***
В номере всё было вроде бы самое обычное: кровать, письменный стол, громадный светильник, зеркало, даже висела на стене картина — распечатанная в огромном формате обложка Load. Сложно было понять, почему к их приезду в отель в забронированных номерах решили повесить именно её; Кирк думал, что о процессе её создания осведомлён здесь никто не был, да и сам он распространяться об этом не спешил, но про себя признавал, что дизайнерское решение вышло весьма забавное: за этот месяц его чаще заставляла улыбаться мысль о том, что над рабочим столом висит фотография смешанной с кровью спермы, нежели обычно приносящий удовольствие творческий процесс. В общем, номер был обычный, пусть даже и с изюминкой, и оставаться в нём не хотелось. Ровно так же, как и не хотелось из него выходить; к этому Кирка обычно принуждал Ларс, разместившийся как раз в номере напротив. Потому Хэмметт, заслышав стук в дверь, удивляться особо не стал, только закатил глаза и нехотя впустил ударника внутрь. — Знаешь, я тут вроде как услышал, что ты с Джеймсом... — начинать говорить с порога — его отличительная черта; такая же, как и объём информации, который он способен передать, и время, на которое он может эту самую передачу растянуть. Кирк недоверчиво на него уставился. — Подслушал, ты имеешь в виду? — Ульрих отвёл взгляд и коротко кивнул. Если его и можно было заткнуть, то только так: оборвать на полуслове и вопить раза в два громче, чем он. Это, правда, было очень малоэффективно, потому как долго держать язык за зубами он попросту не мог; если Ларс когда-нибудь и успокоился бы, то, наверное, навсегда. — И чего же такого... — ...обсуждал видео, и он тебе сказал, что ты сам для себя сценарий писать будешь. Правда, да? Идеи уже есть? Вопрос пришёлся как раз кстати: он постоянно ходил мимо стола, думая всё-таки взять планшет в руки и чего-нибудь набросать. Почему-то каждый раз его ладонь замирала в считанных сантиметрах и вновь льнула к телу, опускалась, будто бы обессилев. Он не знал, что писать, даже отдалённо не мог себе представить; а если уж он не мог этого сделать в тишине, теперь ему в голову точно ничего не придёт — если датчанин не потянет его слоняться по улицам, то останется сидеть у него в номере, стало быть, пиши пропало. — Да, себе я хочу написать всё сам, — вышло как-то сипло и неуверенно. — Не знаю, правда, с чего начать... Ларс, а тебе совсем... — Не с кем и нечего, — Ульрих предпочитал на такие вопросы отвечать заранее. — И тебе делать нечего, так что давай ничего не делать вместе — так продуктивнее, всё-таки. Да и со сценарием я, наверное, смогу тебе помочь. Ну, не совсем прямо помочь, но подсказать чего-нибудь, наверное, вполне в моих силах... Это Кирка мало утешило: если Ларсу и писать сценарии, то только к порнографии — не к сюжетной, разумеется; такое он не потянет. Да и к песне, и к фильму он относится так же, как Джеймс, значит, ничего дельного не посоветует. Его часть там вообще абсурдная донельзя, — и он её, что удивительно, при этом принял за лучший вариант, — странная и вообще неуместная: он бегает по коридорам от взрыва, который успел бы за это время раз десять разрушить фундамент здания, и бежит только затем, чтобы в конце выброситься в окно. Ульрих, верно, самолично натолкнул сценариста на эту нелепость — уж больно много возле него крутился, наверное, так мозги промыл, что тот потерял способность к логичной мысли, — оттого, наверное, и части Джеймса и Джейсона вышли такими... такими. Часть Кирка сначала была неприметная, но такая же несуразная: то ли он должен был что-то взрывать, то ли взрываться сам. Слишком много взрывов на пять минут видео; это походило уже не на боевик средней паршивости, а на пробу начинающего монтажёра по работе со спецэффектами. — Ну, так подскажи. Вот как ты думаешь, эта песня вообще о чём? — он почувствовал в себе непонятную злобу: вроде постоянно об этом говорил, а его никто понять не мог. Чувства собственной важности у Хэмметта не было, и единственным адекватом в этом цирке абсурда он себя потому не считал, но всё равно восприниматься знакомые ему люди за этот месяц стали совсем по-другому. Ларс между тем разглядывал картину. Он сначала потоптался на месте, потом повернулся, растерянно посмотрел на Кирка и, пожевав губу, произнёс: — Не знаю, быть честным. Мне не особо важно её содержание — я за звук отвечаю, а звучит она красиво, так что меня в ней всё устраивает, — Кирк, сам того не осознавая, то и дело грозно поглядывал на Ульриха; последний же даже самую малость — действительно малость, Ларс привык с таким не заморачиваться — ощутил себя виноватым. — Вот знаешь, для меня эта песня как вот эта наша обложка — вроде и произведение искусства, но ничего там художественного нет, просто кровь и семя. Это, знаешь, как с натюрмортами, в которых все ищут личную позицию автора, а сам несчастный автор просто тарелку рисовал. Хэмметт уселся за стол, всё-таки взяв в руки планшет; вместе с тем он выудил из-под стопки бумаг огрызок карандаша и принялся нервно постукивать им о столешницу. — Тут, по-моему, больше важно, как эту песню видишь ты, — внезапно высказался Ларс. — Она для тебя чем-то примечательна? Кирку присуща педантичность, датчанин это знал. Его вопрос, как показалось гитаристу, был просто-напросто издёвкой; для Хэмметта всё примечательно хотя бы потому, что имеет к нему самому отнюдь не косвенное отношение. Каждая песня — его детище, каждую он чувствует, знает по нотам. Знает, что значат слова, знает, чем их окрасить: соло для песен, как-никак, он тоже почти всегда пишет сам. — Я думаю, что в ней больше жуткого, чем думаете вы. Мотив, конечно, весёлый, но ты вслушайся, услышь, про что поётся: про смерть, про тоску, про страх, про человеческое одиночество... — А в песнях глэмеров про настоящую любовь поётся, но в клипах они всё равно гоняют по Лос-Анжелесу с полным кабриолетом шлюх. Диссонанс иногда тоже важен, — Ульрих чуть придвинул диван и плюхнулся на него, закинув ноги на подлокотник. — С ним иногда даже лучше... Кирк нахмурился. Конечно, и в словах Ларса была доля правды, но он эту правду старательно отрицал. — Лучше для бюджета. Мы создаём искусство, а не товар, — его голос как-то заметно стих. Наверное, он простудился, или ему уже от нервов нездоровилось... — И потом... Ульрих театрально развёл руками, ничего ещё не сказав, как бы заранее намекая Хэмметту, что он в своих суждениях ошибается. — Если бы не создавали товар, нам бы ни гроша не платили. Ни ты, ни я не работали бы за просто так, согласись, — он нагнулся поближе к нему, сощурился и попытался заглянуть в его глаза. — Все мы здесь за деньги, а ты — в особенности. Кирк не стал спрашивать у Ларса, почему тот его так выделил; ему стало обидного от самого того, что он наживается и на себе, и на Джеймсе, и на Джейсоне, и вообще ото всего, и внутри зародилась какая-то невыносимая, тупая, бессмысленная злоба на само бытие. Всё не так, все не те; как обычно, как всегда. — Но и товар, знаешь ли, бывает хорошим и исключительным, — он поспешил приободрить Кирка, сразу же изменившись притом в лице: теперь его физиономия выражала заинтересованное волнение, озадаченность, трогательное беспокойство. — Так какой образ подходит песне, как ты думаешь? Хэмметт не хотел смотреть на Ульриха, потому уставился в потолок. На периферии зрения маячила рыжевато-чёрная картина, кожей ощущалось присутствие Ларса, его выжидающий взгляд; тем не менее, Кирку комната казалась пустой. Он подумал о песне. Она — обращение: в ней есть кто-то, кто истинно дорог, кто-то, кто ненавидит и любит одновременно, не зная, что делать с главным героем, да и боится выбрать: оставить его умирать или взять под своё крыло, выходить, обучить... Она полна трогательного, в самом деле. В ней есть чувство, но нет описания — никакой локации, ничего, только ощущаются отчаяние и пренебрежение опасностью, смирение. Хэмметту почему-то представилась пустыня и два человека, еле живых, из последних сил из неё рвущихся. Один сдаётся раньше, и второй почему-то решает пронаблюдать его смерть, а после попытаться по-человечески похоронить среди песков. Это, конечно, глупо, но второй персонаж, наверное, просто не может взять его с собой: они очень разные, и если их приемлют по отдельности, то вместе они — явление слишком странное, чтобы показываться свету. Сюжет получился сопливый, но Кирку он чем-то понравился. Наверное, именно такая драма казалось ему приближенной к реальности, подходящей и мотиву, и тексту. — Думаю, пустыня. Да, какая-нибудь скалистая, страшная... — он улыбнулся уголками губ. Ларс заметил, как переменился его настрой, и принял старательно внимающий вид, жестом попросив его продолжать. — Два человека, убегающих от судьбы, и никакой к этому экспозиции. Кирк верил в силу символа, знал, чем и как напичкать образ; уже представлял, как будет выглядеть его часть, когда её отснимут, и про себя этим зрелищем наслаждался. Позже он лениво развернулся, начав чиркать по листу карандашом. Ларс до позднего вечера сидел рядом с ним и, на удивление, не говорил ни слова.***
Утром следующего дня уже были ощутимы перемены. Ощущали их все: и Ларс, сейчас очень пожалевший, что отдал наброски Кирка сценаристу, и Джеймс, которого происходящее неимоверно забавляло, и Джейсон, — последнему эти самые перемены не давали смотреть телевизор, и он громко сетовал то на Хэмметта, то на саму железную коробку. Измерялись перемены в децибелах: если раньше Кирк говорил едва не шёпотом, то сейчас просто орал, перекрикивая и сценариста, и ведущего новостей, слова которого Ньюстеду теперь приходилось в меру возможностей читать по губам. Все поначалу были рады, что Кирк и сценарист будут спорить за закрытой дверью; не станут никому из них морочить голову, никого не будут отвлекать от привычных утренних дел. Сейчас Ларс очень боялся, как бы они не подрались, а Джеймс почему-то даже на это надеялся — думал, что Хэмметту очень не помешает выпустить пар, развеяться... — Я сказал «никакой экспозиции», а не «никакой логики»! Какого чёрта, а? Откуда там этот хренов самолёт? Дверь содрогнулась. Взгляды устремились к ней; даже Ньюкид отвлёкся от телевизора, ожидая, что из неё сейчас кто-нибудь выскочит или, того хуже, вылетит. — Никакой экспозиции, как вы и сказали. Получается, наличие самолёта нам объяснять не нужно. Кирк взвыл. Сценарист говорил не то очень спокойно, не то просто устало, не уделяя никакого внимания его замечаниям. — А где второй человек? Где? Почему я бегу от самолёта, зачем? Кто будет лететь за бегущим человеком на самолёте? Почему, твою налево, самолёт не догонит бегущего человека?! В чём логика?.. В дверь ударили снова, прямо по ручке, и металлический звон заглушил вообще всё, что сейчас издавало звук. Послышалась череда глухих отзвуков, как от стука. Ларсу почему-то показалось, что Кирк, возившийся с этим клипом, в конец от него обезумел и сейчас принялся колотить незадачливого сценариста лбом в косяк; свои опасения он сразу озвучил, но Джеймс и Джейсон почти синхронно сказали ровно одно и то же: он был о Хэмметте слишком плохого мнения. — А по-моему, всё-таки сошёл с ума, — настоял Ульрих. Он опасливо оглянулся, встав поближе к Хэтфилду. — Ты с ним вчера разговаривал. Хочешь сказать, он тогда был не в себе? — Ньюстед скептически на него уставился. Джеймс давно высказался по этому поводу, и потому сейчас встревать в разговор он не стал; только наблюдал, в большей мере надеясь на скорый между ними конфликт. Сам знал, что если у кого последнее время и помутился рассудок, так это у самого Ларса, а от этого и Кирка он считал вполне вменяемым, разве что захандрившим на неприлично долгий срок. — Именно. Знаешь, он на меня так зло смотрел сначала, потом как давай допрашивать, ещё и заткнуть меня пытался!.. — Вот же удивительно, — почти про себя усмехнулся Хэтфилд. Ньюстед скорее поверил бы, что свихнулся сам Ларс — столько говорить адекватный человек просто не смог бы, да и его гиперактивность... Он знал, что у Хэмметта был какой-то такой диагноз в детстве; вроде синдром дефицита внимания, но в очень особой форме. Ещё Кирк как-то говорил, что у него ОКР, — и Джейсон бы не удивился, узнав, что тот его диагностировал себе сам, — но это не было особо заметным. Он же вменяемый, говорит связно... Понормальнее многих будет. — А было что-нибудь неестественное, неожиданное?.. Ларс фыркнул. Звуки за дверью стихли; теперь шумел только телевизор, вещающий о военном театре США на Ближнем Востоке. Ньюстед любил такое смотреть, наверное, потому, что никто больше не мог это выносить, никто не норовил к нему присоединиться: милитарные программы как бы гарантировали ему полчаса спокойной жизни среди съёмочной суматохи. — Иди ты, знаешь ли. Вон, смотри про своих солдафонов, только сильно не удивляйся, когда Кирк этого парня оттуда искалеченным выкинет. Он вчера бредил, смотрел в потолок и что-то там нёс про пустыню. Я тебе говорю — свихнулся!.. Вопреки ожиданиям Ульриха, сценарист вышел из комнаты целым и невредимым, ровно как и Хэмметт, покинувший каморку с таким видом, словно его там насильно заставляли глотать пиявок. Он был не сказать что зол, но точно очень разочарован. — Этот идиот всё превратил в ахинею, — он сел на диван рядом с Ньюстедом, — что ему ни дай — из всего сделает какую-нибудь хрень!.. Знаешь, Боб может сделать из дерьма конфетку, а этот... — Да, мы поняли. Так на чём сошлись? — Хэтфилд воровато его оглядел. Он хотел было спросить про доносившееся из комнаты звуки, но в последний момент решил, что совсем не хочет ничего о них знать. Кирк прикусил внутренние стороны обеих щёк, пару раз сморгнул и громко выдохнул. — Нам придётся оставить его сценарий. Я буду бегать от кукурузника по пустыне, Джеймс, — звучало это так абсурдно, что Хэтфилд даже усмехнулся, — я же так совсем свихнусь... Ларс живо принялся его разглядывать. Джейсон отрешился от мира, глядя сквозь экран.***
Кирк сидел в той самой коморке, в очках, растрёпанный и заспанный. Он просматривал отснятый материал: вот Джеймс мчится сквозь город, уезжая от взрыва, вот Ларс суматошно бегает по зданию, чтобы в конце концов выпрыгнуть в окно и полететь по кривой траектории с блаженной миной. Эти их части были какие-то странные; конечно, старались походить на сцены из боевиков, но получалось так себе. Они могли заставить разве что усмехнуться, — и непременно заставили бы, если бы Кирк пребывал в лучшем расположении духа. Эмоции вызвать была способна только часть Джейсона, и то не самые позитивные: он шёл сквозь толпу, потерянный, растерявшийся, беспомощный... Хэмметту это казалось очень обидным, — он бы настоял на том, чтобы его часть пересняли, но идею для неё, как выяснилось позже, подал Ларс, а с ним спорить было бессмысленно и бесполезно. Впрочем, эта часть напоминала о неизбежном, вселяла в грудную клетку нечто, близкое к страху, но походящее больше на потерю сознательности, на тревожность, ощущаемую в те дни, когда просто плывёшь по жизни, отдаёшься её течению, не зная до конца, куда этим самым течением тебя может занести, и это... да, это было круто. Для него самого съёмки начинались завтра, — вернее сказать, уже сегодня, — и предчувствие у него было просто омерзительное. Его должны были отвезти в долину Юты, пустынную местность, весьма обширную, а после — ровно на следующий день — должны были приехать остальные — им зачем-то захотелось снять, как они вместе играют на вершине какой-то скалы. Он давным-давно собрал вещи, и теперь делать ему было, в общем-то, абсолютно нечего, так что он вертел в руках найденный на столе карандаш и пытался нарисовать в своём блокноте то, что хотел бы увидеть в клипе вместо побега от кукурузника. Художественным даром жизнь его, увы, не наделила: на листе красовались десять чёрточек и два кружка — два человека, опирающихся один на другого под палящим солнцем Юты. Тут же он подумал, что идею его воплотить в клипе, наверное, было бы действительно трудно: кто бы стал этим самым вторым? Не Джеймс, не Ларс... Может, Джейсон: ему плевать, в чём сниматься, — его интересует только музыка, — так что видение Кирка он критиковать бы не стал, да и хотелось бы его видеть рядом с собой, пусть сюжет и был грустный донельзя; всяко же лучше, чем смотреть, как на него идёт толпа, то и дело задевая, толкая плечами, сбивая с ног... Впрочем, он тоже не был лучшей кандидатурой. Вообще никто, если так разобраться, не был, никто не подходил; на эту роль нужен был персонаж особого характера, человек совсем другого отношения, пожалуй, ко всему: и к клипу, и к группе, и к самому Хэмметту. Под окном раздался гудок автомобиля. Кирк сразу глянул вниз и заметил оператора, нанятого группой, машущего ему рукой из окна минивэна. Он вздохнул, вырвал лист, зачем-то запихнул его в карман, перекинул ремень сумки через плечо и, покинув каморку, мигом спустился на задний двор. Почему-то ему казалось, что именно в этот момент начался конец; он, впрочем, на предчувствие никогда особо не полагался, но сейчас игнорировать его просто не получалось...***
Уже к трём часам дня он со съёмочной группой прибыл в Юту. Там же ему показали тот самый самолёт, от которого он должен будет бегать: маленький, старый, ржавый... Ожидания оправдались: как есть кукурузник. Кирка это и насторожило, и расстроило одновременно. Съёмки побега от самолёта проходили сумбурно, напряжно, — «эй, мы сейчас обставим тебя камерами с трёх сторон, а ты просто беги по прямой», «чёрт, пробегись ещё раз, пилот далековато летел», «шевели ногами, вся команда ждёт ужин!», — но закончились относительно быстро. Кирка заставили раз десять точно пробежать по жаре дистанцию в тридцать метров, поваляться в песке, покувыркаться через голову, — а этого он не делал, кажется, уже лет двадцать. Он изначально надеялся, что всё необходимое отснимут одним дублем, и потому эстетики ради облачился в чёрное; уже забегу к четвёртому, правда, очень даже об этом пожалел. Когда всё было кончено, Кирк совершил едва ли не фатальную ошибку — попросил оператора показать ему удачный дубль. — Ну и что за херня? Нужно было гонять меня туда-сюда, чтобы отснять семнадцатый дубль таким же, как первый? — чёрт, как он был зол!.. Кровь кипела, и тридцатиградусная жара тут уже давно была не при чём. — Прекратить галдёж! — оператор вырвал камеру у него из рук. — Мы — художники, мы так видим, — и он, глядя Хэмметту прямо в глаза, противнейшим образом усмехнулся. Стоящие за его спиной парни из команды техников рассмеялись. Кирк, хоть и туго соображал после кросса по жаре, быстро понял, что к чему: его ведь снимали как раз те люди, которым он проедал мозги весь месяц; в его понимании это, конечно, было не чем иным, как раздачей ценных указаний, но они, пару раз при нём же лихо покрывшие его благим матом, явно воспринимали его вмешательство в съёмочный процесс совсем иначе. — Прекратить галдёж? Да вы... — слова застряли комом в горле; Кирк будто задохнулся в собственном возмущении, потеряв дар связной речи. — Живодёры! Экзекуторы херовы! Виджилантами себя возомнили, да? За что вам, чёрт вас дери, вообще платят?! Хэмметт срывал голос, но сам себя не слышал: они не сдерживали смех. Он ощутил уже не просто жар в теле: в его крови плавилось железо, в ней, чёрт подери, закипала сталь, и кулак сжимался сам собой, и мышцы дёрнулись от напряжения — в голове метались заряды, жгли подкорку мозга, как если бы его усадили на электрический стул, и перед глазами проносились события последней половины года, изнуряющие, уничижающие... Его словно бы на пару секунд ослепило, — да, ярость слепит в буквальном смысле — он ни черта не видел, потому и ударил наугад, — и бельмо это сошло с глаз только после того, как все парни из съёмочной бригады разом захлопнули рты. На корпусе самолёта, под тенью крыла которого он расположился, от его удара осталась пусть и неглубокая, но всё-таки вмятина. Хэмметт, кажется, этого даже и не заметил, и рука у него не заболела, — не сразу, по крайней мере, — так что физиономию он ни разу не скривил, а потому его монолог, произнесённый надрывно, но тихо, произвёл на операторов сильное впечатление: — Прекратили галдёж? Славно. Издевательства тоже пора бы прекратить. Вы ни черта не понимаете. Вообще. Ваше дело — бегать с камерами и не мешать работать людям, которые хоть сколько-нибудь смыслят в происходящем, уяснили? — он не стал дожидаться, когда они соизволят хоть как-нибудь выразить согласие, просто сразу отчеканил: — Сейчас вы доснимете всё по сценарию, у вас на это будет десять минут. Потом мы едем ставить палатки у подножия горы, и на это у нас два часа. Дольше я вас терпеть не буду, да и не смогу, потому в ваших же интересах быть порасторопнее. Его вкрадчивый шёпот, широко раскрытые — настолько, что видны были белки глаз над радужкой — веки и сведённые на переносице брови, конечно, навряд ли кого-нибудь действительно напугали, но с его негодованием теперь не считаться было нельзя; он же, наверное, не только всей съёмочной группе за этот месяц мозги вынес, но и собственные окончательно растерял, кто знает, чего от него ждать можно?.. Оставшийся материал досняли очень быстро, тихо, без пререканий. Пока операторы грузили в машину оборудование, Кирк самодовольно улыбался: да, чёрт возьми, к нему наконец-то прислушались, пусть не Ларс и не Джеймс, но всё-таки!..***
— Ещё одно слово, и ты пойдёшь до горы пешком, — оператор был чертовски серьёзен, пожалуй, даже слишком: сам же и начал расспрашивать Кирка, мол, что про отснятое думаешь? Впрочем, сам спросил — сам и обиделся, Хэмметт к такому его поведению за месяц совместной работы как-то попривык. Вот уж к чему он не привык, так это к блеску решимости в глазах, к уверенно сжимающей низ его рубашки руке. Не один он горазд устраивать сцены, безусловно, но он почему-то и допустить не мог мысли о том, что другие, возясь с этим клипом, сгубили столько же нервных клеток, сголько сгубил он сам, и так же готовы были вспыхнуть, выплеснуть эмоции прямо ему в лицо. До этого момента он не осознавал, что сам для людей вокруг является раздражителем, что выводит их из себя ровно до той же степени, до какой его из себя выводит вся эта ситуация, а сейчас злился и на всю их бригаду, и на себя, — на себя, правда, всё-таки чуть сильнее. — Не хочешь, чтобы я говорил — не спрашивай, — он постарался ответить спокойно, но презрение в ответе слышалось настолько отчётливо... — Я тебе серьёзно говорю, тебя невозможно терпеть. Знаешь, я люблю группу, в которой ты играешь, уважаю Джеймса и Ларса, и Ньюстед мне нравится, потому я и был рад возможности с вами поработать. Я с таким рвением взялся за съёмки, а ты... Чёрт, да уж лучше бы Мастейна оставили, — Кирк вновь ощутил, как внутри всё закипает, — он и играет лучше, и работать с ним, бьюсь об заклад, раз во сто приятнее, чем с тобой. Это была точка невозврата: даже если бы чёртов оператор прямо сейчас взял свои слова назад, если бы упал на колени и рассыпался в извенениях, если бы материализовал всё сказанное и прямо в ту же минуту запихнул себе в зад, Хэмметт всё равно не стал бы... Всё не стал бы. Сил сдерживаться больше не было. — Знаешь, тормози прямо здесь, я доберусь на своих двоих. А ты, — он едва не ткнул оператору пальцем в нос, — если так обожаемый тобой Дэйв когда-нибудь снова соберёт группу, подпиши с ним контракт, поработай. Если эта рыжая сука за неделю не доведёт тебя до мыслей о петле, позвони, отчитайся. За нечеловеческую стойкость я тебе хоть глотку купюрами набью, хоть зад; уж поверь, не пожалею, собственной рукой пропихну куда поглубже, — на этих словах он вышел из машины и рывком захлопнул дверь. Шёл он быстро, нервно, неровным шагом. В спину ему всё кричали, что он-де превратил группу чёрт знает во что, что все теперь выглядят как педики, притом, несомненно, только по его вине, что он со временем всех сгубит, что музыки нормальной у Металлики не будет больше никогда... Конечно, чёртовы фанаты всё знают лучше него. Ему хотелось огрызнуться, но он стискивал зубы и молчал; хотелось обернуться, но он смотрел только перед собой. Он ушёл достаточно далеко; когда они уже отъехали, всё-таки развернулся. Здравой мыслью было бы пойти по следам шин, но Кирк себя пересилить не мог: презрение, отвращение, жалость, обращённая на себя и против себя, жгли его изнутри. Не хотелось снова идти к ним. Нужно было выпустить пар, и он решил немного пройтись по вечерней прохладе, а после вернуться на это самое место и двинуться под гору. Хэмметт старательно запоминал все ориентиры, отмерял пространство шагами и потому был уверен, что дорогу назад найдёт без проблем. Уверенность, правда, исчезла без следа, стоило ему один-единственный раз оглянуться. Чёрт... Он и сам не успел заметить, как заблудился.***
Темнело на удивление быстро. Голова кружилась, в ногах пульсировало, напрягались все жилы разом: адреналин долбил непрерывным потоком, нещадно прогревал тело... В пустыне к ночи холодало. Кирк ежесекундно бубнил про себя и каждый раз признавал две вещи: он — гордец и упрямец, это хреново и это во-первых; во-вторых, он по уши в дерьме, и у него нет ни единой мысли о том, как из всего этого можно выбраться. Впрочем, была у него призрачная надежда на то, что его уже ищут: может, бригаду недооператоров совесть замучала, и они развернулись, может, ребята из группы уже приехали и подняли хай, не застав его в палаточном лагере... Да, он очень надеялся, что увидит Джейсона, Джеймса или хотя бы Ларса, когда повернёт голову, — кто-то же схватил его за плечо, да так крепко, что всё тело будто током от прикосновения прошибло; так фамильярно, беспардонно, не окликнув даже, — но на деле встал как вкопанный и принялся тереть глаза. Этого не могло быть. Если только мираж... Нет, мираж бы так коснуться его не смог. Что за чертовщина? — Как?.. — он посмотрел в глаза напротив и увидел в них то же, что испытывал сейчас сам: недоумение. В голове пронеслось тихое «помяни...». — Тебя хотел об этом спросить. Я вообще первые минут двадцать думал, что ты мне мерещишься, — в этих самых глазах почти не было радужки — один только неестественно-широкий зрачок, привычный на этом худом, скуластом, бледном лице. Дэйв. Дэйв, чёрт его дери, Мастейн. Обдолбанный по самое не могу, именно здесь, в Юте, посреди пустыни, и именно сейчас, поздним вечером, едва ли не ночью. Божья кара? Галлюцинация? Что угодно, но уж точно не простое совпадение. — Спешу тебя разочаровать, — и шёпотом добавил: «да и себя заодно». — Что ты тут делаешь? Шпионишь, да? Жить скучно стало? — Повеселее, чем раньше, я тебе скажу, — он криво усмехнулся и развязно подхватил Кирка под руку. — Шпионажем не промышляю, но если тебе так угодно — тешь своё самолюбие. Меня в эти места привело нечто совсем иное... Кирк и сам не заметил, как начал подстраиваться под его быстрые шаги. Он не знал, куда они шли, и не был уверен, что такими сведениями располагал сам Дэйв, но всё равно почему-то позволил тащить себя в неизвестность. — И всё таки?.. — он попытался чуть отстраниться, но рука его была слишком крепко прижата вдоль левого бока Мастейна. Сил не хватило. Пришлось смириться. — Да, знаешь... flirting death just for fun, — произнёс он нараспев, но, ощутив выжидающий взгляд на своей щеке, всё же собрался и серьёзно ответил: — Рука, как ты, наверное, и сам знаешь, у меня отнялась. Группы моей больше нет. Заняться мне нечем, брак на грани краха, сплошной облом по всем фронтам... В городе, да и, в общем-то, в штате оставаться не хочется. Кирк постоянно вертел головой, всё ещё надеясь запомнить дорогу, чтобы в случае чего убежать от Дэйва обратно. После, правда, бросил это дело, повернулся и просто уставился на него. — А это? — он указал двумя пальцами на свои зрачки. — Ты же бросил... Вроде как. — Бросил, да. Теперь вот подобрал, — не казалось, что он настроен ссориться; просто огрызание — присущая ему манера общения, с этим Кирку давно следовало бы смириться. — А ты тут как?.. — Мы тут, в общем, клип снимали, а потом меня операторы из машины выкинули. Ну, вернее, я сам вышел, — на мгновение он и сам поразился тому, с какой лёгкостью готов был всё ему выложить. — Представь себе, сказали, что я невыносим. А один из них ещё такой: «вот Джеймс, Ларс и Ньюстед — парни нормальные, а ты такой-сякой, с тобой работать невозможно. Вот был бы в группе Мастейн, было бы всё замечательно, а ты из всех педиков сделал и музыку гробишь», — на время этого монолога Кирк чуть изменил манеру речи и потому звучал как Ларс, когда тот что-нибудь особенно вдохновенно бормочет; при этом при всём он неустанно тыкал пальцем в небо, как агитирующий политик, и Дэйва всё это очень рассмешило. — Типично, что ещё сказать. — А ты ему что? — Пожелал как-нибудь с тобой поработать, — Кирк усмехнулся, едва не споткнувшись; Дэйв был всё-таки повыше, шагал быстрее и дальше, а потому сейчас попросту тащил его за собой, заставляя быстро семенить ногами. — М-м, жёстко, — Мастейн, казалось, прижал его руку к себе чуть крепче. — Но просто послать его было бы как-то гуманнее, не находишь? Хэмметт не хотел, но сдержаться не смог: зафыркал, да ещё так радостно, так восторженно... Прозвучало как-то нелепо; во-первых, чтобы он хоть когда-нибудь смеялся над шутками Дэйва!.. Во-вторых, он заблудился и рисковал замёрзнуть ночью, может быть, даже насмерть; уж точно ему сейчас должно было быть не до смеха. — Было бы, конечно, но он меня просто из себя вывел. Я столько бегал туда-сюда, и всё, главное, зря... А что бы сделал ты? — неожиданно для себя спросил Кирк. — Я бы, во-первых, ни за что не поехал снимать клип в пустыню, — начал Мастейн, приняв до смешного серьёзный вид. — А вообще так, если серьёзно, мой психотерапевт рекомендовал мне всегда стремиться проработать конфликт. Я бы у этого твоего оператора спросил, как он вычислил, что коллеги мои обратились в педиков, почему решил, что виной тому именно я и как, по его мнению, происходит процесс обращения. Было бы, может, не так эффектно, но слушать чужие фантазии всегда по-своему забавно. Кирк прикусил губу. — Думаю, я бы уже вопросе эдак на втором лишился челюсти. Я его тоже вроде как довёл... сильно довёл, — он звучно вздохнул. Дэйв ухмыльнулся. — Ну и сука же ты, Хэмметт, — прозвучало на удивление беззлобно. — А вообще он, конечно, мог бы и не ответить, но задумался бы. Вот допустим, что тебя укусил педик; а это должно передаваться, наверное, через укус, раз уж он про превращения говорил. Ты укусил Ларса, уж не знаю, при каких обстоятельствах. Ларс, пока в очередной лобзался с Хэтом, прикусил ему язык, и бац! — был Хэт, стал педик. Правдоподобно, как по мне. — А Джейсон как?.. — Кирк посмеивался про себя. — А за компанию, — Дэйв огляделся. Земли под ногами видно не было; только очертания сопок казались темнее тёмного. Уже было часа, наверное, три как вечер плавно перетёк в ночь. — Это я к чему... заночуем вон там. Я попытаюсь развести костёр, а ты... Ты, в общем, не кусайся. Хэмметт в указанной Мастейном стороне ничего разглядеть не смог. Он устал, в конец измотался, и до него даже не сразу дошёл весь ужас сказанного: ему же, чёрт возьми, придётся ночевать здесь, на голой земле!.. Дэйв вытянул зажигалку из кармана джинсов и одним щелчком осветил перед собой полметра расстояния. Там, куда они шли, виднелись несколько красных булыжников и огромное количество сухих стеблей: это было, конечно, обычное для пустынной местности перекати-поле, только вот ветер его не подхватывал, потому шарообразную форму оно не принимало; впрочем, так даже лучше: всё-таки они вполне могли остаться совсем без огня, если бы горючее пришлось ловить по темноте. — А долго ты уже тут? — Кирк со стороны наблюдал, как Дэйв топчется по стеблям, разделяя их на кучки носками ботинок. — Только сегодня и приехал. Я до этого несколько дней мотался по Калифорнии, ну, ты знаешь, с торчками бродил по маковому полю, смотрел, как всякие там желторотые героин варят, аж смешно становилось... Дэйв говорил долго, намного дольше, чем распинывал траву, — когда с последним он управился, просто встал и продолжил говорить, смотря вроде как на Хэмметта, а вроде как и сквозь него. Да, в Калифорнии он проторчал в палатке возле поля четыре дня, один среди малолеток, колющихся почти сырой ханкой. Потом двинул в Неваду, в Вегас... Господи, Мастейн, жизнь тебя хоть чему-нибудь учит? Нет, — сам признал: ничему. Впрочем, в Вегасе было весело: шикарные казино с бесплатными сигаретами для посетителей, расставленными в стаканах на столиках, ночи, полные неонового света от вывесок, бары, в которых за стакан виски временами выкладываешь больше, чем в иных местах попросили бы за полную бутылку... На Вегас Стрип он оставил всё, что накопил за последние три года. Временами, конечно, выигрывал пару-тройку сотен, но сразу их пропивал; он не уповал на удачу, не надеялся сорвать большой куш — просто хотел развеяться, пожалуй, в последний раз. — Так получилось, что парень, с которым я познакомился в казино, собирался в Юту. Я спросил у него, что тут вообще есть, а он мне такой: «пустыня, холод и смерть». Не помню, как тогда дошёл до такой мысли, но захотел попасть сюда, навязался к нему в попутчики и распрощался с ним где-то на шоссе, — Хэмметт резко подтянул под себя ноги; он уже сидел на камне, Дэйв расположился рядом с ним, поджёг зажигалкой травинку и кинул её в ближайшую кучку стеблей. — Взял таблеток у какого-то встречного задохлика, спросил, что и где, пошёл туда, куда он махнул рукой... И вот, теперь я здесь. — А куда дальше собираешься? — Кирк подпирал подбородок рукой. Веки смыкались сами собой, глаза катились под лоб, но засыпать не хотелось. Мастейн прикусил губу, поджёг ещё пару стеблей. Трава осветила камни рыжим всполохом, огонь почти лизнул обоим стопы, застелился, заметался. Кирк завороженно смотрел на пламя под ногами; вот под ним и горит земля, и вокруг пронизывающий холод, и Дэйв полулёжа щёлкает зажигалкой почём зря, причём делает это так близко к их лицам, что рискует ненароком подпалить кому-нибудь волосы, — так, наверное, Хамстер представил бы себе ад полугодом ранее, но сейчас ему не страшно, не плохо, даже, кажется, впервые за последние три месяца спокойно и уютно. — Туда, — Мастейн поднял глаза к небу. — Меня больше ничто не держит. Я всё потерял, со всеми рассорился, вернулся к тому, с чего начинал: как был наркоманом без гроша в кармане, так им и кончил. Вот тебе и лирика жизни... В голове пронеслось усталое «а, так он опять?..», но Кирк это решил не озвучивать. Дэйв не раз пытался наложить на себя руки; впрочем, во все те разы были вокруг него люди, способные — а главное, желающие — ему помочь. Сейчас он один, и Хэмметт один, и ведут себя они не так, как вели бы на людях; Мастейн склонен к провокациям, весь из себя гад и скотина, и так же склонен к ним Кирк, актёр, художник, рисующий собственный имидж из того, что так или иначе выгодно его группе. Дэйв не стал бы так спокойно с ним говорить, Кирк не стал бы так спокойно отвечать: они бы, может, и не сцепились, но ситуацию накалили бы до крайности. А вот сейчас они были вместе, сидели, изливали друг другу душу, и это было так, чёрт подери, странно, что никто — ни фанат, ни общий знакомый, ни даже парни из группы — в это бы не поверил. Что ж... Чёрт подери, а знакомый ведь сюжет. — Держи, мне всё равно больше не пригодится, — Мастейн протянул ему свою куртку. Кирк и сам не заметил, как задумался и задрожал: может, от холода, может, от внезапного осознания — он ведь сам и написал эту встречу... Кожанку всё-таки принял, надел и едва в ней не утонул. Сразу после полез в карман штанов и нащупал в нём смятый клочок бумаги, вытащил, развернул... — Знаешь, я не думал, что на роль второго можешь подойти ты, — он передал рисунок Мастейну. Тот прищурился, приблизился, едва не уперевшись в лист носом, и усмехнулся. — Что это? Двое в пустыне?.. Чёрт, да ты у нас пророк, — он принялся вертеть зарисовку в руках. — А, подожди, ты же рассказывал... Это — твоя часть клипа, да? — Ага, — Хэмметт играл зажигалкой, то и дело скидывая подожжённые стебли вниз; правда, её у него очень быстро отобрали. — Могла бы быть. Впрочем, думаю, её так ни при каких обстоятельствах бы не сняли... Её без тебя снять невозможно. Дэйв рассмеялся, свесился с камня и поджёг ещё пару кучек травы. Он грел ладони опасно близко к огню, и Кирк хотел уже схватить его за бока и утянуть обратно, пока он не ткнулся в пламя лицом, но тот и сам медленно поднялся, обхватив свою шею нагретыми пальцами. — Чёрт, ты что, со мной флиртуешь? — он улыбался, приподнимал верхнюю губу... Чёрт. — Ой, да больно ты мне сдался, — Кирк отвернулся, вгляделся в темноту. — Просто констатирую факт. Трава сгорела быстро; под ними остался только пепел, и Мастейн даже разулся, принявшись греть в нём босые ноги. Кирк не рискнул. Ему казалось, что он сейчас попросту отключится; бывает такая усталость без сна, когда просто лежишь, ждёшь чуда, а оно всё не происходит, и следующим утром приходится испытывать свои возможности, держаться на грани обморока и молиться про себя, чтобы не встретиться затылком с полом в самый ответственный момент. У Хэмметта такое бывало часто, но сейчас что-то должно было измениться: было предчувствие, будто это самое чудо всё-таки снизойдёт на него... На него бесцеремонно плюхнулись восемьдесят килограмм живого веса, закинули руку поперёк бедра, пролезли ладонью под куртку; чудо, чёрт подери, точно так не сходит — так обрушивается кара. Он, правда, не сопротивлялся: всё-таки тело позади него грело спину, и к его свободному локтю можно было приложиться виском... Этими удобствами вполне окупались недостатки вроде чужих волос, щекочущих шею, и шумного дыхания над ухом. Сонливость начала охватывать тело тремором. — Эй... Слушай, тут чертовски холодно, — Мастейн наверняка успел пожалеть об отданной куртке: дрожь пронимала ноги и спину, ветер продувал затылок так, что на глаза наворачивались слёзы. Снимать кожанку он не полез, конечно, но... — Если я откинусь первым, выроешь мне могилу? Ответа Дэйв так и не дождался.***
Утро наступило всего четырьмя часами позже. Под первыми лучами согревалась земля, открывался горизонт, окрашивалось небо, горы... Кирк всё ещё спал, а вот Дэйв нарезал круги по склону: окоченел, потому едва мог передвигать ногами, но руками проворно растирал на себе всё, до чего мог дотянуться. Он поначалу не хотел отходить далеко, — всё-таки Хэмметт когда-нибудь должен был проснуться, получилось бы очень неловко, не застань тот его рядом, — но позже свет прояснил все окрестности, и за горой отчётливо замаячило нечто серое, чуждое пустыне, с таким альбедо, что глаз при случайном взгляде начинало нещадно, до слёз щипать. Когда же пришёл в себя Кирк, он уже был чёрт знает за сколько метров от него. Хэмметт чертыхнулся про себя и вскочил, едва открыв глаза. — Чёрт, да не мог же... Сука. Либо примерещился, либо сбежал, — первый вариант, впрочем, правдой статься точно не мог: зажигалки у Кирка с собой не было, а вот пепел под ногами был; его подхватывал ветер, унося куда-то вверх. — Чёрт... Он застегнул до горла кожанку и побежал вниз, судорожно оглядываясь и непрерывно спотыкаясь. Про себя ежесекундно признавал: он снова по уши — нет, уже даже глубже — в дерьме, снова один и даже, чёрт подери, представить не может, куда Дэйв мог пойти. Ещё сложнее представить, зачем... Может, он дал дёру и сейчас сидит где-нибудь, вскрывает вены или глотает насухую свои таблетки? От него же ожидать можно чего угодно... — Твою мать, где? — заслышав знакомый шум, Кирк крутанулся на пятке и едва не полетел вниз по склону. Пропеллерный рёв доносился ниоткуда и отовсюду разом, голова закипала от металлического скрежета, и мысли появлялись самые что ни на есть бредовые. Может, он всё ещё спит? Может, его так достала съёмочная бригада, что он теперь те самые съёмки в страшных снах видит?.. Нет, это точно был не сон: кукурузник появился чёрт знает откуда, будто сквозь гору пролетел, и устремился прямиком к нему. Едва Кирк успел вскочить на ноги, как тот прибавил в скорости и отставал от него теперь всего метра на три. Бежать пришлось не щадя ног, а чёртова махина всё снижалась, грозя размозжить его по округлому носу, подрезать зад крылом, колесом переломать ноги, — а последнее было ближе всего, крутилось, грохотало, будто сейчас отвалится и проедется по нему, раз ударит и собьёт позвоночник в кашу. В последний момент, когда нос самолёта от его спины отделял всего один несчастный метр, Кирк обессиленно упал на колени и, распластавшись на песке, кувыркнулся в сторону. Он успел как раз вовремя: махина пошла на посадку; окажись он под ней сейчас, его бы точно нехило покромсало. Остановился кукурузник метра за четыре от него. Из кабины вылез — неожиданно и ожидаемо одновременно — Мастейн. Сукин сын... — Ты себе просто представить не можешь, насколько это утро доброе, — и развёл руками в стороны, запрокинув голову, как если бы эту развалину им сейчас ниспослали с небес. — Полный бак горючего, только представь! Сейчас поднимемся и твоих найдём... — Ты чего нахер сделал?! — перебил его Хэмметт, визжащий, как свинья на бойне. Ладонь он держал над сердцем и, кажется, прямо сейчас переживал микроинсульт. Дэйв подбежал к нему и протянул ему руку. Тому едва хватило сил за неё схватиться: он весь дрожал, исходил холодным потом и дышал так жадно, так часто... На ноги, впрочем, всё-таки встал, пошатался, а потом и пошёл почти твёрдым шагом. — А сам не видишь? Я нам с тобой самолёт добыл... нашёл... — он покривил губы, — угнал. — Дэйв, ты идиот, — Кирк шёл туда, куда его направляли, ни о чём толком не задумывался, потому и в кабину залез так, что даже сам не заметил. — А ты... Ты хоть хернёй-то этой управлять умеешь? — Минут пятнадцать как да. Понял, чем поднимать и сажать, а остальное в целом как с обычной тачкой, — он захлопнул дверь со своей стороны. Кирк вцепился пальцами в сидение и до скрежета стиснул зубы. Взлетать было страшно. Дэйв отходил от таблеток, которыми накидался вчера, и руки у него двигались сами по себе: то дёргались, то принимались бесконтрольно тарабанить по аппаратуре, и всё время тряслись, неверные, ослабшие. Кирк про себя загадывал, на какой высоте они упадут, и радовался всякий раз, когда сам себе проигрывал — на пяти не упали, на десяти, на пятнадцати... Он даже рискнул глянуть в окно со своей стороны. Земля отдалялась, сопки уменьшались, пока совсем не пропали из виду, и уже даже те красные булыжники, на которых они не так давно заснули в обнимку, выглядели на рыжеватой глине как микроскопические точки, будто были не больще мелкого прыщика. Они и палаточный лагерь с такой высоты разглядели не сразу. Хэмметт предположил, что все уехали, попросту про него забыв, запаниковал, но тут Мастейн ткнул пальцем в какое-то бельмо на лобовом стекле. Оно казалось простым бликом света, но стоило им чуть снизиться, как они оба явно разглядели покрытые брезентом шатры и — уже не так чётко — мельтешащие между ними точки. Люди выглядели как какие-нибудь термиты, проворные, копошащиеся, но мелкие, с половину ногтя размером. Некоторых из них Кирк, будь на то его воля, пожалуй, и придавил бы как букашек; себя он за такие мысли не корил — они-то точно заслужили. Сердце затрепетало. Его будто кипятком облили: по телу разошлось тепло, и сидеть в застёгнутой куртке теперь казалось жестокой пыткой. Он поспешил её снять. Пока расстёгивал, заметил, как из неё что-то выпало. Подцепил... Знакомая ведь, чёрт возьми, бумажка: на ней и его каракули, и что-то ещё с обратной стороны. — I never let you walk alone, I know your enemy: it once was me... Хэй, что это? — он неверяще уставился на Мастейна. — Строчка для песни. Обязательно такую напишу, если когда-нибудь опущусь до любовной лирики, — Кирк тонко захихикал. — Чёрт, ну не смейся. Уж не знаю, кто такой меня покусал, — тут он выдержал паузу, глянув на Хэмметта, но быстро вернулся взглядом к приборной панели, — но неплохой мотив в голове родился, ничего такая идея. Думаю, если снова соберу группу, запишу это для альбома; может, она и фанатам приглянется. Хуже в любом случае уже не будет. Весь оставшийся путь они пролетели молча. Коллеги Кирка для лагеря выбрали место как раз под горой, окружённое сопками и оврагами, так что пришлось нарезать пару кругов и сесть едва ли не в километре за ними. Посадка гладко не прошла: Хэмметт думал, что они разобьются к чёртовой матери, и они к этому оказались очень даже близки; к счастью, отделались только сбитым, покривившимся колесом, отлетевшим куда-то вниз. — Ну... — Дэйв уже выбрался из кабины и теперь тянул за собой Кирка, всё ещё мёртвой хваткой держащего сидение, — вылазь, ниже земли уже не упадём. И правда, ниже упасть не умудрился, а всё ж таки едва не встретился с ней лицом. Голова у него шла кругом, перед глазами всё блестело, носилось туда-сюда, как бешеное, пространство так искривлялось, что и шаг ступить было сложно; Дэйв держал его поперёк груди и чего-то нашёптывал, пока в глазах, в ушах — а заодно и в мозгах, если они после такого остались на месте — не прояснилось. — Это самое... Бывай. Твои вон там, дорогу точно найдёшь, — и развернулся, будто хотел поскорее убежать. — Стой! — Кирк рванул за ним, постаравшись схватить за плечо. — Кажется, это тебе ещё пригодится. Он протянул Мастейну куртку. Тот сразу же её на себя напялил, даром что жара стояла под тридцать градусов, и, потоптавшись на месте, объяснился: — Знаешь, я не то чтобы такая скотина... Вернее, скотина-то ещё какая, но это не от грубости. Не умею здороваться, прощаться — тоже, да и не люблю, — на этих словах Кирк похлопал его по плечу. — Ладно, парень, до скорого. — До скорого, — Кирк почти перешёл на шёпот. Ладонь Дэйва чуть потрепала его по руке, и они разошлись; Хэмметт то и дело оглядывался, а вот Мастейн... — Упрямый же ты осёл.***
В лагере того мельтешения, которое они с Дэйвом наблюдали с воздуха, Кирк не застал: все собрались в одной конкретной палатке и орали, верещали, и Ларс вопил громче всех. Если бы не он, сразу бы и не стало ясно, куда они сбежались; пожалуй, впервые его склонность истерить по любому поводу сыграла Хэмметту на руку. Он ожидал, что все уставятся на него, стоит ему только переступить порог шатра, что к нему кинутся с объятиями, что какая-нибудь мразь из съёмочной бригады да раскаится, думал, что горячий спор о нём одном... Жизнь в очередной сунула кукиш ему под нос. Его и заметили-то не сразу, так они были увлечены, и орали все, как явствовало из увиденного, на Джейсона. — Ну и вали! На тебе свет клином не сошёлся, — Хэтфилд направился к выходу из палатки и едва не сшиб Кирка с ног. — Ох, твою налево... Нашёлся, пешеход, — в голосе мелькало что-то радостное, а вот в глазах не было ни удивления, ни воодушевления — ни-че-го. Впрочем, к нему уже мчался Ларс; вот его глаза выражали все возможные эмоции сразу: он и злился, и радовался, и даже, судя по влажному блеску, готов был разрыдаться прямо здесь... Налетел с объятиями, затараторил и всё не отпускал, как бы ни пытался Кирк его от себя отцепить. — А чего происходит-то? — он наконец решился спросить, и все замолкли. Джейсон вдруг оказался по правую сторону от него: — У нас тут назрел конфликт... Это серьёзно, и мне жаль, но... Помнишь, о чём я пару дней назад с тобой говорил? Да, Джей тогда всю ночь напролёт прорыдал в его номере. Собирался, кажется, уходить из группы, начинать всё с нуля со своим сайд-проектом; успокаиваться никак не хотел, так что Кирк до семи утра неотрывно сжимал его в объятиях и отчаянно пытался выждать, когда его плач затихнет, улучить момент, чтобы хоть слово вставить, но чёрта с два бы такая возможность ему представилась. — Ты правда?.. Чёрт, — Хэмметт уже даже вес Ларса на себе не чувствовал. Хотелось переубедить Ньюстеда, попросить одуматься, и тот понимал: посмотрел в глаза и взглядом это всё пресёк. Бесполезно. Поздно. Хэмметт был потрясён, оглушён, ошарашен; такое событие произошло без него, а ведь он, наверное, всё-таки смог бы до всех достучаться, всё исправить... Такое уже случалось с их группой, и Кирк прекрасно знал, что за этим следует: вакуум, застой, депрессия, попойки — а без них Джеймс справляться с горем просто неспособен — и скандалы, суды, разборки, стычки, бесконечные, беспощадные и абсолютно бессмысленные. Последний раз они такое переживали, когда погиб Клифф, и Хамстеру, чёрт подери, каждую ночь хотелось себе глаза выцарапать, и боль всё ещё не стихла; впервые же он ощутил на себе побочное действие такого вот перелома, когда из группы выкинули Дэйва, — все вокруг бесились, переживали, запивали горе и едва могли сочинить хотя бы пару строк. Ему тогда, конечно, было наплевать. Тогда — было, а вот сейчас... Сейчас оставалось только надеяться, что образумится Джейсон, и вместе с тем изо всех сил верить, что недавнее «до скорого» было сказано не просто так; только слушать влажный рокот в груди, растирать горящие от подступающих слёз глаза и ежесекундно сглатывать, чтобы не встал ком в горле; только бояться неизбежного, известного и не очень, и между тем признавать и про себя, и вслух одну вещь: — Клип всё-таки подходит песне, — чёрт, вот бы ещё Ларс так не пялился... — Правда, парни, простите. Я просто не мог оценить это раньше. Взрывы, битое стекло, толпа, — «Джейсон, уходящий через неё от нас» — едва слышно, но да, чёрт подери, он это сказал, — всё это намного эффектнее... Это страшнее. — Страшнее, чем потеряться в пустыне с каким-нибудь абсолютно левым чуваком? — Ульрих удивлённо приподнял бровь. — Никакой он не левый, — отрезал Кирк; плач в его голосе слышался всё отчётливее с каждым словом, — не тот типаж, не тот характер... Он особенный. И совсем с ним не страшно. «Не было страшно» — пронеслось в голове. С ним — не было, а сейчас, за него... — Самолётик твой тоже очень даже вселяет ужас, — Джеймс ободряюще похлопал его по плечу. Хэмметт помотал головой и улыбнулся сквозь слёзы. — Пошли, хоть глянешь свою нелепую страшную часть. — К слову о самолёте, — оператор беспардонно пролез Кирку под руку. — Робби собирался съездить к нему, отснять ещё пару кадров, а эта чёртова рухлядь как в воду... Кирк? Кирк! — тот не глядя засверкал пятками. — Ох, сука, да неужто и его теперь боишься?.. Из-под ближайшей сопки послышалось короткое «да». Хэмметта, однако, давно уже и след простыл.