Голос совести

Коста-Рика, побережье Карибского моря, 189* год

Бэрил прикрыла за собой калитку и направилась по аллее к дому, ведя лошадь в поводу. Уже близилось время сиесты, и размаривающие лучи тропического солнца заливали сад сплошным золотистым потоком. От них едва спасала даже длинная арка над аллеей, увитая густым зелёным ковром цветущей пассифлоры. Крапчатая кобыла вертела головой, фыркала и тянулась мягкими губами к нежно-сиреневым с кремовой сердцевиной звёздочкам. Пабло уже дожидался во дворе. Он проворно принял из рук сеньоры повод и заторопился в конюшню, чтобы поскорее устроить заслуженный отдых и крапчатой, и себе, а Бэрил поднялась на террасу и оттуда через гостиную — в будуар на втором этаже. Здесь, на теневой стороне дома, её наконец-то встретила долгожданная прохлада. Сама обстановка комнаты, выполненная в мятно-зелёных тонах, словно освежала и успокаивала уставшие от яркого солнца глаза. Бэрил стянула надоевшие перчатки, бросив их вместе с хлыстиком в ближайшее кресло, сняла широкополую шляпу и машинально смахнула несколько прядок, прилипших к разгорячённому лбу и щекам. Да, в такую жару только им с Джеком и не сидится дома, пусть даже сегодня утром они и разъехались порознь. Присев на край кушетки, Бэрил протянула руку к колокольчику и лениво подумала, не позвать ли Карминью, и если позвать, то с чего начать: попросить воды с лимоном, переодеться или узнать, не вернулся ли муж. Но так ничего и не решила — не хотелось нарушать это блаженное полудремотное состояние первых минут отдыха после неуёмной скачки. Просто сидела, прикрыв глаза и не думая ни о чём, пока переменившийся ветер не принёс в комнату через открытое окно бодрящий, пряно-солёный запах моря. Словно вспомнив о чём-то и стряхнув с себя дремоту, Бэрил распахнула стеклянную дверь и вышла на балкон. Песчаный берег начинался почти сразу за оградой особняка, окаймлённый полукругом вырезных малахитовых пальм. Волны, прозрачные, зеленовато-голубые, точно жидкий хрусталь, глянцевито искрились под полуденными лучами, ловя их, как играючи ловят зеркалом солнечный зайчик. Бэрил поднесла руку к глазам, и на секунду ей померещились вдали очертания знакомого белого ялика. Но вскоре она поняла, что ошиблась. Похоже, сегодня её любителя природы к обеду ждать не стоит. Вернувшись в Коста-Рику, Джек с упоением отдался сбору новой коллекции бабочек — кажется, уже третьей по счёту. «Третий раз за всё платит, — улыбался он, прикалывая на расправилку очередной трофей. — Теперь мы честно начнём сначала». Удивительно, но Бэрил была готова согласиться с ним. И не потому, что судьба, сделав круг, привела их обратно в родные края под новыми именами — мистер и миссис Джон Корнелиус. (Фамилию эту, не мудрствуя лукаво, Джек позаимствовал с какой-то вывески на Брук-стрит в Лондоне.) Просто здесь, на их маленькой асьенде, исчезло из её души тягостное чувство неопределённости и притворства, вместе с тенью Хьюго Баскервиля и воспоминаниями о Лоре Лайонс, примирившейся наконец со своим непонятым гением Джеффри. Даром, что ли, после стольких лет они снова начали вместе выезжать на конные прогулки! Верхом на кауром мустанге, в лихо заломленной шляпе набекрень, Джек мчался вдоль кромки прибоя в ореоле брызг, взлетающих из-под копыт, а она догоняла его, нахлёстывая крапчатую кобылу, и хотела только одного — чтобы бело-голубая дорога перед ними никогда не заканчивалась. И позже, когда, распалённый быстрой ездой, он снимал её с седла и опускал на траву, ловила каждое мгновение его ничем не омрачённой улыбки. А вот с лодкой она так толком и не поладила, и в экспедиции на ту сторону лагуны Джек обычно отправлялся в компании верной Мары: бывшая собака Баскервилей просто обожала море… От солёного ветра захотелось пить, и, вернувшись в комнату, Бэрил позвонила горничной. Карминья исполняла приказания, как всегда, быстро и бесшумно. Несколько глотков ароматной, чуть кисловатой воды, а затем прикосновение прохладного шёлка к коже довершили ощущение полного блаженства. В ту минуту, когда горничная прикалывала к её волосам свежий цветок магнолии, на пороге будуара возник Антонио. Старый слуга, съевший вместе с Джеком пуд соли, теперь занимал в их доме почётную должность дворецкого и даже, подобно Бэрримору из Баскервиль-холла, с достоинством носил окладистую бороду, разве что не чёрную, а давно уже седую. — Сеньора, вас хочет видеть донья Диана Ривера. И, мне кажется, — добавил он, понизив голос, — она чем-то очень взволнована. — Просите, — Бэрил прищёлкнула пальцами в знак согласия; привычка, неуместная в Англии, здесь снова пристала к ней незаметно и прочно. — И прикажите подать фруктов и кофе. Диана Ривера открыла для новоявленной миссис Корнелиус ещё одну забытую сторону оседлой и законопослушной жизни, заняв рядом с ней место задушевной подруги. Они как-то удивительно быстро нашли общий язык, несмотря на пятилетнюю разницу в возрасте и на то, что небогатый опыт Дианы не шёл ни в какое сравнение с тем, что выпало на долю Бэрил, ограничиваясь разве что браком с почтенным доном Мигелем Риверой. И всё же, хотя одна по понятным причинам не отличалась откровенностью, а другая — любопытством, тем для разговоров им хватало с избытком. В том, чтобы вот так, запросто, впервые за много лет обсуждать выкройки платьев и обивку для кресел, было что-то на удивление милое и заманчивое, особенно после необходимости взвешивать каждое слово в Девоншире, и потому, возможно, Бэрил так дорожила их неожиданно возникшей дружбой. Бросив последний удовлетворённый взгляд в зеркало, она спустилась вниз, в малую гостиную с видом на сад. Обставленная в коралловых тонах, эта комната неуловимо напоминала столовую в Меррипит-хаусе; сходство бы ещё усилилось, если бы не светлый лак на мебели и живые цветы, превращавшие её в миниатюрную оранжерею. Навстречу ей порывисто вскочила с кресла невысокая молодая женщина, очень взволнованная и очень хорошенькая, хотя испанского в ней было едва ли больше, чем в Бэрил английского, — пухлощёкая золотистая блондинка с доверчивыми тёмно-голубыми, как колокольчики, глазами. Вот только сейчас под глазами отчётливо темнели круги, а румянца на щеках, наоборот, точно и не бывало. — Бэрил, милая, — прошептала она, — я не знаю, что делать. Мне так страшно! Бэрил в первую секунду даже оторопела. Она, конечно, давно привыкла к тому, что люди, не знавшие в жизни трудностей серьёзнее сломанного зонтика, обожают драматизировать любые мелочи. Далеко ходить не надо — сама Диана могла залиться слезами из-за того же зонтика, а через полчаса, успокоившись, уже посмеяться над досадным происшествием. Но сейчас в её лице и голосе не было ни тени притворства. — Ну, ну, — Бэрил мягко взяла подругу за руки и усадила рядом с собой на диванчик. — Всё будет хорошо, только расскажи, что случилось, и вместе мы что-нибудь придумаем. Слова утешения звучали почти по-мужски сухо, во всяком случае, совсем не походили на многословные причитания, которыми разражались в подобных обстоятельствах её приятельницы из далёкой юности. Так говорил Джек в их первые трудные годы, и именно такой поддержки ей особенно остро не хватало в Девоншире. — Я ничего не понимаю… — по плечам Дианы пробежала дрожь, — но я… я больше не могу оставаться в нашем доме! Её пальцы, неестественно горячие, отчаянно сомкнулись на запястье Бэрил. В комнату заглянул Антонио, но присущая ему с рождения осторожность, со стороны успешно сходившая за деликатность, удержала его от намерения обратить на себя внимание. Он лишь поставил на столик у двери поднос и бесшумно удалился. А в памяти Бэрил явственно возникли неожиданно жёсткие руки Джека и трухлявая подпорка за спиной. Да, это было частью их плана, единственной возможностью вырваться для обоих, когда охота за наследством зашла слишком далеко, — и всё же на одно мгновенье она похолодела от его прикосновения. Ещё мгновенье — и грань была бы пройдена. Тогда Джек не то что вовремя опомнился, скорее просто не успел осознать. Но Бэрил теперь точно знала: такое может случиться с любым мужчиной. Даже с неповоротливым добряком вроде дона Мигеля. — Я боюсь, — продолжала Диана, не разжимая пальцев. — Наш дом… он словно перестал быть домом. Там творится — я толком не могу сказать, что именно, сама не понимаю. Но всё началось с Энрикеты… да, с неё. — Вашей домоправительницы? — переспросила Бэрил. — Она ведь, кажется, недавно сломала ногу? — Да, но мы никому не говорили, как это с ней случилось. Мигель не хотел, чтобы поползли слухи. Мы и сами, когда увидели её в тот вечер на балконе… Понимаешь, она была совершенно не в себе! Рыдала, задыхалась, кричала, что не вынесет угрызений, а потом… потом… Её голос прервался. Бэрил, обведя взглядом комнату, заметила поднос и сунула в руки подруге чашку с горячим кофе. Диана сделала глоток и с судорожным не то всхлипом, не то выдохом закончила: — А потом она прыгнула вниз. — Боже правый, — Бэрил машинально перекрестилась. — Ты хочешь сказать, она по своей воле?.. — Я бы тоже так подумала, но только не про Энрикету, — Диана помотала головой. — Она всегда была… знаешь, из тех людей, которые искренне думают, что они всегда поступают правильно и иначе просто невозможно. Я сама не решалась ей лишний раз возразить. И тут вдруг такое… Но самое ужасное: когда Энрикета очнулась, она ничего не помнила! — А что говорит доктор Альманса? — опять же механически уточнила Бэрил. Она-то слишком хорошо знала: увещевания людей науки порой бесполезны, если в душе уже поселился необъяснимый страх. — Что-то про помутнение рассудка… Но мне показалось, он сам себе не очень-то верил. Слишком странное было у него лицо в ту минуту, как будто… — Диана замялась, подбирая слова, — как будто он вовсе не удивился. Тебе, может, известно — наш дом ведь раньше принадлежал ему. — Я слышала что-то такое, — припомнила Бэрил. — Печальная история. Это ведь было до вашего приезда? Верно, три года назад. — Воспоминания, казалось, увлекли и немного успокоили Диану: всё-таки грош цена сеньоре, которая не может поделиться семейными тайнами всех нынешних и бывших соседей на пять миль вокруг. — Доктор тогда попал в ужасно неприятную историю — скандал, конечно, удалось замять, но дела его сильно пошатнулись. Мигель пошёл ему навстречу, предложив за дом очень приличную цену. Больше ведь никто не помог! Бэрил рассеянно кивнула. Диане незачем знать, что упоминание о скандалах и деньгах для неё самой не пустой звук. Им с Джеком в своё время рассчитывать было не на кого. Хотя неизвестно ещё, принял бы помощь её баскервильский гордец, моливший о спасении всего однажды — по горло в болоте в ту страшную октябрьскую ночь… — Да, доктор больше ничего не сказал, — продолжала Диана, — но дальше стало только хуже. Дня через два я поехала в город за покупками, вернулась поздно и сразу заметила, как пусто и тихо в доме. Я вошла в гостиную — там стоял полумрак, огонь в камине едва тлел… И вдруг, ты понимаешь, меня охватило такое странное чувство, как будто я своими руками совершила что-то необратимое и очень скверное. Откуда оно взялось — ума не приложу, ведь я приехала в чудесном настроении, мне наконец-то удалось раздобыть тот изумительный японский шёлк на платье, а тут… И тогда я услышала, как кто-то стонет во сне. Это был Мигель — он сидел в кресле у камина, так крепко стиснув подлокотник, что пальцы у него совсем побелели. Он что-то повторял сквозь сон, сначала неразборчиво, но потом я различила слова: «Гильермо! Поверни коня, Гильермо!». — А может, ему просто приснился кошмар? — Я тоже так подумала. Схватила его за плечо и принялась трясти изо всех сил. Мигель очнулся и взглянул на меня — ох, Бэрил, я, наверное, нескоро забуду его взгляд! В жизни не видела большего отчаяния… как будто у него на глазах кто-то погиб. — Вероятно, тот самый Гильермо, — пробормотала Бэрил. — Да, но у меня не хватило духу расспрашивать мужа. Он, конечно, убеждал меня, что и вправду видел дурной сон, но я уверена, дело в чём-то другом. В тот вечер Мигель не ужинал и спать тоже не ложился — заперся в своём кабинете и просидел там всю ночь, а наутро вышел совершенно бледный и разбитый. А из погребца исчезла бутылка рома. — Мужчины часто так лечатся от тяжёлых воспоминаний, — сочувственно вздохнула Бэрил. — Право, лучше бы Мигель пил, — на глаза Дианы навернулись слёзы. — Это хотя бы по-человечески понятно. Но то, что у нас творится… Вот уже пятую ночь то я сама просыпаюсь от кошмаров, то меня будят его стоны! Мигель всё зовёт какого-то неведомого Гильермо, мечется во сне, а наутро едва держится на ногах. Доктор Альманса выписал ему снотворные порошки, только они совсем не помогают. Я даже предложила было ночевать в разных комнатах — но что подумают слуги? — А кстати, слуги что-нибудь замечают? — Нет, кроме Энрикеты, никто не пострадал. Наша горничная Хасинта, правда, последнее время выглядит подавленной, но у неё, по крайней мере, есть причина — поругалась со своим кавалером. Боюсь, наш дом нас всех скоро сведёт с ума, — Диана поставила пустую чашку на поднос с горьким, прерывистым вздохом. — Неужели ничего нельзя сделать? А что, в самом деле, можно сделать? Это только в записках доктора Ватсона люди обращаются к Шерлоку Холмсу и всё снова становится просто и понятно, как раньше, особенно после подробных объяснений на последней странице. Странно, что мысль о Холмсе вообще пришла в голову ей — жене человека, которому сыщик с Бейкер-стрит уже дважды помог избежать смерти, сначала в трясине, потом на эшафоте. И уж куда ей самой равняться с гением дедуктивного метода! Увы, раз ни Шерлока Холмса, ни доктора Ватсона в Коста-Рике нет и не предвидится… придётся Диане положиться на их случайную знакомую. Правда, хорошо бы с Джеком посоветоваться для начала. И куда он запропастился?.. — Если мы что-то и можем узнать, — Бэрил встала, — то только у вас дома. Подожди меня, я сейчас соберусь. — Сейчас? Сиеста же… — А ты думаешь, я после твоего рассказа хоть глаз сомкну? Нет уж, поехали!