сигаретный дым в свете фонаря

Чуя Накахара в душегубном бизнесе уже не первый год. Будучи мафиози, он довёл искусство убивать до совершенства. Он многое умел, многое знал, быстро учился и оставался крайне безжалостным. Наверное, именно это качество сыграло заглавную партию в концерте его жизни. Он никогда не заводил друзей, потому что знал, что однажды их придётся убить. Он никогда никого не любил, потому что понимал, что однажды ему придётся причинить боль. Он уважал коллекционное вино и дорогие сигареты, хорошую одежду и элитную обувь. Но больше всего он ценил оружие, которое и было его главным другом в этом кроваво-красном мире. Сегодня он должен выполнить свою главную миссию, подготовка к которой началась уже давно. Он неспешно, одну за другой, застегивает маленькие пуговицы на идеально выглаженной белой рубашки, надевает чёрные брюки с классическими стрелками, застёгивает ремень. Надевает кожаную портупею, начинающуюся чокером на тонкой шее и уходящую вниз по крепкому телу. Сверху жилетка цвета и материала брюк. Аккуратно надевает перчатки, худые пальцы мгновенно скрываются под тканью и пропадают в утренней темноте. За окном лишь вдалеке девственно розовеет высокое небо. Фонари освещают пустынные улицы, оголяя помыслы ночных гуляк. Рыжие пряди, опрятно уложены под шляпой с идеальной шёлковой лентой, на плечи накинут смоляно-чёрный плащ. Он курит, глядя на мертвенно-сонный город, выдыхая дым. Тишину комнаты разрушает тиканье часов, висящих над дверью. Бросает быстрый взгляд в их сторону. Именно так, сегодня. Это случится сегодня. Быть частью мафиозной группировки это значит уметь сливаться со стенами, растворяться в темноте, быть тише шелеста осенней листвы. Это значит быть быстрым, как пуля. К слову о пулях, для сегодняшнего задания он приготовил серебряную, оставшуюся ещё с давних времён, с выгравированной эмблемой Портовой мафии. Уже на протяжении трёх лет, каждый свободный день он искал информацию, просчитывал и продумывал любую мелочь, доводя до идеала свой план. Он просто не мог остановиться, тонул в собственных мыслях, сносящих голову. Это не просто очередная разборка, это точно выверенное сладостное убийство. Он готов, именно сегодня, время пришло. Осаму Дазай, агент вооружённого детективного агентства. В шутку был приставлен к награде за самое большое количество неудачных попыток попрощаться с жизнью. Без шуток каждое утро перевязывает практически все свое тело, скрывая под свежими бинтами грубые шрамы, покрывающие кожу. Одни глубокие, побелевшие от времени, другие более свежие, какие-то ещё красные. Он не жалеет, без труда смотрит на ужасающие рисунки. Это его прошлое, которое останется с ним навсегда, забыть подобное не получится. Ну и есть ли смысл забывать то, что тревожит и посей день, не давай покоя, скребясь и крича внутри черепной коробки. Он ушёл из мафии пять лет назад, оборвав все связи, решив, что больше не может убивать. Первое время спокойной жизни, если ее можно таковой назвать, ему все ещё снились кошмары, напоминавшие поле боя, на которое он выходил ежедневно. Но теперь почти все в прошлом. Сегодня выдался вполне себе сносный день, ему даже не пришлось выходить из офиса, отделался бумажной волокитой и парочкой перезвонов. Хотел уйти пораньше, но не тут-то было. Куникида-сан, лучший и единственный глава отдела, способный усмирить пыл беззаботного Дазая, под вечер принёс ещё десяток неоформленных дел, чем обеспечил коллеге с суицидальными наклонностями незабываемый вечер перед компьютером в окружении документов. Не то чтобы это особо разозлило или вывело из себя молодого человека, но и позитивных эмоций не доставляло. Он сидел и наблюдал за солнцем, уходящим за горизонт и разукрашивающим небо яркой красной полосой. Оно кидало на город тень и с невероятной скоростью скрывалось из поля зрения сидящего в офисе. Осаму закончил работу, немного прибрался, заученное «порядок на столе — порядок в голове» знатно отпечаталось на подкорке, кажется, навсегда. Последний раз пробежался глазами по небольшому помещению, выключил свет и вышел, заперев дверь. На улице ночь. Бежевый плащ спасает от пронзающего весеннего ветра. Мужчина стоит около двери, осматривается вокруг, прикрывает глаза и просто вдыхает воздух ночного города, первые ароматы новой весны. Идти до его дома совсем не долго, безусловно, доехать было бы быстрее, но Дазай предпочитает ходить пешком, оправдываясь тем, что может спровоцировать аварию, которая унесет не только его жизнь. Где-то в глубине души он грезит о двойном (парном) суициде, но все же понимает, что желание должно быть обоюдным. Дорога до квартиры пролегает через набережную порта, которую отчетливо видно из окна его небольшой квартиры. Он размеренно шагает, напевает себе под нос песенки и размышляет о чем-то вечном, понятном лишь ему одному. Не смотрит по сторонам, не прислушивается, просто спокойно бредет по родным улицам, и легкая ухмылка не сходит с его лица ни на секунду. Подойдя к дому заходить внутрь он не особо торопиться. Стоит, смотрит вдаль и насвистывает. — Что-то мне подсказывает, что сегодня кто-то скрасит мое ночное одиночество, — он даже не оборачивается, держась за ручку входной двери, — выходи же, мой таинственный поклонник, дай миру узреть твои рыжие лохмы. В тени мелькает силуэт и через мгновение в свете рядом стоящего фонаря появляется утонченная фигура. — Кажется, ты провалился, милый Чуя. — Осаму улыбается и разворачивается лицом к фигуре, стоящей чуть поодаль. Но в ответ получает лишь звук снятия пистолета с предохранителя. Накахара Чуя долгие годы ждал момента, когда сможет приставить дуло пистолета к голове своего заклятого врага и, наконец, спустить курок, запачкав все вокруг кровью вперемешку с раздробленными костями и кусочками мозгов. А потом бы он просто долго стоял, глядя сверху вниз, надменно насмехаясь. Тогда, вероятно, он почувствовал бы облегчение, свободу. Его душа нашла бы покой. И вот он стоит, держа в руках единственного друга — холодное оружие — положив палец на курок. Выжидает. Пульс ровный, тупо отдает в висках. Убивать для него сродни привычке чистить зубы, но только не сегодня. Слишком долго он ждал этого момента, слишком сильно желал. Слишком отчаянно страдал. Он докуривает, выпускаю дым вверх. Тот красивым облаком растворяется в свете фонаря, сливаясь с ночной темнотой. Тушит окурок. Сегодня. Сейчас. — Да перестань. А ты и вправду идеальный мафиози. Молчишь. Хочешь знать, что тебя выдало? Табачный дым. Я почувствовал его еще выходя из офиса. Ни с чем не спутаю. Ты так аккуратно следовал за мной до самой квартиры, что ж, не могу же я быть грубияном, — он открывает дверь, приглашая внутрь, — пройдем со мной, выпьем, поговорим. Столько времени прошло, думаю, нам правда есть что обсудить. Нууу жеее, хватит дуться, сладкий Чууууяяя. — Заткнись! — он прерывает молчание и поднимает оружие параллельно земле, по направлению к врагу. — Хотел бы убить, давно бы это сделал. Не хочешь, как хочешь. — Дазай кокетливо улыбается и проходит вглубь здания, все еще придерживая дверь, дабы она не закрылась. — Чертов ублюдок! — Проходи, располагайся. Особо ничего не изменилось, так что. — Дазай проходит в квартиру, скидывает обувь, аккуратно вешает плащ. Еще мгновение и тишину помещения нарушает звук льющейся воды. Следом в небольшой, но уютной и достаточно просторной гостиной на кофейном столике уже стоят два бокала и бутылка дорого красного вина, — Твое любимое. Осаму высокий мужчина, Чуя всегда был на полторы головы ниже. Дазай крепкий, а Накахара изящный и утонченный. Но по силе они равны. В свое время ни проходило и дня без драк, разбитых лиц, стесанных до крови костяшек, синяков и ушибов, переломов. Громких слов и колючих фраз всегда было недостаточно. Они не коллеги, они истинные враги. От их чистой живой ненависти кровь закипала, а в ушах начинало звенеть. Но еще не нашлось прекрасней дуэта, чем они. Двойной Черный сносил до основания все вокруг, стоило им прийти к согласию. Каждая победа над врагом — личный проигрыш одного из них, ведь довериться, значит прогнуться, проиграть в сегодняшней дуэли. Но в этом и было их превосходство над остальными — в тошнотворной борьбе друг с другом. — Ты знаешь, зачем я здесь, Дазай. Давай покончим с этим раз и навсегда. — Ну зачем же так торопиться. Присядь. Смотри, говорю же, твое люююбимоооее, — мужчина вертит бокалом с багровым напитком перед лицом стоящего, дразня. Какое нахальство — ни доли страха или ужаса. — Ты омерзителен. — Чуя замахивается и ботинком выбивает предмет из руки сидящего в мягком кресле светло-бежевого цвета. Хрусталь летит прямиком на черный ковер. — Ну вот, теперь придется покупать новый ковер! Ты что не знаешь как сложно вывести красное вино с такого ворса, ну Чуя? — Прекрати! — он замахивается. Удар прямо по лицу, еще удар. Осаму даже не дергается, — Встань и дерись, Дазай! — новый удар. Мужчина уже лежит на полу и улыбается, нежно смотрит на Чую. По лицу растекается кровь. На груди грубо стоит чужая нога, придавливая сильнее к полу. Удар под дых, он сжался. Еще удар. Кашлянул, и во рту появился железный привкус. — Вставай сейчас же, ублюдок! — Новая порция агрессии, новые всхлипы. Рыжеволосый мужчина кричит так, что даже слюни летят во все стороны. В каждый удар он вкладывает всю силу, все ту боль, что ему пришлось испытать, всю ту ненависть, скрывающуюся годами в самых потаенных уголках души. — Почему ты улыбаешься? Убери эту издевку со своего лица! — и снова лакированный ботинок прилетает по груди, выбивает воздух из легких, но Осаму продолжает улыбаться, просто улыбается сквозь кровь, боль, дичайшую боль. Он просто смотрит вверх и видит слезы, блестящие на лице, видит всю ту разрушающую боль в глазах. Слышит крики и вопли. Он все видит, он все знает, всегда знал. — Предатель! Сволочь! Ты ничтожество! Ублюдок, — удар, — ублюдок, — еще удар, - Изменник! — он падает рядом на колени и заходится душераздирающим воплем в собственные ладони, чувствует, как силы покидают тело. — Заслужил. Я заслужил все это. — Осаму лежит рядом неподвижно, истекая кровью, не чувствует тело, но тянется перевязанной рукой, испачканной грязью и алыми пятнами к Чуе, — Прости. — Убери свои руки и закрой свой поганый рот! Думаешь одного «прости» достаточно? — Ты только что избил меня до полусмерти, — закашлялся, плюясь черными сгустками на ковер, — и я заслужил каждый удар, Чуя. Можешь избить меня еще раз, можешь даже убить. Ты ведь за этим пришел? И я заслужил каждый удар. — Он пытается приподняться на локтях, но яркая волна муки пронзает каждую клетку, и с громким всхлипом он падает обратно. — Заслужил каждый синяк. Прости. — Закрывает глаза и теряет сознание, падая в темную бездну. Очнувшись, первое, что чувствует Осаму Дазай, это острую боль в каждой клетке своего организма. Осознание приходит не сразу, но стоит ему двинуться, лишь слегка приподнять голову с подушки, как ощущения усиливаются стократно и воспоминания начинают вставать на свои места. Он тянется к лицу, пытаясь ощупать масштаб бедствия, и понимает, что находится в кровати, чистый и с перевязанными ранами. Осматривает руки — бинты идеально скрывают старые шрамы и новые раны, появившиеся вчерашней ночью. Столько раз он видел именно эту бинтовку — с нахлестом сверху вниз, а не снизу вверх, как обычно делал он. Губы сами расползаются в улыбке, но тут же возвращаются в прежнее положение. Снова вкус крови, губа явно треснула, а мышцы лица несносно ноют. Дневной свет проникает в комнату. Сегодня пасмурно, из окна дует. Он принюхивается. Знакомый запах, противный душащий серый дым проникает в ноздри и стекает в самые легкие. Он закашлялся приподнявшись. — Здесь давно уже не курят. Так что прекрати отравлять чистейшую ауру. — Чуя стоит в дверях, опершись о дверной косяк. Он демонстративно затягивается и, проходя вглубь, выдыхает большое облако, распространяя его по всему помещению. — Ну что за ребенок. Дазай улыбается и ложиться обратно. Чувствует, как матрас прогибается под весом садящегося в ногах. — Еще одно слово и ты снова получишь. Усмехается, но опять кашляет, кажется, легкое точное отбито. — Спасибо. Они просто молчат. Чуя не был здесь около пяти лет. А вернее, ровно пять, начиная с сегодняшнего дня. Он позабыл запах одеколона Осаму, который впитался в обои, ведь мужчина не просто душится, он буквально выливает на себя половину флакона ежедневно. Рыжеволосый отвык от цветов, расставленных по углам, от аромата свежесваренного кофе по утрам. Забыл ощущение от чистого постельного белья, пахнущего Дазаем, его человеческим запахом. Он перестал вздрагивать от каждого прикосновения чужих рук, он утратил возможность млеть от перебирания в своих пальцах чужих непослушных волос. Голубоглазый совершенно перестал чувствовать трепет внутри, который рождался каждый раз от одного лишь взгляда шоколадных глаз. Он не утратил навык перевязывания, и абсолютно точно не забыл количество шрамов, которые пересчитывал каждый день. Его аккуратные губы, кажется, разучились целоваться. Все тело устало ныть от жажды человеческого тепла. Он устал жить без любви, потеряв ее ровно пять лет назад, когда вернулся домой, желая получить объяснения, почему Дазай просто ушел из мафии без каких-либо явных причин. Но тогда он лишь наткнулся на смененные замки и запертые двери. И как бы отчаянно он ни ломился внутрь, как бы ни кричал и ни бился, как бы ни пытался связаться — все впустую. Осаму Дазай просто бесследно пропал как из мафии, так и из его жизни, не сказав ни слова. И тогда мир Чуи Накахары разрушился на мелкие осколки, больно впивающиеся в самое сердце. Он зарекся, что никогда больше не полюбит, никогда больше не впустит в свою жизнь ни одного человека. Поклялся, что найдет и уничтожит Дазая раз и навсегда. Два года он мучился от предательства, грызущего его изнутри. И когда темноволосый высокий суицидник был обнаружен вернувшимся в свою квартиру спустя время, в голове у мафиози начал зреть план мести, мести за все те муки, с которыми он столкнулся. О которых молчал, крича по ночам, убивая каждого хотя бы мельком схож с Дазаем. План мести, который провалился с крахом минувшей ночью. — Ты просто бросил меня. Выкинул из жизни словно помойную крысу. — Я должен был. Прости. — Ты мог дать хотя бы наводку, хоть что-то. — Не мог. Прости. — Ты просто обязан был сообщить мне хоть что-то! Хоть крупицу! — Прости. — Прекрати извиняться! — он встал и подошел к окну, тяжело дыша, чувствуя, как тело по миллиметру снова заполняется болью, злобой и душераздирающей обидой. — Ты даже представить себе не можешь, что я испытывал. — Я не мог. Мне было необходимо залечь на дно, я надеялся, что ты поймешь. — Младший мужчина ударил кулаком о стену и развернулся, уставился в глаза, сдерживая слезы. Лежащий смотрел на него с невинной, невероятно нежной улыбкой, — Я вряд ли пойму, что ты испытал, но мне тоже было нелегко, Чуя. — Даже не начинай. Не пытайся сделать вид, что понимаешь меня! — он снова переходит на крик, сдавив кулаки до побелевших костяшек. — Прос... — Заткнись! Дазай вздыхает. Он пыжится и через боль усаживает, облокачиваясь спиной на стену. Открыв глаза, направляет взгляд на мечущегося мужчину, бывшего коллегу, бывшего партнера. — Мне было больно за каждое несказанное слово, за каждую секунду твоего непонимания, смятения и боли. Я сидел внутри и слышал каждое твое слово, буквально ощущал каждый удар в дверь на своем теле. Я молился, чтобы ты смог пережить это. Как мне сложно было удержаться и не открыть тебе тогда, сердце разрывалось, щемило, тело ныло. Мои переживания никогда не сравнятся с твоим адом, и это факт, я признаю. Первые дни я думал, что умру. Просто помру без тебя и все тут, никакого парного суицида, — он ухмыляется в попытке хоть слегка сгладить обстановку, но лишь видит, как у стоящего закипает кровь в жилах, — всю жизнь я искал ее смысл, прятал боль за убийствами во тьме жизни мафии, потом пытался увидеть свет в агентстве,…но лишь потеряв тебя, я осознал, что ты и есть смысл моей никчемной жизни. Вот и все. Я не прожил и дня, не думая и не вспоминая минуты, проведенные с тобой. Я не знаю, сможешь ли ты простить меня, но — Не смей! — Чуя, я — Я сказал, не смей! — он закрывает глаза и уши, мотает головой и пытается хоть как-то скрыться от мучений, разрывающих внутренности, — прошу, просто — Я люблю тебя, Чуя. И ни на мгновение не переставал любить. Накахара просто падает на колени около кровати. Злоба и ненависть покидают тело, как и силы, снова. Он разжимает кулаки, опускает голову, пряди падают на лицо, скрывая его. Дазай спускается с кровати, кряхтя, и садится рядом. Обнимает крепкие хоть и худые плечи, за подбородок поднимает голову и видит два огромных океана, полных тоски, отчаяние, осколков и боли, нескончаемой душевной пустоты. Он вытирает тихие слезы, катящиеся по лицу. Видеть Чую таким в сотни раз больнее любых избиений. И это его истинное наказание — видеть любимого, родного, но такого далекого, обычно всегда крепкого, сурового, жестокого Чую разбитым вдребезги. И виноват во всем он сам, Осаму. Он наклоняется, и их губы сливаются в мокром от слез поцелуе. Такое забытое чувство, потерянное ощущение целовать любимого. Младший робко отвечает, внутри снова, как и тогда, пять лет назад, что-то щелкает, он оседает в теплых объятиях, чувствует нежные руки на шее, ощущает знакомый вкус и вдыхает запах родного. Он еще не уверен ни в одном своем ощущении, не знает, что будет потом, завтра, через минуту. Но, кажется, обида покинула тело навсегда. Рыжеволосый голубоглазый утонченный и элегантный, суровый и жестокий снаружи, но ранимый и хрупкий внутри, сломленный, кое-как восстановившийся Чуя Накахара. Высокий темноглазый шатен с длинными худыми ногами и перевязанным телом, забавный и легкомысленный снаружи, но со стержнем и бурей эмоций внутри, Осаму Дазай. Они оба разрушены, они оба сломлены, они оба снова собраны и сшиты кое-как. Они истинная тьма и, подавивший ее в себе, свет. Они знают друг друга слишком давно и слишком хорошо. Они через многое прошли вместе. Они — один из тех дуэтов, что заключается где-то на небе вопреки всем разногласиям и предрассудкам. Они есть истинная страсть, истинная боль, истинная любовь.