Скорбный флаг

Мокрый серый флаг над воротами Альт-Вельдера висит скорбной тряпкой, извещая и напоминая об утрате. Серый флаг на сером замке на фоне серого неба — весьма эсператистское, а потому неприятное зрелище. Заставлять прибывших в Гёрле ждать — наглость, не прибыть в Альт-Вельдер после полученных известий — подлость. Герцог Придд предпочитает обнаглеть. Он слишком многим обязан Корнелию, но теперь может отдать лишь последний долг. — Несчастный случай?.. — ровно переспрашивает Валентин, когда сестра заканчивает с формальными приветствиями и не менее формальными объяснениями случившегося. — Увы, — так же ровно отзывается Ирэна. — Полагаю, графу стало дурно, когда он прогуливался у пруда… Для всех нас это большое потрясение. Валентин отвечает ничего не выражающим взглядом. Вдовствующая графиня Гирке, привычно скорбная — брак с Корнелием был ей в тягость, и похоронное лицо ей не в новинку, а потерявшей мужа женщине полагается скорбеть, — поигрывает костяным веером. — Я не имею права здесь задерживаться, — произносит Валентин, поднимаясь из обитого тёмно-лиловым бархатом кресла. — В скором времени мне необходимо быть в Гёрле. Я бы хотел наведаться к гробнице графа Гирке. — Разве ты не навестишь баронессу Вейзель? И она, и её дочь, похоже, искренне к тебе привязаны… Валентин выходит из Малой Гостиной, и это отступление неприятно напоминает бегство. Быть может, он действительно пытается сбежать — от своих мыслей, от всплывших так некстати воспоминаний. Потому что Она говорила — «сперва — её муж, потом — ты. Скоро, очень скоро, но не раньше, чем он…» Неприятные слова, неприятные мысли, и перспектива тоже неприятная. Валентин будто бы вовсе не замечает холодный дождь, забирающийся мокрыми лапками за ворот дублета. Осенью здесь дожди льют, не переставая. Это было бы неприятно, если бы не было так привычно. Фамильный склеп Альт-Вельдера Валентин находит быстро. Ровные ряды серых гробов, навязчивый запах хризантем и пыли, а ещё дождя, бесконечного дождя, не столько смывающего кровь и память, сколько заставляющего снова и снова вспоминать. Последний гроб ещё не успел покрыться пылью, и рядом с ним тихо увядают лиловые йернские хризантемы. Август-Корнелий Гирке-ур-Приддхен-ур-Гаубенхафт. К кошкам, Корнелий и никак иначе. — Мы слишком много молчали, — тихо произносит Валентин, касаясь кончиками пальцев холодного камня. — Я многого не успел сказать, теперь это не имеет смысла... И всё же, спасибо, Корнелий. За то, что поддержал. За то, что был рядом всю эту безумную войну. За то, что был. «Я так и не понял, — вспоминается чуть насмешливый голос генерала Ариго, — кем вы с Гирке друг другу приходитесь и кто из вас кому полковник». «Он наш единственный уцелевший родич, — отозвался тогда Валентин. — Я не хотел бы его потерять». Увы, мирозданию, похоже, не было дела до чьих бы то ни было желаний или нежеланий. Валентин рассеянно проводит ладонью по высеченному в сером мраморе имени. Отвратительная вещь — память… Хотя бы тем, что никогда не знаешь, какая тварь вынырнет из глубин. «Когда узнаешь про него — жди!» — снова звенит в голове серебристый голос не сестры, но той, что вечно желает беды. Валентин усилием воли душит страх, холодный и скользкий, как живой угорь. Засвидетельствовать своё почтение баронессе Вейзель и Мэллит, и прочь отсюда, обратно в объятия войны. Там, среди выстрелов и взрывов, даже мистика проще и понятнее. Честнее. Там — безликие Они желают смерти безликим всем. Здесь — Она пророчит смерть ему. Она отбрасывает тень, и её не упокоить.