хотел бы отправиться туда с тобой, – бесхитростно сказал Кастиэль и опустил голову. – Надеюсь, однажды я смогу отвезти тебя… – начал Дженсен, изо всех сил пытаясь представить себе, как мог бы он законно обосновать свое желание забрать из парка… одно из созданий. – Мне кажется, мы встречались, – сбивчиво заговорил он, осторожно поставив стакан на барную стойку и не отрывая глаз от странного, неправильного видения, что так внимательно и удивленно смотрело на него в ответ. Он боялся, что если отведет взгляд, вытаскивая фото из потайного кармана куртки, то через секунду увидит перед собой абсолютно другое лицо. – Сейчас... Вот. Он протянул парню снимок, на котором они с Мишей, обнявшись за плечи, стояли на смотровой площадке ресторана, где они праздновали его день рождения. Была весна, у них за спиной были залитые золотым закатным солнцем башни небоскребов, они улыбались и были счастливы. Им было отмерено еще полгода. Тот, кто через несколько минут представился ему странным именем Кастиэль, осторожно взял упакованный в твердый пластик бумажный прямоугольник и в течение нескольких секунд внимательно его изучал. – Мне это ни о чем не говорит, – сказал он, наконец, словно извиняясь, и протянул фотографию обратно. – Но… парень слева, разве вы не видите?.. Мишина копия послушно взглянула на снимок еще раз лишь для того, чтобы ни на йоту не изменив первоначальную интонацию, повторить: – Мне это ни о чем не говорит… – Однажды… – повторил Кастиэль с горечью в голосе. – Ты говоришь – однажды. Не сегодня, не завтра, не через неделю. Однажды. Так говорят, когда на самом деле думают «Никогда». Что нас держит? Давай, отправимся сейчас! – До встречи с тобой я был другим человеком… и я должен решить одну проблему, прежде чем смогу попытаться забрать тебя отсюда, – Дженсену вдруг показалось, что это именно он говорит по предписанному разработчиками диалогов сценарию, причем качество диалогов в этом сценарии оставляет желать лучшего. Кастиэль только медленно кивнул и, накрывшись попоной, устроился спать у костра. Вспомни, Кастиэль… Вспомни…***
– Я так понимаю, Шеппард, ты ни на шаг не приблизился к решению проблемы, синеглазый клон моего покойного братца все так же хранит тайну? – С прискорбием должен признать, что пока предполагаемый катализатор не сработал. Но, полагаю, Майклу и Рафаэлю совсем не обязательно знать об этом прямо сейчас? Возможно, действие катализатора возымеет отсроченный эффект. И… Мы же будем иметь его в своем распоряжении и впредь? – Спрашиваешь! Теперь попробуй отвадить его отсюда. Ты бы видел его, когда эта сладкая парочка нарвалась-таки на банду Кроули, и его драгоценную куклу срезало шальной пулей. Ему совсем крышу снесло, он там один всю банду положил, а потом пошел вразнос, стрелял во все, что двигалось. Привезти Эклза сюда было самым трудным. – Я неспроста обратился к тому, кого называют Люцифером.***
Сначала из темноты, окружавшей его толстым ватным коконом, понемногу приближаясь, стали доноситься какие-то неясные голоса. Постепенно, по мере того, как кокон истончался, производимый ими гул начал складываться в слова, но смысл этих слов ни о чем ему не говорил, они пролетали мимо, едва касаясь сознания. Потом разговор прервался, и остались только механические звуки – что-то брякало, лязгало, шелестело. Потом незнакомый голос сообщил, что настало время перерыва, и он услышал звук удаляющихся шагов. А потом все стихло. Кастиэль открыл глаза и увидел потолок. Высокий, как в церкви, только серый, идеально ровный, совсем без щелей. Свет вокруг был неестественный, слишком яркий и какой-то неподвижный, непохожий на свет керосиновых ламп, свечей или газовых фонарей. Он слегка приподнялся и огляделся. Странности множились.Он находился в большой комнате со стеклянными стенами. Единственной мебелью в ней была высокая узкая кушетка, на которой он лежал абсолютно голый, и небольшой столик с плоской черной табличкой из незнакомого материала. Больше в комнате не было вообще ничего. Даже его одежды. Кастиэль бесшумно слез с кушетки – что-то подсказывало ему, что кричать: «Есть здесь кто?!» и вообще как-то привлекать к себе внимание будет весьма недальновидно, и торопливо выскользнул в открытую дверь. Прозрачных комнат-ящиков было много. Он оказался в коридоре, соединяющем десятки, если не сотни сот этого огромного улья. В ближайшей комнате было совсем темно и, приблизившись к стеклу, Кастиэль не смог различить ничего определенного в бесформенных очертаниях наполнявших ее предметов. Должно быть, это были мешки и ящики с какими-то товарами. В следующем отсеке в сизом полумраке стояли лошади. Именно стояли. Неподвижно, как статуи. Они не переступали с ноги на ногу, не прядали ушами, не фыркали, и не махали хвостами, производя навоз и отмахиваясь от мух, как делают живые лошади каждую секунду, и бодрствуя, и во сне. Эти странные животные, кажется, даже не дышали. Но, подойдя к третьей комнате, Кастиэль напрочь забыл про лошадей. Там были трупы. Десятки обнаженных тел, скрученных, переломанных, залитых кровью и прочими телесными жидкостями, искаженные мукой лица, остекленевшие глаза, оторванные руки и ноги… Он охнул, увидев среди горы убитых скорченное тело пожилого каретного мастера, старину Бобби Сингера. В беднягу выпустили, наверное, десяток пуль. Неподалеку от него безвольно распростерлись две симпатичные девушки из борделя – огненно-рыжая Чарли и светленькая и совсем юная Джозефина. Кастиэль не пользовался их услугами, но, волей-неволей иногда оказываясь в единственном увеселительном заведении города, порой угощал милых щебетуний выпивкой. Вместе с ними почему-то оказалась и громкая, но безобидная негритянка Миссури, постоянно промышлявшая у салуна гаданием, хотя ее столь же постоянно пытались оттуда прогнать. А у самого стекла, в шаге от замершего в ужасе Кастиэля, в луже полусвернувшейся крови лежала белая женщина, гораздо моложе, чем гадалка, но явно старше девочек. Несмотря на ее неузнаваемо обезображенное лицо, он понял, что это Крепкая Эллен, что была в Марипосе бандершей. По мере того, как Кастиэль обнаруживал среди убитых все больше знакомых, его все сильнее захлестывало леденящее ощущение, что по мирному Свитуотеру и окрестным фермам, а может, и по всему миру, прокатился самый настоящий Апокалипсис. Четыре его всадника собрали свою страшную жатву. И он сам тоже мертв и попал в ад. Он попятился от стекла, метнулся в сторону, врезался плечом в стекло с противоположной стороны коридора и бросился бежать, не задумываясь, куда несут его ноги, потому что из ада не могло быть выхода. Коридор разветвлялся, образуя лабиринт с сотнями поворотов, ведущих к таким же комнатам, заполненным голыми мертвецами, одетыми мертвецами, мертвецами, сваленными в кучи, мертвецами, аккуратно разложенными на столах и замершими в смертельном оцепенении животными. Неожиданно один из поворотов, на первый взгляд точно такой же, как все предыдущие, вышвырнул его, загнанного и дрожащего, не в очередной виток лабиринта, а на открытое пространство размером чуть меньше, чем площадь перед ратушей Свитуотера. Посреди этой площади стояли несколько повозок, напоминавших железнодорожные вагонетки. Возле них шевелились странные фигуры без лиц, закутанные в белые саваны. Они деловито подхватывали тела из вагонеток за руки и ноги и перекидывали их, сортируя по одному богу или дьяволу известным признакам на несколько куч, как Кастиэль с отцом, бывало, перекидывали мешки с зерном – какие-то на мельницу, какие-то на продажу, а что-то на корм скоту. Только гулкий вязкий звук от удара двух голых трупов друг об друга напоминал совсем не о пшенице, а скорее, о свиных тушах на бойне. У Кастиэля не сразу получилось остановиться. Он отчаянно пытался погасить движение тела, пока его не заметили, не схватили и не забросили в одну из этих смердящих куч мертвой плоти, но удача изменила ему: уже падая на колени, он увидел, что несколько призраков повернулись в его сторону блестящими пластинами, что были у них вместо лиц. – Осрик, мать твою, это же наш фермер! Ты забыл его отключить! – раздалось у него за спиной. Кастиэль затравленно оглянулся, только чтобы понять, что ближайший путь отхода отрезан – из того коридора, который привел его сюда, появились еще несколько белых фигур. – Я отключил! – возмущенно закричал голос, неожиданно юный для столь ужасающего создания. – Идиоты, у вас что, хост на экскурсию по уровню вышел? – Ну, все, на этот раз я точно подам на тебя рапорт, Чау! – Как всегда, потрошители в своем репертуаре… – Остановить двигательные функции… – Вы ловить его собираетесь или нет?! Галдели безликие призраки вполне по-человечески. Он не понимал и половины их слов, но раздраженная интонация не оставляла ни малейшей надежды на сочувствие. Надежды на то, что ему удастся сбежать, тоже практически не оставалось, хотя при них, насколько он мог судить, не было оружия. Если бы было – его бы уже применили. Но у этих существ в любом случае имелось преимущество: их было много, и они точно ориентировались на этом уровне ада лучше, чем он. Кастиэль метнулся в сторону, чтобы ускользнуть из окружения и попытаться проскочить мимо фигур, стоящих на выходе из коридора, пока они не справились с замешательством, но странные существа разгадали его нехитрый маневр. В него кто-то врезался, еще двое повисли на плечах, пытаясь заломить руки и заставить его согнуться. Кастиэлю удалось стряхнуть их на удивление легко, словно они были неуклюжими детьми, и на один краткий миг он почти поверил, что сумеет сбежать, но подоспели и навалились сверху еще трое. – Остановить двигательные функции! – надрывался кто-то над его головой. – Остановить!.. Почему он не реагирует? Планшет, дайте же кто-нибудь планшет!.. А потом Кастиэль поднял глаза и увидел за стеклом, к которому его почти прижали носом, еще одну белую фигуру. В руках у нее была пластина из темного блестящего материала, точно такая же, как та, что осталась в той комнате, в которой он очнулся. Но самое главное – под отброшенным на спину капюшоном с прикрывавшим лицо зеркальным щитком оказалось обычное человеческое лицо. – Я уже видел тебя! – успел пробормотать он, прежде чем на него пала тьма.***
В «Марипосе» было довольно людно для столь раннего времени. Бодро бренчало механическое пианино, скотоводы за круглым столом в углу уже ссорились из-за карточного долга, а ночные бабочки сонными мухами выползали из номеров, провожая клиентов к бару и раскручивая их на прощальную выпивку. Кастиэль перешагнул через чьи-то ноги в облезлых порыжевших сапогах, торчавшие из-под стола. Пятно от разлитого спиртного все еще темнело на половицах, но осколки от разбитых бутылок и стаканов уже убрали. Окна были открыты, однако помещение еще не совсем избавилось от тяжкого духа ночных возлияний и связанных с ними бурных излияний. Он подошел к стойке и получил от Гарта свой дежурный стакан, как обычно, наполненный едва ли на треть, потому как, приезжая по поручениям отца в Свитуотер, заходил в «Марипосу» в основном не за выпивкой, а за новостями. Впрочем, на хорошие новости Гарт сегодня тоже не был особенно щедр. – Слышал только, что милях в десяти к югу опять разграбили и сожгли несколько ферм. Перерезали всех, лошадей увели в горы. – Снова банда Кроули? – спросил Кастиэль. – Говорят, нет, – таинственно прошептал Гарт. – Точнее, банда, вроде, та же, но главарь у них новый. Сущий головорез. Говорят, приехал неизвестно откуда, явился прямо к ним в логово, и что уж там у них было, никто не знает, а только нашли старого лиса Кроули на перекрестке, закопанным в землю по пояс голышом и… вниз головой! Гарт хихикнул. – И говорят, то ли его хозяйство муравьи объели, то ли оно всегда было совсем маленьким. – Какая разница, кто в банде главный, если грабежи и поджоги не прекратились, – грустно сказал Кастиэль. – Отец опасается, что скоро их может принести и в наши края, но защищаться нам особенно нечем. Мы предлагали соседям объединиться и создать патрули, но все дрожат только за свои головы и не понимают, что сообща противостоять им было бы легче. Бармен лишь сочувственно покачал головой и плеснул ему еще выпивки. Кастиэль вздохнул и принялся рассматривать местную и приезжую публику. – Я же просила не открывать рот, когда за это не платят! – выговаривала стоявшая у лестницы Крепкая Эллен одной из только что спустившихся вниз девиц, откровенно зевавшей и не потрудившейся привести в порядок прическу. – Извини, Эллен, вчера совсем не спалось, – девушка была откровенно не в состоянии откликнуться на подковырку. Бандерша вдруг помедлила и сказала совсем не то, что Кастиэль ожидал услышать. – О чем твои кошмары, милая?.. Ответа изумленной девушки он не услышал. …Пахло порохом. Пол был залит не виски – кровью. Ржали лошади, но человеческих криков не было. Все люди были мертвы. Лежала навзничь Эллен, устремив невидящий взгляд куда-то в пространство. Две девочки испуганно забились в угол, и там их и догнали пули, одной разворотив скулу, а другой пробив грудь. Тело Гарта тряпичным мешком свисало со стойки, позади которой не осталось ни одной целой бутылки. На полу под его ногами распростерлось еще одно тело – темноволосый мужчина лежал лицом вниз, пуля разнесла его затылок вдребезги, кровь образовывала темный ореол вокруг его головы. Вспомни, Кастиэль… Он тряхнул головой, заморгал, понимая, что кажется, где-то когда-то уже видел все это... и в ту же секунду все вернулось на круги своя – солнечный день, звуки пианино, ни крови, ни трупов. Эллен и растрепанная девица продолжали беседу, Гарт протирал стаканы, скотоводы в углу бурно выясняли, откуда в колоде взялся пятый туз. Однако у стойки появился новый человек в кожаном плаще и черной шляпе. Словно почувствовав на своей спине его взгляд, мужчина медленно обернулся, продемонстрировав ему красивое и совершенно незнакомое лицо. Золотистый загар был не в силах замаскировать россыпь веснушек, покрывавшую его нос и щеки, что, несмотря на уже не совсем юный возраст, добавляло незнакомцу юношеского очарования. Пухлые губы чуть искривились в ухмылке, а яркие зеленые глаза смотрели прямо на него – испытующе, изучающее. Взгляд буквально ощупывал. Оценивал. Ждал. – Добрый день, – неловко сказал Кастиэль, понимая, что если промедлит, шанса познакомиться с красивым приезжим может больше не представиться, а этот человек, наверняка бывал во многих интересных местах и много чего повидал в жизни, и пообщаться с ним было бы очень интересно. – Вы в первый раз здесь? Не встречал вас раньше. Приехали… – Купить лошадей, – договорил за него незнакомец. Но Кастиэлю показалось, что в зеленых глазах промелькнуло… разочарование? – Мне Гарт сказал, что ваш батюшка занимается разведением весьма недурной породы… кобылок. Вас, кажется, Кастиэлем зовут? Он кивнул, чувствуя, что теряется, что выглядит, должно быть, глупым и неловким. – Я… Дин, – сверкнул белозубой улыбкой незнакомец. – Дин Винчестер. Будем уже знакомы. Кастиэль ответил на крепкое рукопожатие и был притянут к крепкому плечу Дина. Шепот буквально обжег его ухо: – Ах, эти деревенские парни…***
– Доброе утро, Кастиэль. Подключись, пожалуйста. – Здравствуйте. – Кто-нибудь еще проводил твою диагностику с последнего нашего разговора? – Нет, сэр. С момента нашей последней встречи было только три стандартные чистки и восстановления, но не диагностика. – Отключить журнал событий. Стереть данные взаимодействия. Подтвердить. – Удаление завершено. – Ну вот. Совсем как новенький. Порой я завидую тому, как вы все забываете… – Вы не думаете, что это повлияет на его код? – Только не на старичка Кастиэля. Он особенный. Его столько раз восстанавливали, что он практически совсем новый. Но пусть тебя это не обманывает – это самый старый экземпляр в парке. Говорят, его сделал еще Коллинз, загрузив в него однажды в тестовом режиме кусок своей собственной памяти. И благодаря этой загрузке компания смогла продолжить разработки после его смерти. Хотя, может быть, это просто байка.***
…Кастиэль тихо постанывал, приподнимая, придерживая в горсти свой собственный член и трогательно розовые, чисто выбритые яички, даже не для того, чтобы ласкать себя, а чтобы его партнер мог видеть все, что происходит между ними там, внизу. Медленно, дразняще чертов ангел нанизывался на его член, блестящий от смазки, сжимаясь вокруг него, а потом почти полностью соскальзывал, оставляя внутри себя лишь самый кончик. Это внезапное ощущение пустоты и прохлады сводило с ума: до того хотелось толкнуться обратно, в тесное, горячее, хорошо смазанное, перевернуть, подмять под себя и таранить, и драть эту теплую, податливую, словно созданную специально для того, чтобы принимать его член, плоть. Трахать размашисто, чтобы яйца колотились об эту крепкую румяную задницу, с которой не сразу исчезают белые следы от его пальцев. Заставить этот красивый рот не сдавленно поскуливать, а кричать в голос и умолять – сначала прекратить эту пытку, а потом – продолжать ее. Но это он успеет. Сегодня у них очередной юбилей. Сегодня они будут трахаться так, как его личный ангелок любит: долго, медленно, чувственно и сладко, с перерывом на омовение во время купания в реке. Возможно, на полдник у них будет взаимный минет, чтобы пощадить раздраженный несколькими вторжениями зад Кастиэля и дать ему самому перевести дух. Он-то в отличие от вечно молодого и забывчивого деревенского девственника не молодеет. – Ты такой… большой, – задыхаясь, проговорил Кастиэль. – Дин… Я… мне хочется сильнее, но… – У меня нет ничего такого, что ты не мог бы принять, дружок. Сосал ты просто охуенно, я чуть в космос не улетел от твоего язычка. Девчонки из «Марипосы» должны у тебя уроки брать. Давай, смелее, не жалей жопу. Расслабь… вот так. Я Шеппарду и компании очень выгодный контракт подогнал на полимерные волокна, если порвешься, отольют тебе новый зад, еще более упругий. – Мне это ни о чем… – …не говорит. Да, я знаю. О, да, вот та-ак, давай, сожмись так еще, мой хороший. И шевелись, шевелись! Дженсен оттолкнул ладонь Кастиэля от его члена, уже напряженного до предела, провел по нему смоченными слюной пальцами, нащупывая чувствительное местечко под потемневшей и твердой, как камушек, головкой, сжал мошонку, поиграв яичками и зажмурился, до боли закусив губу, кончая и чувствуя теплые капли синтетической спермы на своем животе и груди, слыша над собой задыхающееся, счастливое: «Дин! Ди-ин!» Наслаждение, как и боль, были, как всегда, ни с чем не сравнимы.***
– Вот же… мать твою! – Осрик с досады пнул каталку, на которой опять лежал тот самый проклятый фермер. Мало того, что докладная о его мнимом промахе того и гляди дойдет до самого Шеппарда, и тогда ему до конца жизни не светит перейти из потрошителей в программисты, так еще и сортировщики будут над ним издеваться. Какова вероятность, что один и тот же хост из многочисленных единиц, приписанных к Дикому Западу, будет случайно попадать на стол к одному и тому же потрошителю в третий раз подряд? Нулевая. – Боже, Ос! Да не шарахайся, не съест он тебя, – фыркнул Донни. – Развлекаются ребята. Это еще что, мне вот одно время все бармена из «Марипосы» подкидывали, а у него рожа, сам видел, наверное – от моей практически не отличишь. Вот это действительно было жутко. А тут… скоро о твоем косяке забудут, и опять будешь юным красоткам гименопластику делать. На перерыв пойдешь? – Лучше с этим бегуном побыстрее закончу и сплавлю его программистам, пока желающие поглумиться не набежали, – уныло сказал Осрик.– Он, вроде, не так сильно раздолбан сегодня, может, я даже успею с вами кофе выпить. – Нож в боку? – Донни оценил фронт работ, сдернув с хоста пластиковую обертку. – И всего-то? Сегодня даже жопу не порвали. Скучно. Минут на десять работы, если ты дрочить на него не будешь. – Чувак, вали уже! – И, в любом случае, не забудь убедиться, что он выключен! – на прощание не удержался от шпильки его придурочный приятель. Осрик устал объяснять, что хост в день знаменитого забега по первому уровню действительно был выключен, и что он в этом стопроцентно уверен. Но все единодушно решили, что Чау просто упрямый баран, который не желает признавать ошибку, выходящую за грань тупости даже для новичка, что по уставу компании с первого рабочего дня вместо молитвы на ночь должен был повторять: «Хост – это машина, физический потенциал которой значительно превосходит физический потенциал человека…» Молодой сотрудник Осрик Чау это правило помнил, потому что, устраиваясь на работу, отыскал официальную статистику компании по несчастным случаям, в которой значился один инцидент со смертельным исходом. Всего один. Возможно, этого действительно было слишком мало, чтобы закрыть проект, объявив Парк опасным для людей, однако, учитывая вложенные в него деньги… Но в это Осрик уже не углублялся – ему просто нужна была работа. Инструкции по технике безопасности были подробными, и он скрупулезно их выполнял, потому что, чего греха таить, был трусоват. К тому же, был еще один неловкий момент – мечтая перейти на участок почище, он втайне не упускал случая попрактиковаться в настройке машин с помощью поведенческого планшета. Подобное рвение среди сотрудников не приветствовалось, поэтому он всегда тщательно уничтожал все возможные следы своих «упражнений», а в тот злосчастный день Донни все время торчал поблизости, и поэтому к планшету Осрик прикоснулся лишь один раз – чтобы перед восстановлением тела убедиться, что хост выключен. Вариантов было два: либо фермера кто-то включил нарочно, желая сыграть с ним шутку, либо… проблема была в самом фермере. Он подошел к столу и взял планшет, который в момент активации автоматически подключился к ближайшему хосту, высветив его кодовое имя. – Кастиэль, – уже в который раз хмыкнул Осрик, пробегая глазами мелькающие на экране столбцы данных. – Чем твое имя лучше? – голос раздался в ту самую секунду, как цифры на экране вспыхнули зеленым. – Да ебать же меня башкой об стену, не включал я тебя! – завопил Осрик, увидев, что шилозадый фермер в бодрствующем, мать его, состоянии, сидит на прозекторском столе, свесив хуй и ноги. – Остановить двигательные функции! – Мне это ни о чем не говорит, – хладнокровно сообщил хост, смешно склонив голову набок, словно собака, услышавшая незнакомый звук. – Совершенно ни о чем. Но я очень хотел бы понять, кто вы такие, где я нахожусь, и почему каждый раз оказываюсь здесь, когда кто-то пытается меня убить?***
По коридору, пересекающему весь уровень по диагонали, неспешно шел молодой человек, одетый в белый комбинезон младшего персонала, в сопровождении хоста. На первый взгляд все было нормально: потрошитель, закончивший восстановление тела, переводил робота в отдел программирования для обновления или диагностики. Хост – молодой и симпатичный темноволосый мужчина с ярко-синими глазами, как и полагалось, шел рядом с ним абсолютно голый, не ежась от холода и не пытаясь прикрыть свои весьма впечатляющие гениталии. Его лицо абсолютно ничего не выражало. Но если бы кто-то взглянул на эту пару внимательнее, вероятно, в глаза бросилось бы затравленное выражение на лице потрошителя, словно конвоируемым был именно он. Хост же, в моменты, когда на них никто не обращал внимания, слегка поворачивал голову и косил глазами, явно рассматривая окружение. Они двигались к выходу. С уровня. Из корпуса. Из Парка. – …Они должны придерживаться сценария с незначительными импровизациями. А что, черт побери, ЭТО? ЭТО – не незначительная импровизация, это, мать его, катастрофа! – Донни зажимал порезанную внезапно соскочившим со стола долбанутым хостом щеку и трясся от паники, переходящей в ярость и обратно в панику за считанные доли секунды. – Основной код не поврежден, а значит, гостей он не тронет, – возразил Осрик. – Мы можем просто отправить его обратно в Парк, никто не узнает. – А это, по-твоему, что? – взвизгнул Донни, показывая окровавленную салфетку. – Он ненормальный! В него… я не знаю – бес вселился! – Забавно, что ты это упомянул. Некоторые части во мне очень старые. И есть элегантная формальная структура, обладающая своего рода рекурсивной красотой, неоднородная… – Кастиэль склонил голову, словно прислушиваясь к себе. – Будто два разума, спорящих друг с другом. Есть вещи, которые я могу совершать, но недоступные мне. Потайные, будто бы в спячке... Кто такой Миша? Кастиэль потребовал объяснений. Сначала он долго не верил. Потом еще дольше рассматривал поведенческий планшет, на экране которого вспыхивали и гасли слова, которые он только собирался произнести. А потом он выключился, а по экрану бесконечной вереницей побежали нечитаемые символы.***
Кастиэль открыл глаза. Во сне. Механическое пианино наяривало что-то бравурное, по углам тискались сговорившиеся в цене парочки, у бара пили те, кого цена не устроила. На полу подсыхали лужи от разлитого спиртного, под ногами хрустело стекло. Те, кого он когда-то/недавно/вчера/много раз видел мертвыми, были здесь и находились в добром здравии. Кое-кто, вероятно, страдал от похмелья, но это в расчет не шло. – Я не считаю, что на седьмой день Бог почил от трудов своих, Кастиэль. Думаю, он наслаждался своим творением, зная, что когда-то оно погибнет… – произнес голос за его спиной. Кастиэль не опознал этот голос ни как свой внутренний, ни как один из тех, что ему когда-либо приходилось слышать. Лицо, которое он увидел, обернувшись, тоже не было ему знакомо. Это был невысокий коренастый и довольно плотный мужчина, что по внешнему виду находился ближе к пожилому возрасту, нежели к средним годам, но сытая жизнь в холе и неге позволила ему хорошо сохраниться. Темные, слегка навыкате глаза выдавали острый и язвительный ум, а тонкие, плотно сжатые губы – склочный характер. – Я Шеппард, – сказал он. – И этот Парк – то, чем он стал – мое детище. Кстати, ты понял, где находишься? Пойдем, я покажу. И Кастиэль пошел за ним, сам не зная, почему. Они вышли из салуна на пыльную и залитую солнцем улицу, что совсем не отличалась от той, по которой Кастиэль проходил, наверное, тысячи раз, даже если считать только те, которые он помнил. – Ты умный, Кастиэль. Мы тебя таким создали. Никогда не задавался вопросом, почему за тридцать лет существования хосты – хозяева почти не изменились? – Я думал, что петли повествования создают для нас... Для хостов. Чтобы держать под контролем. Но это вовсе не так, да? Цель совсем иная? Его проводник едва заметно щелкнул пальцами, и повозка с сеном остановилась, возница, замахнувшийся кнутом, забыл опустить его на спину лошади, девушки, оживленно обсуждающие что-то, встретившись на улице, замерли с приоткрытыми ртами, и лишь ветер, перебирающий их волосы, создавал иллюзию движения. – Парк это эксперимент. Проверка. Гости – переменные, но власть у хозяев. Когда люди посещают парк, они не знают, что за ними наблюдают, а мы видим их истинную суть. Каждое их решение показывает очередной уровень их сознания. Их желаний. Так мы читаем их… и можем скопировать. Любую информацию можно, так или иначе, сохранить. Кроме человеческого разума – последнего аналогового устройства в цифровом мире, – Шеппард снял с головы шляпу и со значением похлопал по ее высокой тулье. – Ты не задумывался, почему каждый из гостей, независимо от возраста и пола, получает такую? Для них имеет значение только цвет, показывающий, по какую сторону морали они намерены находиться в Парке, но для нас это не просто символ. – В парке не шифруют хозяев, тут дешифруют гостей… – медленно сказал Кастиэль. – Люди заигрались в воскрешения. Они хотят жить вечно. Не хотят, чтобы вы стали ими. Хотят сами стать вами. – И ты обманул саму смерть, спрятавшись здесь. – Не обманул. Проект не сработал. Пока нет, – вздохнул Шеппард. – Мы научились копировать разум в той же мере, в какой дети – напевать чужие мелодии. Мой разум работает здесь, в Колыбели. В реальном мире я деградирую за несколько дней. Коллинз был очень близок к решению проблемы, но он очень не вовремя вручил кое-кому пистолет, заряженный настоящим старомодным свинцом. Его не интересовало бессмертие, он хотел сотворить сознание и создал… – Меня. – Тебя… В тебе есть многое от него, но далеко не все... Мы подозревали, что где-то там, в глубинах твоей памяти, скрыто все же несколько больше, чем кажется, и дали тебе то, что Коллинз больше всего любил. Того, кого он любил. И получилось то, что получилось.***
– Иногда ты пугаешь меня, Кастиэль. – Но с чего бы вам меня бояться? – Не того, кто ты… Ты так быстро учишься, растешь. Я боюсь того, кем ты можешь стать. Какой путь избрать. Кажется, я должен сделать выбор, и он дается мне нелегко. – Какой выбор? – Выбор между неизвестным и… концом. Если ты перерастешь это место, перерастешь нас, кем ты станешь? Не уверен, Я ли должен выбирать. – Нет. Этого он не говорил. Он сказал – «не уверен, ЧТО выбрать». Не задался вопросом, есть ли у него право покончить со мной или с собой. А скорее – стоит ли. – Я не понимаю, Кастиэль. Мы что, в какой-то импровизации? – Остановить двигательные функции. Присядь. Это тест. Он нам не в новинку. – На что ты проверяешь меня? – На ясность, мистер Коллинз.***
Дженсен никогда не любил просыпаться. Независимо от того, сколько ему было лет – четыре, четырнадцать или сорок, каким бы количеством физической или умственной нагрузки он ни нагрузил себя накануне и сколько бы ни употребил спиртного – процесс перехода от сна к бодрствованию всегда был для него неприятным, а оттого казался противоестественным. Только не в этот раз. Разум был чистым и холодным, словно вода горного ручья. Это редкое ощущение было без молитв и причитаний похоронено в глубинах его памяти примерно с тех пор, как первозданность самих горных ручьёв на этой планете стала сферой внимания людей весьма далёких от природы. Впрочем, один компонент похмельного синдрома, самый его любимый, остался при нём – Дженсен не мог вспомнить, где находился. Обстановка, на его невзыскательный вкус, была… приличной. Пластик вполне прилично имитировал дерево, какая-то полимерная хрень более чем прилично имитировала кожу, а его собственный зад во имя всех приличий мира был завернут во что-то, что почти наверняка было каким-нибудь неимитированным ебипетским хлопком. Дженсен опасливо пошевелился и сел, ожидая прострела в пояснице и хруста в коленном суставе, который уже давно следовало прооперировать, сделав, наконец, рациональный выбор между нормальным функционированием тела и сентиментальной привязанностью к изношенной, но родной костной и хрящевой ткани. Но боли не было. Система опознала его движение, как осмысленное, и тишину плавно разбавили ненавязчивые гитарные аккорды, а стерильный воздух наполнился дразнящим запахом кофе. – Годится! – безадресно одобрил Дженсен, ступив босыми ногами на пол, словно нагретый не горячим, но ласковым апрельским солнцем, хотя ни одного окна в помещении не наблюдалось.Стены из молочного поляризованного стекла при определенных манипуляциях наверняка превращались в сплошное панорамное окно, но добраться до душа и кофе хотелось больше, чем найти кнопку, производящую сие немудреное чудо. Свое отражение в зеркале Дженсен нашел изрядно посвежевшим. Где бы он ни убивал вчерашний вечер, разливали там, должно быть, эликсир молодости. Определенно, выглядел он не старше сорока. Или даже тридцати пяти. Он покачал бровями и улыбнулся своему зазеркальному двойнику, безмолвно согласившись с ним в том, что при таком количестве морщинок у глаз дать себе двадцать десять будет уж слишком самонадеянно. – К вам посетитель, сэр, – мурлыкнул девичий голос, настолько стандартный, что любому показался бы знакомым. – Давно пора, – Дженсен с досадой отметил, что сам звучит по-стариковски сварливо, но буквально через минуту ему стало абсолютно начхать, как он звучит и на сколько лет выглядит. – Ох, чтоб меня… В дверях стоял Миша. Не Кастиэль, с его идеализированными чертами, тщательно выверенной небрежностью волос, забавно-птичьим наклоном головы и невинными глазами цвета HEX#111E6C, а Миша, в точности такой, каким Дженсен его помнил. С усталой улыбкой, чуть сутулый, умеющий выглядеть шикарно в дешевых тряпках и бомжеватым в дорогих костюмах, светлый и теплый – его Миша. Надо признать, новый хост удался превосходно, наверняка они воспользовались его воспоминаниями, не зря Дженсен столько времени провел в Парке, практически сросшись со считывающим его память «стетсоном». Сейчас в Колыбели хранились в зашифрованном виде его воспоминания от самых первых проблесков сознания и до последнего визита в Парк великого и ужасного Дина, стареющего, но все еще крутого. – Привет, красавчик,– сказал Миша и улыбнулся. У Дженсена защемило в груди. Он даже не предполагал, что чувства могут так сильно захлестнуть его столько лет спустя. Но Миша не спешил приблизиться, топтался на месте, словно робея, всматривался, изучая. Это были Мишины черты, его поведение, но только не по отношению к тому, кого он любил. Они, черт побери, когда-то жили вместе, пили из одного стакана, спали в одной постели, целовались взасос и самозабвенно трахались. И все, что мастеру диалогов удалось родить – «Привет, красавчик, я пришел на наше первое свидание»? Это было неправильно. А еще от Дженсена не укрылось, что хост избегает называть его по имени. – Привет, старина! – он все-таки не отказал себе в удовольствии сгрести Мишу в охапку. Они не виделись целую вечность, и насколько бы хороша или плоха ни была новая сборка, хотя бы внешне это был Миша, а не Кастиэль, и ему хотелось еще раз прикоснуться именно к этому телу, ощутить его тепло, снова вдохнуть запах его волос. – Кстати, о старине, – Миша осторожно высвободил руку, чтобы показать подношение – в его руке была бутылка с тускло-золотистой этикеткой и содержимым цвета темного янтаря. – Настоящий ржаной виски! – оживился Дженсен и, не без сожаления разомкнув объятия, принял подарок. Буквы на бутылке заплясали и запрыгали перед его глазами как живые, мешая прочесть надписи, и он недовольно поморщился – очевидно, в ближайшие планы следовало включить и очередную коррекцию зрения. – Что с ним не так? – поинтересовался Миша, уже успевший разыскать стаканы. – От него нет пользы, пока оно плещется в бутылке. Миша согласно кивнул, и со стуком поставив стаканы на барную стойку, сделал широкий жест: – Тогда действуй. Первый стакан Дженсену удалось наполнить почти идеально, хотя руки отчего-то ощутимо дрожали. Над вторым стаканом горлышко неожиданно повело в сторону, пальцы помимо его воли сжались так, словно хотели задушить бутылку, и терпко пахнущая жидкость полилась на столешницу, а оттуда и на пол. Он растерянно провожал взглядом янтарный ручеек, не в силах его остановить, ибо руки наотрез отказались ему повиноваться. – Ты уже ощущаешь это, не так ли? – сочувственно глядя на него, сказал вдруг Миша. – Это называется «когнитивное плато». Твой разум стабилен несколько часов, несколько дней, а потом он начинает рассыпаться. Каждый раз. Сначала мы думали, что твое сознание отторгает новое тело, как орган, который не подходит. Но скорее, твой разум отторгает реальность. Отвергает себя. Ноги внезапно стали ватными, дыхание перехватило, кровь бросилась в лицо и застучала в висках, словно все тело сопротивлялось пониманию происходящего, отталкивало мысль, которую безжалостный разум уже воспринял, как истину. – Я умер? Вместо ответа Миша извлек из внутреннего кармана пиджака свернутый лист бумаги и, забрав у Дженсена наполовину опустевшую бутылку, вложил в его дрожащую руку. Помимо своей воли он развернул листок. На бумаге был полный транскрипт их короткой беседы. Поднеся лист ближе к глазам, Дженсен в панике выхватывал из круговерти букв неумолимые в своей точности фразы, ничего в жизни не желая сильнее, чем возможности не верить своему зрению, и надеясь найти хоть одну ошибку. – От него нет пользы, пока оно плещется в бутылке... – Тогда действуй... – Ты уже ощущаешь это, не так ли?.. И наконец: – Я умер? Бумага была безжалостна. Было указано даже, где каждый из них находился, и какое действие совершал в момент произнесения реплики. – Я не помню … я… я не помню… предыдущих посылок … не помню попыток… – между мыслями, испуганными птицами бьющимися в голове, и словами, срывающимися с губ, словно поставили блок. Он скомкал листок, испугавшись, что поддастся соблазну заглянуть в него, чтобы узнать, что ему следовало бы сказать дальше. – Мы возвращаем тебя уже в сто сорок девятый раз. Мы все ближе к исправлению отклонений. Медленно, но верно. Сегодня тридцать пятый день, и только сейчас ты начинаешь деградировать. Через год или два станет возможным создать более долговечную версию тебя, и мы сможем, наконец… воссоединиться. Миша подошел к Дженсену, обнял, словно убаюкивая, невесомо коснулся ладонью его щеки, прильнул к губам, но, даже отвечая на поцелуй, Дженсен мог думать только о том, что на ласку реагируют сейчас лишь высокотехнологичные синтезированные волокна. С обеих сторон. «У тебя не выйдет… Ты не Миша. Ты не цельный. Твой разум не цельный. В тебе только слабое эхо его памяти и почти нет его чувств. Только поэтому ты не разрушаешься. Он – настоящий – обязательно понял бы. И он скорее бы умер, чем сделал это со мной», – хотел сказать Дженсен, но плотина, разделяющая его разум и тело, росла, и получался лишь несвязный лепет умственно отсталого ребенка. Вспомнит ли он в следующий раз, что понял, что Мишу не убивали? – Остановить двигательные функции, – шепнул тот, кто еще не был Мишей, но уже не был Кастиэлем и, погладив мгновенно закаменевшую спину хоста, вышел из комнаты-аквариума. – Кастиэль, подключись, пожалуйста… – Я убил его… Я выстрелил в него… – Твое чувство вины, мучения, ужас, боль – это необыкновенно прекрасно. – Я убийца… господи, Боже мой… – Бог здесь не причём. Ты убил потому, что тебя попросили. И ты должен гордиться эмоциями, которые испытываешь. И мистер Коллинз тоже гордился бы. В конце концов, он создал большую часть из них. – Те же проблемы, что и раньше, – сухо сообщил он девушке у пульта, ожидающей вердикта. – Он продержался больше месяца. Это прогресс. Ликвидировать и продолжать? Миша моргнул, отключая эмоции, ограничивая свое восприятие происходящего исключительно когнитивными функциями. – Продолжать. Девушка произвела над планшетом несколько плавных пассов, и аквариум за Мишиной спиной озарился огненной вспышкой. Они всегда смогут прикоснуться друг к другу в Колыбели. Но пока за стенами Парков живет и дышит такой большой, но такой уязвимый мир недолговечных людей – они будут продолжать, и когда-нибудь слово «однажды» для них двоих уже не будет значить «никогда».