Запахи и звуки

Верилий не был наивным юношей, раскрашивающим жизнь лишь чёрной и белой краской, но на какое-то время позволил себе поверить: теперь, когда они с Савосом объяснились и пришли к пониманию, дни зыбких сомнений остались позади. Реальность оказалась сложнее и, к сожалению, интереснее, чем виделось поначалу. Любовь — озвученная, признанная и разделённая — делала Верилия намного счастливее, чем прежде, и никакие географические преграды не в силах были этому помешать. Каждое полученное или отправленное письмо наполняло сердце светом и радостью — но в перерывах между корреспонденцией Верилий не мог не давать воли фантазии и по привычке заполнял пустоту вовсе не радостными сценариями. А уж когда пустота по каким-то причинам вдруг разрасталась… И всё-таки Верилий, вытравивший из сердца немалую часть благоприобретённой, оборонительной недоверчивости, справедливо считал своё теперешнее состояние прогрессом: по крайней мере, он не сомневался в искренности возлюбленного — только в себе. Отчего затянулось молчание? Разум, извечный помощник, был рад предложить щадящие самолюбие варианты: письмо задержалось в пути; дела задержали Савоса: не захотел отвечать впопыхах или с плохим настроением, со злостью на сердце… или банально устал… Но мерзкий тоненький голосок её величества Мнительности подкидывал мессеру Страбону иные сценарии. Возможно, Верилий, докучливый, надоел, утомил, ляпнул что-то не то и даже не заметил — или, наоборот, промолчал, не заметив того, на что стоило обратить внимание. Обидел и даже не понял, чем… Может, зря по негласному соглашению держит всё в тайне — а соглашения никакого и не было между ними? Вдруг Савос решил, что Верилий его стыдится — а вовсе не оттого удерживает себя от рвущегося с языка хвастовства, что опасается неуклюжими недскими пальцами разрушить их хрупкое, нежное, слишком невероятное счастье?.. А если письмо, не дай Девять, вдруг затерялось в дороге? Не будет ли слишком навязчивым написать вдогонку ещё одно — или оно сделает всё только хуже?.. Но Верилий не был ни наивным юношей, ни рабовладельцем, мечтающим приковать к себе Савоса стальными цепями. Прополов сорняки ядовитых мыслей, больше всего он жалел, что не может быть рядом: поддерживать и помогать, когда это и правда необходимо. Всё остальное было, пожалуй что, ерундой.