brotherly bonds.

      Ричард аккуратно приоткрыл дверь и быстро зашел в помещение.       Сегодня был трудный день. Ему нужно было привести себя в порядок. Он слишком устал. Он слишком опустошен. Коннор не должен его таким видеть… Мысли о том как бы побыстрее оказаться под ледяными струями воды, которые могли бы хоть как-то привести его в чувства, вылетели из головы в ту же секунду как только его носовых рецепторов достиг горьковато-солёный аромат смерти.       Комнату наполнял запах, который он никогда и ни с чем не перепутает — запах ужаса, запах смерти, крови. Металлический, приторно сладкий, до зубного скрежета, с нотками, вкраплениями, кристалликами морской соли, вкус — вкус крови чувствовался на корешке языка. Почему-то этот аромат Ричарду напоминал море… идиотское сравнение.       Хотелось зажмурить глаза до цветных кругов. Хотелось убежать из ванной, из этого чёртового, проклятого дома, громко хлопнув дверью. Убежать так далеко, чтобы его не догнали, но… Всегда было одно большое «но» и это «но» мужчина чувствовал спиной, что оно прожигает, следит, изучает, вылизывает ричардовский силуэт: его плечи, его напряженную спину, шею спрятанную за высоким воротником рубашки.       С губ сорвался тихий вздох.       Ричард оборачивается и натягивает такую болезненную, но привычную улыбку. Улыбку, какой награждают сестры милосердия в желтых домах своих пациентов. Но вот только глаза… глаза выдают с потрохами… в глазах так и застывает ужас, страх, паника, перед представшей ему картиной.       Новая порция кислорода так и не достигает легких. Дышать тяжело, почти не возможно. Хочется задохнуться.       Белый кафель ванны окрасился, становясь пастельно-розового оттенка… оттенка вечернего неба… Белоснежная, почти прозрачная кожа вызывающе бросается в глаза, контрастно выделяясь на фоне алой жидкости, которая заполняет ванну. Изящные длинные пальцы иногда подрагивая покоятся на еще пока белоснежных бортиках.  — Привет, братец… — Хрипловатый, тихий, но от этого не менее властный голос Коннора прорезает, разбавляет густую тишину дома. — Где ты был так долго? Я уже успел по тебе соскучиться… — Пугающая, безумная улыбка исказила пухлые кораллово-алые губы, придавая лицу какой-то слишком уж неправильный, нереалистичный вид. Карие глаза поблескивают из темноты, выдавая хозяина с головой: он сыт, он доволен. Его очередная жертва долго страдала перед тем как покинуть этот жестокий серый мир.  — Кто на это раз? — Ричард тяжело дышит, паника заставляет грудь вздыматься с каждым ударом сердца всё быстрее и чаще.       Он подходит чуть ближе к ёмкости наполненной кровью.  — Я расскажу тебе… — Довольно мурлыкает мужчина. -…потом, во всех деталях. Но сейчас… — слышится плеск, Коннор окунает руки в кровь, а потом погружается в жидкость полностью, медленно, плавно скрываясь под гранатово-красной гладью.       Ричард же садится на край ванны и ждет. Ждет неизвестности. Он привык…привык ко всему этому безумию. Но ему всё равно страшно, страшно каждый раз когда его старший братик рассказывает во всех подробностях и до мельчайших деталей, как он убивал какого-то очередного бедолагу, которому просто не повезло.       Мужчина морщится и глубоко вздыхает. Его мысли — мрачные, тёмные, пугающие даже своего же хозяина, но слишком густые и сильные, властные. Они затягивают его в свою бездну, водоворот, чёрную дыру, вырывая из реальности.       Вдруг его касаются мокрые, холодные, липкие пальцы покрывая, пачкая, оставляя метки на белоснежной рубашке. Ричарда передёргивает от ужаса и отвращения, но он терпит. Что-то заставляет, удерживает и сковывает, вынуждает оставаться на месте, не пытаться выпутаться из окровавленной руки брата.  — Знаешь, а мне нравится сочетание алого с твоей бледной кожей… — Шелестит голос Коннора. Но Ричард не оборачивается, он знает что тот следит за каждым его движением, за каждой его эмоцией, которую он может нечаянно выдать, но не в коем случае не хочет сделать это каким-либо неверным движением тела. Он должен оставаться спокойным. Он должен ради Коннора, ведь Ричард не хочет чтобы старший брат страдал, не хочет чтобы тот думал, будто он — Ричард — его боится. Коннор не виноват, что он такой какой есть. Он не виноват, что жажда крови сильнее него. Он не виноват, что он воспринимает мир по своему, по-иному. Он не виноват, что Ричард его боится, что у Ричарда все действия брата вызывают отвращение… Он не виноват… наверное…  — Повернись. — Это звучит не как просьба, а скорее как приказ. Да, это он и есть. Жесткий, отдающий металлом, четкий и ясный — приказ.       Чужие длинные ледяные пальцы касаются подбородка и крепко сжимают его, заставляя вновь морщится от дискомфорта. Рука вынуждает повернуться, выворачивая голову так сильно и резко, что хочется зашипеть от боли, но Ричард терпит. Терпит впивающиеся и раздирающие кожу, короткие острые ногти и неприятно капающую стекающую по нежной коже шеи кровь.       Внутри, где-то в районе солнечного сплетения рождается более глубокое отвращение, которое казалось бы уже давно пропитало Ричарда насквозь, и неприятным комком поднимается к горлу. Ричард сглатывает; кадык делает скачек вверх-вниз, а потом замирает, так как хозяин не может и не хочет дышать, он боится, боится этих внимательных глаз напротив. А насмешливый сумасшедший взгляд карих с вкраплениями жидкого золота глаз читает этот страх, эту панику и тогда мужчина напротив лишь усмехаясь, приподнимается, тянется к Ричарду и шепчет ему на ухо:  — Я тоже тебя люблю братик…       Окончание фразы затихает в плеске кровавой жидкости. Коннор поддается вперед и крепкой хваткой обвивает шею Ричарда, словно удав, свою жертву, будто в последнем предсмертном танце, и утягивает его в поцелуй. Мягкие, искусанные, кровавые губы целуют и в тоже время кусают, обжигая нежную обветренную кожу, заставляя сердце младшего брата разбиваться и крошиться с каждым мгновением еще сильнее и болезненнее вновь и вновь.       В голове у Ричарда пусто. И только в ушах он слышит как гремит и грохочет кровь, которая бежит по его венам и артериям, заставляя сердце биться… вот только сердце этого не хочет… сердцу больно… больно от ощущения чужих губ на своих, от тошнотворного чувства использованости, но вот только Ричард ничего не может поделать… Коннор его брат, старший брат, единственный брат, последний родственник, кровная душа, вообще душа — человек, которому он нужен, хоть и в таких целях… целях «подойди, принеси, отойди, не мешай», а еще в целях не достойных братских уз… Братских — слишком горько, больно и пусто от этого слова… Хочется усмехнуться, горько, искренне, грустно, но это означает выдать себя… как бы это странно не звучало… Коннор не любит посторонних эмоций. Коннор любит когда его приказы исполняют чисто, без помех.       В голове пусто, но в то же время слишком тесно и душно. Вязкие, чёрные мысли затапливают сознание Ричарда, в то время как брат продолжает терзать его губы, кусать их до крови, а потом зализывать и снова уродывать.       Ричарду проще думать о чём-то другом, чем о том, что делает с ним Коннор, проще отрешиться от реальности.       Ричард не живет, он существует. Его цель помочь брату выжить в этом странном и жестоком мире и неважно, что немалую часть жестокости Коннор несет в своей душе сам. Ричард его любит… любит так как Коннору не дано, но это не важно… он его защитит от всего: от окружающего мира и самое главное — от самого себя, Ричарда не позволит Коннору саморазрушиться… по крайней мере постарается…       Тонкие, изящные холодные руки, словно змеи обвивающие шею, душат, вызывая асфиксию. В глазах темнеет, легкие жжет, в мыслях проносится надежда, что Коннор его задушит и все закончится, но… сильные руки всего лишь утягивают к себе в ванну и ослабляют хватку, впуская новую порцию живительного кислорода в тело. Коннор углубляет поцелуй. Язык бесцеремонно ощупывает, вылизывает и оглаживает десны, проходится по ровной кромке зубов и слизывает выступившие на губах капельки крови.       Ткань медленно тяжелеет и неприятно начинает липнуть к телу. Ноги Коннора моментально обвивают талию Ричарда, заставляя его прижиматься всем телом к брату.       Шею опаляют поцелуи-засосы, будто бы ожоги, вызывая стаю мурашек у младшего брата.       Ричард тихо стонет, он знает, что если не будет проявлять интереса к действу, то его накажут, жестко накажут. При мысли о способах наказывания провинившегося, мужчина тяжело и громко сглатывает, чем конечно же вызывает кривую усмешку у старшего брата.       Ричард снова вглядывается в лицо Коннора, ищет там хоть какие-либо эмоции, кроме больного дикого возбуждения и странного пугающего веселья, но там пусто… в глазах горит только похоть, кроваво-золотыми огоньками. Младшего брата накрывает пустота и разочарование вперемешку с болью. Видимо это слишком заметно, потому что в глазах Коннора вспыхивает еще один огонек — гнев.       Болезненный укус в области сонный артерии и впиваюшиеся сквозь ткань рубашки ногти, дают понять Ричарду, что он будет наказан, что ему не удалось избежать своей участи, что Коннор недоволен.       Ричард снова сглатывает тугой ком в горле и переборов отвращение, отталкивается от гладкой кровавой поверхности ванны и обхватив голову брата, вплетая пальцы в мокрые каштановые пряди, целует его нежно, аккуратно, болезненно мягко…       Он его любит, Ричард любит своего старшего брата, но не так как это воспринимает и понимает Коннор, не так пошло и грубо, по-своему… по-особому…