***
Тепло ощущалось мягким, немного колючим и пахнущим водорослями. Оно щекотало нос, голые ноги и неудобно сбивалось в районе спины. Поерзав, Элизабет узнала одеяло и сразу дернулась, попробовав сесть. Ее остановила чья-то ладонь — заботливая и мягкая — заставила улечься и, пройдясь по плечам, скользнула к вене. — Не... Не надо, — пробормотала Элизабет, согнув руку в локте. Кисть она машинально прижала к груди, нащупала другую — по меньшей мере, чистую — рубашку и шмыгнула носом. — Ты провела много времени с мутантами, — возразил женский голос. — И теперь думаешь, что можешь распознать симптомы опасных изменений лучше меня? Усталый мелодичный голос портил акцент, напирающий на пару согласных. Измотанная Элизабет даже не стала гадать, откуда прибыла женщина, уткнулась носом в подушку. Она не стала сопротивляться и позволила ввести себе какой-то препарат. По комнате разнесся кислый запах, игла оцарапала предплечье и наконец слетело одеяло. Невольно поежившись, Элизабет кое-как села, щурясь на слабый свет ночника. Приглушенный лазоревый неон под пластиком навевал неприятное, и Элизабет обхватила себя руками. Почти сросшись с дрожью, она почувствовала дискомфорт. Запоздало же — осознала, что сидит полуголой перед незнакомой женщиной. Скуластой, пышноволосой и совершенно равнодушной. Ее нелепое розовое платье — с детскими оборками и линялым искусственным мехом на плечах — улыбнуло Элизабет. Оно было... слишком человечным для Восторга, и это вселяло если не надежду, то хотя бы спокойствие. — Как я... — Элизабет закашлялась, остро ощутив нехватку слюны, и женщина, точно почувствовав, протянула ей стакан. Вода была холодной, газированной и сладкой; в горле, конечно, запершило, но жаловаться на помощь глупо. Элизабет облизала губы и медленно заправила волосы за уши. — Спасибо. — Благодарить надо не меня, — отстраненно, с искрами едва подавляемой агрессии ответила женщина и жестом велела подняться. — Таких, как ты, жалеть уже поздно. — Таких как я? — непонимающе переспросила Элизабет. Женщина хмыкнула, скрестив на груди руки, и скосила глаза — колючие, прокрашенные дешевой осыпающейся тушью — в полумрак. На стенах висели плакаты и, кажется, газетные вывески, но с расстояния их не разобрать. Да и куда уже торопиться? Печатное дело было изжито в Восторге; листовки с пропагандой горели услужливо и быстро — и даже Атлас признал, что смысла в них не осталось. Когда-то Элизабет пыталась возражать, объяснить историческую ценность, вырвать пару газет; теперь же — она почти не понимала, в чем смысл хранения лишнего. Потерев колено, Элизабет осторожно поднялась, стараясь незаметно осмотреться. Босые ступни царапнул жесткий ворс, подпорченный липкими пятнами. Элизабет поморщилась, но не сдвинулась — только расправила плечи и вздохнула. Восторг, с заложенной в него извращенностью, не давал ей погибнуть. Упрямо толкал все глубже, душил трупными миазмами и окружал, загоняя в угол, мутантами. Отнимал память, подменяя по-настоящему важное знаниями-однодневками. Скалывал эмоции, оставив лишь страх — и единичные аффекты. Элизабет ойкнула, когда сухие жилистые руки без спроса схватили ее за плечи. Женщина растирала ей занемевшие мышцы, сгибала конечности и вслушивалась в хруст суставов. Бесцеремонно хватала за подбородок и поворачивала голову, задумчиво хмурясь и изредка пощипывая кожу. Элизабет морщилась, кривила губы, но не сопротивлялась. Джек Райан ее пощадил, ударив слабо, явно не по лицу, — и явно отволок на свою территорию. И где бы она ни находилась — здесь было неплохо. На складах мутантов и в апартаментах Атласа все складывалось совсем иначе и постоянно ломалось — под шальной пулей или же выловленным из низов трупом. Женщина заставила Элизабет развернуться, ударила меж лопаток и распрямила ей плечи. Ее уверенные кулаки растирали кожу похлеще любой жесткой мочалки — и жар проникал сквозь рубашку. По-своему это расслабило Элизабет, она откинула голову и слабо улыбнулась. Напрасно — женщина обхватила ее, словно пытаясь обнять, прощупала впалый живот и резко ухватила за грудь. Дернула, сжала — до резкого выдоха — соски и пястной костью вдавила в грудину. Кожа среагировала на боль и взбухла. От боли Элизабет перекосило, и она вырвалась, ударив пяткой женщину по стопе, а локтем — по ребрам. Элизабет не сразу сориентировалась, отступила и, рвано осмотревшись, схватилась за ночник. Грудь ощутимо болела и, не поддерживаемая бюстгальтером или корсетом, начала ощущаться уязвимой, доступной для ударов. На шаг отступив, Элизабет поняла, что ошиблась: кровать поддала под икры, и ослабшее тело покачнулось. Если бы женщина набросилась прямо сейчас, то, без сомнений, Элизабет бы поплохело; но та даже не сдвинулась с места — лишь одернула на плечах мех. — Да что с тобой не так?! — Элизабет попробовала крикнуть, но голос звучал так фальшиво и глупо в этой комнате, что она сбилась и раздраженно смахнула с лица волосы. — Что это? Разве так лечат? Сарказм удался слабо и женщину не впечатлил. — С чего ты взяла, что я собираюсь лечить тебя? — Она фыркнула, бормотнула что-то не по-английски — кажется, все же немецкий — и пожала плечами. — Простейшие меры безопасности. У большинства мутантов в Восторге сейчас крайне высокий уровень адаптации, и без должного опыта их просто принять за равных. Мне нужно убедиться, что ты не одна из них. — Это какое-то безумие, — пробормотала Элизабет, покрепче ухватив ночник. Наверно, глупо отрицать правоту женщины. Мутанты боятся себя сильнее, чем кого-либо, и режутся с особым упоением — начиная с лиц. На складе Элизабет видела брошенные ошметки кожи — на одном еще различалась волосатая крупная родинка — и выдранные — с корнем и подкожным салом — клоки волос. Возможно, она нашла бы и больше, но ее спугнул прокравшийся следом мутант — изрезанный до черных наростов и с крупными ожогами на босых ногах. Так что не стоит спорить — особенно вне безопасности. — Это безумие, — повторила Элизабет и опустила ночник. — Почему бы тогда просто... не избавиться от меня? — Об этом нужно спрашивать не меня. Но Джека Райана сейчас здесь не было. О нем женщина говорить отказывалась, меняла тему без права на возражения и вынудила вернуться к осмотру. Особым пунктом стояли вены — следы от инъекций Элизабет добили бы мгновенно. Зависимость от АДАМа лечилась крайне радикально, и стоило порадоваться, что все в Колумбии было иначе. Элизабет же малодушно не могла и этого — плазмиды и вигоры портили жизни одинаково сильно. Без них ее бы ничто не привело в Восторг. Нет, кто-то — кого она упустила. Элизабет, поморщившись, схватила женщину за руку. Та едва не выронила темно-синюю ампулу, но, вовремя сведя колени, поймала ту подолом. — Подожди. Где сейчас Сестрички? — Не там же, где Букер? — Они в порядке? Правда? Женщина недобро сощурилась, хлестнув Элизабет по запястью. Ее столь явно переполняла враждебность, что молчание почти показалось чудом. Навряд ли Элизабет его заслужила: чужая, подозрительная, приволоченная непонятно откуда, без цели и нужды. И можно было не гадать — в сравнении с женщиной она действительно напоминает мутанта. Немытое и неухоженное тело, которое даже видеть не хотелось — не то что чужую, пусть и осыпавшуюся тушь. Закончив осмотр, женщина выдала ей сменную одежду и отправила в душ. Представилась она неохотно — «Тененбаум. Бриджит Тененбаум» — и Элизабет отступила, решив дождаться подходящего момента. Или Джека. Просторная душевая могла похвастаться пустыми пыльными полочками и зеркалом, заляпанным зубной пастой и вязкими, похожими на смолу, разводами. Плазмиды — только они способны так переливаться на свету. Кто-то пользовался этой душевой, и совсем недавно. Тененбаум или же?.. Элизабет осторожно коснулась липких подтеков. Те кольнули пальцы незамедлительно, заставив отдернуть руку. Следы неаккуратных инъекций — хотя, возможно, лопнувший от резкого сжатия шприц? — жаждали травить любого, кто хоть их коснется. Недовольно фыркнув, Элизабет намочила край полотенца и оттерла зеркало. Следом разделась, почесала зудящую ногу и ощупала груди, на которых дали цвет подтеки от хватки Тененбаум. Заживет и это — со временем; но не она сама. Мысли давно расплылись, утратили четкость и заявляли о себе по очереди. Так ограниченно, просто и удобно — для нынешнего Восторга. И сейчас ее тревожили только намерения Джека Райана. Зачем она ему? Такая... поломанная, растерянная, ничего не знающая и уродливая. Отражение не лгало. Может, совсем чуть-чуть, но без него изменится малое. Элизабет исхудала, изломала ногти — а те, что на ногах, пошли трещинами — и сбила колени до багровых синяков. Волосы пушились, секлись; отросшие подмышками и на ногах — неприятно кололись. Локти — белесые, сухие, и продолжать можно, наверно, с вечность. Так чего ждет от нее Джек? Информации — но о ком? Атлас? Мутанты? Колумбия? После горячего душа ей полегчало. Одежда — с мужского плеча — села вполне неплохо, легко подтянулась, где надо, а подпоясанная рубашка лишь подчеркнула талию. Элизабет это действительно порадовало, и она, крутанувшись перед зеркалом, вернулась к Тененбаум. — Можешь пока отдохнуть, — сказал та недовольно. — И помолиться, чтобы проснуться, — короткая, но выразительная пауза, — в том же состоянии. Чуть раньше ее слова могли напугать Элизабет. Сейчас же вода — наконец-то не враждебная, а мягкая и ласкающая кожу — изменила настрой Элизабет. На тело вместо грязи и соли налипло нечто похожее на самоуважение — но это могла быть и обида. — Ты же не думаешь, что я испугаюсь тебя? — Твердый, под крепость сжатых кулаков, голос Элизабет, казалось, был надиктован Букером; столь сильно хотелось плюнуть матом. — После всего того, сквозь что мне довелось пройти? После... Джека? Притвориться и дать намек — не так и сложно. Тененбаум не похожа на женщину, способную брести за Джеком Райаном по районам мутантов: слишком уязвимая, предвзятая — ко всем иным — да еще в тряпичных балетках. Она вполне может попасться на мелкую ложь — если подкрепить ту дрожью и виной в глазах. Тененбаум обдумывала слова Элизабет достаточно долго. — Для твоего же блага лучше не сбегать до возвращения Джека, — наконец произнесла она. — Систему безопасности отладили совсем недавно, и вывести ее из строя не сможет даже Атлас. Тененбаум не знает о смерти Атласа! Элизабет не была уверена, стоит ли это использовать против нее, и ограничилась кивком. Тененбаум это удовлетворило, она собрала свои инструменты и, бросив, что от вещей Элизабет она избавилась, покинула апартаменты. Дверью она не хлопнула, но не оставила воды или какой-либо еды. Элизабет приняла это спокойно, взбила подушку и поморщилась, взглянув на ночник. Холодный и мрачный цвет напомнил ей о рыбном складе, и она без сожалений выдернула шнур. В розетке полыхнуло электричеством — насыщенным и горячим — как от плазмидной зарядки, и Элизабет передернуло. Кто-то определенно изнашивал себя впустую. И лучше бы не Джек. Его Элизабет не успела узнать, понять, расспросить — как он сумел обмануть мультивселенную и почему никого не спас. Вспоминать об этом — больно, но справедливо, ведь отрицать реальность не значит адаптироваться. Элизабет, скорее, начала терять себя — и яркий верхний свет, заливший комнату от хлопка по выключателю, ослепил и чуть испугал. Почти как гибрид активированных турелей и встревоженного Папочки — на первый взгляд, но на второй — уютный и мягкий. Элизабет сразу же обратилась к газетным вырезкам и плакатам, криво расклеенным по одной из стен. Виднелись следы от картинных рам, погнутые гвозди, а некоторые афиши скукожились, затонув в жидком клее. Центральное место, перекрывая листовки Атласа и манифесты Эндрю Райана, занимали плакаты и гофрокартонные коробки — с ее лицом. Ее — точнее, другой Элизабет — и Коэна. Похоже, пластинка «Ты принадлежишь мне» все-таки вырвалась на прилавки Восторга. С большей части картонок Коэн был срезан — пусть и не особо аккуратно — и вместо него кто-то приклеил засушенные цветы. Мертвый букет, перевязанный простой бечевкой — по-детски нелепый и по-своему милый. Улыбка тронула губы Элизабет, и она, вдохнув сухой прелой травы — от цветов запаха не осталось — почувствовала нечто странное и незнакомое. В книгах, что ей довелось прочитать, все это имело вполне логическое объяснение, но Элизабет не была готова принять его. С нее хватало и того, что Джек узнал ее и не добил из-за афиш Коэна. Элизабет осторожно проверила все коробки, но не нашла ни одной пластинки и, промаявшись до последней страницы «От кутюр», все-таки легла. Сон сморил ее быстро, но грубо, подбрасывая кошмары. Все старые раны и воспоминания словно подзарядились кратким отдыхом и атаковали одновременно, выворачивая ее — вместе с Восторгом. Она видела Колумбию, непреодолимую ограду Башни Монументов — и, не в силах быть запертой во сне и в Восторге, распахнула глаза. На удивление легко проснувшись, она приняла реальность не сразу. В комнате, перекрытой слабым, рябящим неоном из-за большого окна, стояли двое — Тененбаум с ее облезлым мехом и, похоже, сам Джек. Разглядеть его спросонья и в полутьме было сложно, угадывалось только общее — высокий рост, крепкое телосложение и широкий, надежно защищающий горло ворот. — От этой девчонки будет одни проблемы, Джек, — ласково, но настойчиво сказала Тененбаум. — Чисто физически она выглядит здоровой, пусть изможденной до неприличия, но что у нее в голове? Она может оказаться гораздо опаснее самого Коэна. Любимые ученики всегда такие. Джек не ответил — и даже не двинулся. — Я не хочу дискредитировать твои решения, но настоятельно прошу подумать снова. Ты же помнишь последний инцидент? — Тененбаум вздохнула, устало мотнув головой. — Хочешь снова устроить бойню в Приюте Бедняка? Джек снова промолчал, и Тененбаум нервно зачиркала зажигалкой. Казалось, Джек пропускал ее мимо — своих замыслов — и чисто из обязательства слушал. — Люди, оставшиеся в Восторге, либо работают на тебя, либо пресмыкаются перед Атласом, заключая с ним крайне сомнительные и бесчестные сделки. — Атлас мертв, — сухо ответил Джек прежде, чем Элизабет тревожно сжалась под одеялом. — Правда? — Тененбаум, похоже, заинтересовалась, забыла о зажигалке и подошла к Джеку. — И почему же ты не рассказал мне об этом раньше? Ты же понимаешь, что это значит? Джек фыркнул и отвернулся. Не похвалившись чужим подвигом, он удивил Элизабет — впервые так сильно, со времен настоящего Букера. Сердце забилось глухо, резонируя от подушки, и Элизабет задержала дыхание, тормозя пульс. Ей нужно было услышать хоть что-то еще. — Так, значит, убил его не ты, — спокойно сказала Тененбаум, но зажигалка повторно ожила под ее пальцами. — Ты позволил ему прятаться в трущобах Восторга, как чумной крысе, чтобы встретиться лицом к лицу и отомстить за всех разом, и ради чего? Города, который кишит мутантами? Они ведь способны короновать и того, кто действительно убил Атласа, Джек. Тененбаум говорила спокойно, но подобранные слова предательски сочились отчаянием и страхом — не за Восторг. За Джека. — Люди Атласа ищут ее, — сказал он, помолчав. — И я не думаю, что из особой любви. Тененбаум его поняла, похоже, и не стала травить вопросами. Вполголоса пожаловавшись на лопнувшие трубы на нижних уровнях Гефеста, она вышла из комнаты — но все-таки на пороге обернулась. — Я понимаю, что о некоторых вещах мне говорить с тобой не стоит, но если ты хочешь с этой девчонкой чего-то большего... Пожалуйста, дай мне об этом знать. Возможные последствия потенциальной интимной близости порой убивают гораздо больше людей, чем пули или плазмиды. Брошенная напоследок фраза заставила Элизабет поежиться, ощутив резкий, бьющий по конечностям холод. Она чихнула, потерла нос и, приподнявшись на локтях, взглянула на Джека. Он так и не сдвинулся, подставляя спину неоновым вспышкам. Темнота прятала его лицо, глаза, настроение, и это тревожило Элизабет. Усевшись, она торопливо нащупала ночник, зажгла его — и ей спокойнее не стало. Джек молчал выразительно, со вкусом; казалось, он пытался общаться тишиной, но сквозь нее сквозило столь много лишнего, что и не разобрать самого Джека. Элизабет натянула одеяло до самого подбородка и заговорила — тихо, точно боясь спровоцировать очередной залп плазмида: — Я правда боялась умереть там. Одна. Выдавить «спасибо» она так и не сумела, вспомнив о Салли. Совесть кольнула Элизабет в этот раз слабо, царапнула словно под сердцем и скрылась — под нескончаемым молчанием Джека. Но его неразговорчивость — в отличие от издевательской болтовни Атласа — ее начала постепенно успокаивать. Джек держал дистанцию — возможно, чуть расслабился, прижавшись спиной к окну — и ничего от нее не требовал. И что-то подсказывало Элизабет, что он не заставит ее притвориться снова — несмотря на все обрезанные коробки от пластинок.***
Ее разбудила Тененбаум и снова осмотрела, на этот раз под аккомпанемент вопросов. Не проснись Элизабет ночью, она бы почувствовала неловкость. Тененбаум, казалось, интересовало все, связанное с половой жизнью: когда начались месячные, продолжительность цикла, был ли у Элизабет секс и с кем, предохранялась ли она или доводила все до абортов. Тененбаум напирала все решительнее, совершенно не слушая Элизабет, и наконец, точно вырвав желаемое — как мутанты, но только слова-правду — закурила. — Джек хочет поговорить, — сказала она на второй затяжке. Завтрак Тененбаум не предложила. Ее действительно беспокоило пребывание Элизабет в Гефесте; а после намеков Джека — и ее существование в целом. Возможно, прямо сейчас, неторопливо пуская дым, Тененбаум обдумывала убийство. У Тененбаум в распоряжении весь Восторг, и, в нужных условиях, сам Джек. Элизабет действительно хотела ошибаться и не растирать встревоженно локтевой сгиб, представляя, как по венам, пузырясь, пробежит кислород. Внезапно ее взгляд зацепился за одно из кресел — разобранное, с несколькими плоскими подушками и пестрым пледом, оно выглядело торопливо и неуверенно брошенным. Почему Джек выбрал неудобное кресло? Возможно, Тененбаум это не понравилось, и она сочла, что убийца Атласа посчитает возможным управлять Джеком — даже без старого кода. На ее месте Элизабет бы так и подумала, но, будучи собой, понадеялась, что все изменится. Умывшись и переодевшись — чужие ботинки сползали даже с тремя парами носков — Элизабет хотела спросить о Джеке, но рация Тененбаум прошипела первой. Сквозь помехи и попискиванье какого-то прибора к ним пробился мутант. — О, пирожок, почему ты так долго не отвечала? — протянул он, ошибаясь чуть ли не с половиной ударений. — Не заставляй меня ждать, я тут с подарком! Элизабет разочарованно вздохнула, но все же — на пару с хмурой Тененбаум — не отвлекалась от рации. Помимо мужского голоса на фоне плескала вода, и ничего хорошего она не сулила. — Такие уроды мне тут попались! Все одинаковые, чистенькие, беленькие и с гладкими лицами. И я их перестрелял для тебя, мой пирожок, сделал их правильными! О, а одному я просто!.. — Мутант едва не захлебнулся нахлынувшим восторгом и сразу же перешел на томные стоны: — Я просто раздробил ему голову. Раз — и на трубе уже кровь. Два — и липнут волосы. Три — и череп бьется, бьется, бьется! Четыре — и я танцую по костям. А пять я оставил тебе, пирожок, он ждет тебя — весь в крови, холодный, но чертовски жирный! Я буду ждать тебя, сладкая! И он, истерично хохоча, отключился — точнее, отшвырнул рацию и, взвизгивая, куда-то направился, что-то бормоча о солнце и больших пузырях. — Похоже, он проник на станцию батисферы, — спокойно отметила Тененбаум. — Надо предупредить Джека. — И все? Элизабет не ожидала от Тененбаум сострадания, скорее, хотела понять — кого разделал, точно гнилой орех, мутант. Кого-то из людей Атласа? Джека? И, главное, где? Судя по эвакуационным планам, попавшимся Элизабет ранее, обширная транспортная сеть Восторга — со множеством узлов и ремонтных станций — мутанты проникнуть могли почти везде. Стыковочные доки, потускневшие от соленой влаги, использовались редко. Пути пошли в расход вслед за порядком: сбои электроэнергии, вспышки гнева Папочек и неконтролируемый гнев мутантов — все это должно было расколоть Восторг в считанные недели. И сыграть на руку Атласу. С Тененбаум, впрочем, Элизабет не откровенничала и следовала за ней не без волнения. Восторг впервые лишил ее оружия — и позволил побыть обычной, забыв сменить обстановку. Однако Элизабет все равно осматривалась с интересом. Восторг — город двух Райанов — извернулся снова, толкая под взгляд прохудившуюся плитку, взмокшие от сильного пара трубы, а по затылку бил свисающими проводами и рваными перетяжками. Гладкие поверхности сменили глянцевый блеск на царапины и мутно-зеленые пятна; они же, казалось, съежились под агрессивными красками, расплесканными по стенам. В глаза бросалось сильнее прочих имя, перекрывавшее растекшуюся пропаганду. Кучкующиеся по углам мутанты старательно портили стены — срываясь порой друг на друга — и крайне фальшиво — не по мелодии, а по словам — затягивали песни, уродуя смысл и само прошлое. История Восторга кровоточила с каждой нотой, пытающейся пробиться под лязг металла, дерущего ограду. Музейные реликты — монументальные макеты, погребенные под осколками, и статуи, крошившиеся под гнетом вандализма — встречались редко, среди прочего хлама. Элизабет заметила в одной из куч два баллона с герметиком и усмехнулась. Тененбаум раздраженно фыркнула и, чиркнув зажигалкой, свернула направо — в длинный переход, зажатый между подводных скал и грязевых наносов. Чрезмерно простой и уродливый для Восторга, он словно из упрямства держался вдали от разрушений. — Однажды в «Гефест» пришел человек, — неожиданно сказала Тененбаум, ускорившись так, чтобы Элизабет смотрела лишь в ее худую напряженную спину. — Он называл себя другом и говорил с Джеком на равных, даже не пытаясь заискивать. Он починил охранную систему и перенастроил пункт термоконтроля. Правда, по мнению Джека, он сделал гораздо больше, — она горько усмехнулась и отшвырнула недокуренную сигарету, — за что, наверно, Джек и убил его. По рукам Элизабет прошла дрожь — от резко напрягшихся пальцев до самых ключиц — и, если бы не приглашающе лязгнувший шлюз, могло бы дойти до судорог. Темный, напичканный узкими коридорами и деактивированными турелями, центр технического обслуживания — «Гефест», если поверить табличке — тонул в свете красных панелей и помутневших желтых ламп. Сквозь трещины в потолке что-то неравномерно капало, но Тененбаум было плевать. Мех на ее плечах намок быстро, Элизабет же старалась лавировать между подтеками. Везде пахло машинным маслом и плазмидами, от пола изредка пробивалась гниль, и резко кольнувшему ноздри кофе Элизабет не сразу поверила. Зал центрального управления встретил их равномерным гулом. В дальнем углу, возвышаясь над панелями, были свалены эмблемы «Райан индастриз», и по обуглившимся деформированным краям стало ясно: их даже не спиливали — срезали плазмидом. Джек Райан, склонившийся над центральной панелью, был в том же растянутом свитере, но в этот раз закатанные рукава оголяли переплетения келоидных рубцов. На правую руку от него стояла кофейная чашка, поставленная на красную, кажется, шелковую тряпку. — На мою рацию поступил сигнал, — сказала Тененбаум, локтем подтолкнув засмотревшуюся Элизабет. — Мутанты атаковали одну из уцелевших станций. — Там были люди, — торопливо добавила Элизабет. — Возможно... — Она ойкнула, получив очередной тычок, но не сдалась. — Возможно, кто-то еще жив. Джек что-то простучал пальцами по краю панели и, обернувшись, кивнул. — Мне нужна вакцина, — коротко бросил он и, поморщившись, растер лоб. Он выглядел не лучшим образом. Глаза, покрасневшие от недосыпа, все норовили впериться в пол, а кожа, и без того светлая, точно грозилась выдавить с потом последние пигменты. Странные и жестокие сравнения, ужившиеся в Элизабет с побега, возникали спонтанно, и она к ним привыкла — но не к чужой боли. Элизабет шагнула навстречу Джеку, но Тененбаум слишком уж громко хмыкнула — заставив вздрогнуть и обернуться. На лице Тененбаум проступили самые мрачные чувства, маскируясь под красные тревожные пятна; но она выдержала и, сдержанно велев Джеку не напрягаться, исчезла под лязг шлюза. Ее отсутствие позволило Элизабет почувствовать себя спокойнее и подойти к Джеку, касаясь его плеч с осторожностью. — Эй, — шепнула она, — ты в порядке? От идиотского вопроса у нее застучали зубы — в преддверии то ли разряда плазмида, то ли ключа, способного раздробить череп. Но Джек действительно отличался от Атласа — и упрямо мотнул головой. Вблизи его свитер казался сплошной спутавшейся затяжкой, а сам он — ребенком, не желающим расстаться с дорогой игрушкой. Глаза — карие, с зелеными крапинками — смотрели на Элизабет мягко и доверительно. Она, вспомнив развешенные плакаты, прикусила губу и отвела взгляд. Джек молча протянул ей кофе и задумчиво прокрутил в руках красный лоскут — неуловимо знакомый, местами выгоревший, точно на солнце. Один из рубцов — поверх правого запястья, вздувшийся, со вспыхивающими изнутри разрядами — выпирал особо по-свежему. Болезненный, пытающийся сбиться с воспаленно-красного, он притягивал и звал — коснуться, погладить, пожалеть. Элизабет тряхнула головой и внезапно поняла, что все это время Джек завязывал платок наподобие галстука, но узел выходил неаккуратным, слабым. Он хмурился, дергал за концы и грозил сбиться на крепкий морской узел. Чувствовалось, платок для него важен — и Элизабет дрогнула. Оставив чашку, она мягко высвободила ткань из-под горячих грубых пальцев — от них по телу пошел ток, и, кажется, вовсе не из-за плазмидов. Элизабет завязала платок как у Букера — свободно, на простой двойной узел. — Все ведь так и должно быть, правильно? — Она криво улыбнулась, почувствовав, как от галстука вместо шерсти пошла теплая ткань жилета, и, прикрыв глаза, принюхалась. Запах не был знакомым, сбивался на едкую горечь кофе и машинное масло, но Букер тоже пил кофе — порой хлестал с избытком, чтобы пробиться к аэротрассе и не сорваться — и, может, когда-то чинил механизмы, пачкая руки и инструменты. Элизабет вслепую коснулась чужого подбородка, со слабо пробивающейся щетиной. — Константы и переменные — в какой бы реальности я ни оказалась. Постоянство красного платка казалось смешным. Вещь оказалась сильнее человека. Платок или же АДАМ — в Восторге смешалось все, и в этот раз Элизабет нервно рассмеялась. Казаться смешной или безумной рядом с Джеком она не боялась — сейчас точно. Он нерешительно обхватил ее ладони и подышал на них, согревая. Пальцы Элизабет — со сгрызенным маникюром и сухими заусенцами — заледенели только сильнее. Обычный жест симпатии пробивал гораздо быстрее, чем все грубо-умелые ласки Атласа и — возможно, у той, другой — щипки Коэна. Джек ни о чем ее не спрашивал, не просверливал взглядом — он просто был рядом, молчаливо, надежно. Как мутант, зовущий свою возлюбленную «пирожком» — без сомнений в чувствах и двуличности. Но ведь его лицу не пойдут ожоги и шрамы — хватало изуродованных предплечий — как, впрочем, и глупая кроличья маска. Их взгляды отскакивали друг от друга, словно от стенки, и каждый раз плечи Элизабет беспокойно дергались. Старые рефлексы, наложенные на безоружность, сплетались во что-то незнакомое и, похоже, настоящее. — Спасибо, — неожиданно сказал Джек. — За что? — прошептала Элизабет. Ответ, конечно, закрутился в голове сразу, но ей было важно услышать Джека. Ей не хотелось его проверять, терзаться скептицизмом и ждать прощального дыма в лицо — от Тененбаум. В Восторге хотя бы на пару минут способно задержаться... счастье? Непринятое Восторгом слово, так и прозвучав, сломало все за секунду. На их сплетенные руки закапала кровь, и он высвободился, отступил, запрокинул голову. Джек стер кровь, закрыл пальцами ноздри и, казалось, неловко сгорбился. Элизабет не рискнула помочь ему, хотя и обшарила взглядом помещение — ни бинтов, ни аптечек. К тому же, она давно не оказывала настоящую помощь: мутанту влепила бы горячим кофе, а людям Атласа — наверно, помогла бы захлебнуться и таким объемом крови. Джек отвернулся, снова приник взглядом к панели и, зажимая нос, переключил два рычага. Судя по загоревшимся надписям, он перекрыл вентиляцию на каких-то уровнях. Почти стершиеся цифры дезориентировали Элизабет, но Джек работал с системами «Гефеста» не первый день. Выстукав по клавишам пятизначный код, он задумчиво дернул платок. — Сколько их было? Он не смотрел на нее — и явно пытался быть серьезным профессионалом. Он, наверно, как и многие мужчины, не понимал, что показать слабость — не значит сдаться. Что бы с ним не творилось — он все еще был на голову выше Элизабет. Во всех смыслах. — Вроде один. — Элизабет быстро облизнула губы. — Но он явно ждет гостей. Кажется, свою подружку. — Она поморщилась, стыдливо спрятав руки в карман — ведь побывав в полушаге от их общины, так просто не отмоешься. — Они собираются... Делать то, что они обычно делают. С мертвыми. Джек хмыкнул. Он не нуждался в смягчении; он видел гораздо больше — и получил взамен, как минимум, исполосованные руки. Ему хватило всего ничего — плазмидов и Тененбаум под боком — чтоб удержать город отца над донными отложениями. Он даже не убивал Атласа. Элизабет почти решилась на вопрос — а стоит ли убийство Атласа тех жизней, что отобрал Джек — но он не позволил: поспешно осушил чашку и потянулся за чем-то, знакомо сжимая пальцы. Он тоже нуждался в оружии, но по какой-то причине терпел, обходясь плазмидами. — Ты же... — осторожно пробуя слова, точно воду, заговорила Элизабет. — Ты же дождешься Тененбаум? — Я и не собираюсь уходить отсюда. Джек пожал плечами, почесал затылок и осмотрел панель. Показатели — перезапущенная вентиляция и выровненный уровень тепла в апартаментах — его вполне устроили. Он осторожно, будто сомневаясь, коснулся платка. — Ты хочешь узнать, как я собираюсь найти их? Проверить частоты рации и через просчет помех или молчащих принимающих сократить зону поиска? Проверить список станций и отсечь затопленные? Отправить мутантов терзать не стены, а собратьев? Забрать рацию Тененбаум и выйти на связь, выпытывая координаты? Или Джек уже справился — перекрыв кислород и наверняка заблокировав выходы? Элизабет была готова — совсем как раньше! — захлопать в ладоши от радости, припрыгивая от нетерпенья на месте. Она сейчас бы согласилась и на аэрокрюк — пусть и Восторг не расщедрился на трассы, но намагниченных крючьев хватало, как, впрочем, и вентиляций — и нехватку патронов. «Гефест» душил полумраком и угрожающим светом, скрежетал всем подряд и вырезал из их с Джеком фигур нечто угрожающее. В мутном, отражающем проржавевшие — от металлической накипи, выбравшейся наружу — скалы стекле они казались неправильными. Темными и изломанными — как те, кто выдрал их из нормальной жизни. Затянувшееся молчание Джек растолковал без подсказок и толкнул дальнюю дверь. За ней — обыденная простота и надежность камер наблюдения. Вмонтированные квадратом в стену мониторы — выпуклые, с выеденными солью углами и редкими царапинами — и самая простая мебель: крутящееся кресло, мусорка и хромированный стол — с несколькими подростковыми книгами и обкусанной ручкой. Пылью не пахло, но она ощущалась — до першения в горле. И, сглатывая, Элизабет невольно разочаровывалась — в своих ожиданиях. Она ничего не сказала Джеку, изобразила слабую улыбку и коснулась ближайшего монитора. Катодно-лучевые трубки, несколько катушек, редкоземельные металлы. Навряд ли Тененбаум учила Джека разбираться в технике, однако он ее понимает — по крайней мере, функционально — и ловко задает параметры. Камеры быстро выдали картинку — зернистую, подтормаживающую и не особо четкую. Звук радовал своим отсутствием, и редкие помехи, вгрызающиеся в экран, казалось, исчезали быстрее. Настроив камеры, Джек выпрямился, скрестил на груди руки и вопросительно глянул на Элизабет. Контрасты от мониторов отбрасывали на его лицо блеклые несмелые тени, и он казался совсем мальчишкой, опасливо запускающим пересобранную машинку. И на его месте Элизабет ждала бы похвалы. — Наверно, на их ремонт ушло немало времени, — сказала она, приблизившись. — Особенно без помощи друга. — В последнее время друзей мне присылает только Атлас. Джек неожиданно усмехнулся и кивнул на верхний правый монитор, отслеживающий особо крупный переход — должно быть, ведущий к центральным просторам Восторга. Его пытался пересечь — неуклюже, подволакивая ногу — один из Больших Папочек. Он часто оглядывался и бил по стеклу буром, словно проламывал дорогу к потерянной Сестричке. Потерянный, кажется, раненый и брошенный, он провоцировал — на жалость. Элизабет шмыгнула носом, быстро потерла глаза и обратилась к камере во втором ряду. Полуразрушенная площадь, засыпанная битым стеклом и гвоздями. Элизабет на ней не доводилось бывать — с нее уже хватило предательски искалывающего ноги хруста. На следующей камере — крайняя справа — виднелись смутно знакомые очертания форта Веселый — последних визуальных нот звукозаписи. Разбросанные пластинки, журналы и несколько изломанных гитар были разбросаны по павильону, в котором прямо сейчас, во все стороны брызгая чем-то липким и темным, отплясывал мутант в перьевой маске. В какой-то момент он выудил из-под рубашки тесак и, покрутившись, распинал обломки грифов. Тесак дрожал, грозил выпасть — пока мутант наконец не вспомнил о нем и не сорвал маску. Открылось лицо — темное, с крупными чертами — совсем непригодное для Восторга. Оно рябило под качеством пленки; но все довел до образца тесак, вошедший точно под подбородок и двинувшийся вверх, по самым контурам — уши, скулы, линия роста волос и наконец отдельно, как образец расового уродства, крупный мясистый нос. Мутант даже не пробовал морщиться — он растекался безумным всепоглощающим счастьем. Восторг охватывал его нарочито нежно и впитывал — Элизабет не сомневалась — всю кровь, до последней капли. Размылось, потеряв значение, расстояние, и ей показалось, что кровь брызнула на нее, миновав Джека. Элизабет непроизвольно придвинулась ближе, задев его локтем и почти попросив — обнять. Но Джек, поглощенный камерами, ткнул пальцем в очередной монитор — и в этот раз наконец-то верно. Элизабет, все-таки шмыгнув носом, присмотрелась — к просторной, заросшей влажным илом станции. Вода умудрялась просачиваться — пусть не буквально — даже сквозь камеры; иначе — цвела затхлостью и смрадом, пытаясь переварить бесчисленные тела. Ее всегда не хватало — для питья — и ей всегда были не рады — у заклинивших шлюзов. На этой станции мутантов, похоже, пугало другое. Их набралось гораздо больше, чем двое, но различить их — невозможно. Одинаково истрепанные маски, грязные костюмы — у женщин платья — и погнутые железные трубы в руках, которыми те пытались вскрыть батисферу. Симметрия батисферы грозила вот-вот разойтись; и с каждым ударом трубы иллюминатор накрывало очередной трещиной. Мутанты порой промахивались и разбивали руки друг другу, но явно без обиды — их всех манила батисфера. Элизабет прищурилась, склонила набок голову — и все равно не разгадала замысла мутантов. Для этого ей не хватало в крови плазмидов, но рисковать — без туза-Тененбаум — больше не стал бы и Джек. — Я перекрыл кислород в секциях перед станциями, — сказал он, как будто подслушал. — Совсем скоро поднимется и вода. Элизабет кивнула, не в силах посочувствовать — мутантам. Они ее пугали и, загоняя в угол, почти обратили в себе подобную. Осознать это было действительно хорошо. Наверно, собой стоило гордиться за стойкость и выдержанные рамки здравомыслия, но ей не хотелось. Воспользовавшись увлеченностью Джека, она обернулась и тихо, одними губами позвала Букера. Он не пытался ей лгать и не навязывал свое отцовство. Он не боялся ошибок и правды. И он заслужил того, чтобы не попадать в Восторг — никогда. — Пообещай мне, — шепнула она совсем-совсем тихо, прикрыв мольбу очередным шмыганьем. Его Джек услышал и тронул локоть Элизабет. Она бесцельно кивнула и, кое-как держась и не оглядываясь, всмотрелась в монитор. Напрасно — ее передернуло сразу, и к горлу подступил склизкий и удушающий ком. Иллюминатор батисферы лопнул, плеснул осколками по воде, и сквозь него рвануло что-то маленькое и юркое. Мутанты оживились, затопали ногами и, вскинув, точно знамена, трубы, рванули следом. Вода действительно поднималась, уже перекрывая им щиколотки и икры; но их гнали азарт и зависимость, и холод весь достался напуганной фигурке, ударившейся плечом о шлюз. Драное платье, босые ноги, огромный шприц и пустые глаза Элизабет заметила гораздо позже мутантов и закричала — напрасно зажимая рот. Она поняла, о каком подарке говорил мутант. Элизабет вся сжалась, напряглась — как загнанная Сестричка — но вместо шприца стиснула ладонь Джека. К спине прижалось что-то успокаивающее, теплое, но ей было плевать. Сестричка металась впустую — между мутантами, батисферой и запертой вентиляционной решеткой. Она, конечно, кричала, звала мистера Пузырька, других Сестер и яростно размахивала шприцом, не в силах его отпустить. В какой-то момент она запнулась и рухнула в воду — ледяную и беспощадную — прямо под ноги тому, кто занес трубу. Элизабет закричала, не разбирая своих же слов, забилась и, сковываемая Джеком все сильнее, пыталась того пнуть или хотя бы прокусить ему губу. Но он — встревоженный и побледневший — держал ее крепко, оттаскивал прочь и уворачивался от тычков. Крики и слезы проходили сквозь нее долго — казалось, рядом успела мелькнуть Тененбаум — и мучительно, заставляя цепляться за Джека и его колючий свитер все сильнее. Она не узнала Сестричку и не спасла — даже не попытавшись раньше. И сама Элизабет, и Тененбаум, и Джек — никто не сделал ничего иначе. — Почему... Почему ты не помог ей... Как и мне... — шептала она, повторяясь и путаясь — в слезах и петлях свитера Джека. — Ведь я... Я ведь умерла ради этого. Ради Салли. И... И, наверно, тебя. Ее трясло и колотило — виной, раскаянием, слабостью и болью — и сверху добивало безумие, молящее бежать, не оглядываясь, и драть ногтями лицо, и жалобно стонать, глотая соленую воду, — в попытке найти хотя бы трупик. Не окажись она в объятьях Джека — настойчивых, горячих и с красным шелковым узлом, впивающимся в щеку — то задохнулась бы: в огородившем станцию вакууме; и в нем, точно в настойчиво бьющемся сквозь все стекла Восторга прошлом, останется лишь ее тело — подавшееся порочному зову Восторга. Того, которого не должно быть за спиной Джека.