Флейта

Чем ниже опускалась вереница ступеней, тем темнее и тусклее становился искусственный свет, а на смену ему приходил не менее неживой волшебный огонь. По серым стенам прыгали тени, отбрасываемые выточенными в них различными символами тёмного языка. А кое-где, наверное, ещё в самом начале пути в глубину свет попадал на гобелены из человеческой кожи, на которых изображались не то деяния давно минувших лет, не то портреты неких знатных господ или пейзажи Сикаруса. Сикарус... Сор Талгрон открыл глаза, полные искусственной, потусторонней, чернеющей пустоты. Он не видел алого неба тысячелетиями. Был лишь оранжевый свет нескольких ближайших к нему факелов и темнота, отступи он назад к Вратам. Барзек был кротовой норой. Он начинался в Ядовитом Соборе и там дальше кафедры и под толстыми, пропитанными кровью коврами была лестница. Иллюзия становилась ощутимой, лишь когда от неё этого ожидали. Тогда её узрели многие, но спустились в низы лишь шестеро. Сор Талгрон замыкал процессию с пленённым предателем. Впереди же него двое десантников удерживали в своей хватке израненного (но всё ещё сопротивляющегося) одержимого, а ещё дальше, прикрепив ошейник к носителю нерождённого Драк'Шала и тянув за цепь, его вёл пятый офицер одного из "тридцатых" воинств. Шестым стал Мардук, всё ещё не выпускающий из рук сферу Нексуса. В воспоминаниях замыкающего процессию, несмотря на прошедшее время после того дня, казалось, ещё остались отголоски того жуткого ореола ярости, который создавал вокруг себя Мардук. Вышеупомянутый же, окончив свой ритуал и заточив бывшего Несущего Икону, отдал космодесантнику приказ сторожить Пытку и ждать. Ждать незнамо чего. Потом к нему приходили вновь и вновь. Доверенный слуга несколько раз в месяц приносил ему еду и питьё, но пока он спускался вниз, малая часть съестного "таинственным" способом исчезала. Несмотря на своё новое положение и преображённую философию легиона, Сор Талгрон не выказывал никаких признаков гордыни в сравнении со смертными, и потому делал вид, что не замечает пропажи. Лестница воистину уводила в самые низы, и для простого человека была испытанием не меньше того, если б недостойный взбирался ввысь, на горный пик. Лишь в самые редкие случаи тихий шаг и тяжёлое людское дыхание становилось иным диссонансом. Куда более беспорядочным и даже, в некоторой мере, нетерпеливым. Эта смена вела за собой непродолжительный и сухой разговор между ним и личным кошмаром Буриаса: — Война? — он говорил это в третий раз, но теперь уже безразлично и не пытаясь уточнить детали, подкрепляя такое решение опытом предыдущих диалогов. Тогда Мардук кивал ему, параллельно снимая шлем и вытаскивая свою отросшую косу. Сор Талгрон привычно разворачивался к сканирующим системам, кои были за его спиной, и молча вводил положительную команду, разрешающую начать анализ психического состояния их обоих. Процедура проходила в спокойствии. Врата никогда бы не открылись, будь у их стража чувство или состояние, как после проявления какого-либо вида насилия над ним. Лишь единожды Пытка распахнула своё нутро не по его воле. Психически её взломать невозможно, но Неведомое сумело сделать это и выпустить Буриаса. Тогда стражем был не бывший терранский дипломат из семнадцатого, а ветеран Эшмун, принадлежавший к тому же воинству, что и число их огромного узнавшего истину братства. Так и называло себя, со слов сбежавшего, то, что его выпустило — Слово и Истина. Тела двух десантников закончили сканировать спустя некоторое время. Раскрытая змеиная пасть запросила второе подтверждение — кровь. Зубы кобры стали золотыми от света, исходящего из её оболочки. Тёмный советник картинно вздохнул и протянул свою, закованную в латную перчатку руку охраняющему Пытку. Сор Талгрон только нахмурился, но подчинился, выполняя то, что от него требовалось, и не пытаясь устанавливать свои правила. Кровь Мардука заблестела на одном из клыков кобры, а затем и вовсе исчезла, впитавшись. Его собеседник лишь слегка помедлил, но тоже проколол себе один из пальцев тончайшей встроенной иглой в зуб машины. Засовы с обратной стороны ржавеющей двери откинулись назад, открывая себя да выпуская затхлый, пропитанный кровью и потом воздух. Врата закрылись гораздо быстрее, нежели в торжественном медленном открытии, снова оставляя Сора Талгрона наедине со своими мыслями, бормотанием его проклятого крозиуса и давящей тишиной. Грохот конструктов дредноута был услышан спустя несколько часов. Тогда, в третий раз, он покинул Барзек, но по меркам варпа прошло очень мало времени, когда они возвратились сюда извне. Назад... Надевая ошейник на обессиленного пленника и осторожно ведя того, придерживая цепь... С ампутированными конечностями (и протезами вместо них), но всё ещё боровшегося со своими демонами. Ему было жаль Несущего Икону. Поддавшийся сладким речам Ашканеза, он и обманутый Белагоса стали рабами неправильных и не своих решений. Они просто не успели среагировать вовремя, не успели толком понять, что происходит, а их уже заклеймили и взяли на мушку. Сор Талгрон рассуждал вслух и вспоминал. Всё лучше, чем бессвязная шепелявость его разумной булавы.

***

Раскинувшиеся пред ним луга были великолепны, но сейчас они стали оазисом с папоротниками и какими-то иными, незнакомыми деревьями, что навевали мысли о тропиках. Буриас стоял на мосту, но уже не смотрел на деревья, а внимательно изучал своё отражение в чистейшей воде. Столь желанная в пустынях... Дно оазиса было песчаным и светлым. В воде копошились мелкие рыбки, и из-за их быстрых движений отражение несущего слово подёргивалось, добавляя ему жир и уродства. Несущий Икону убедился в том, что ложь отражения не подтверждается в реальности, и, подобрав свои расплетённые длинные пряди с земли, намотал сначала их на руку, а затем повязал на поясе, как делал это во времена, когда он был в рядах космодесанта. Сейчас же он чётко осознавал нечто потаённое и пугающее — демон в нём, но он готов захватить контроль над их общим телом в любой миг, ибо Буриас стал смертным, что не удостоен чести контролировать свой дар. Лишь единожды Врата взломали, и лишь единожды он покидал свой пост в угоду прихоти, потакая смертной скуке, да перемешанной с нею тоской. Дабы не привлекать к себе внимание, ему пришлось снять всё доспешное облачение и дополнительные механизмы с искусственными и отрощенными заново имплантами. Сор Талгрон хотел проникнуть в общие кельи и забрать оттуда кое-что своё. Маленькая радость ему, и, возможно, привилегированному пленнику. Отключающиеся системы дополнительного обеспечения завизжали в негодовании оттого, что их бросили на пол, не позволяя работать. Оставшийся лишь в одном поддоспешном комбезе, который походил на вторую кожу, он уже бежал по чёрной лестнице наверх. У него было не так много времени. Отсчёт пошёл. — Разве вы не знаете? Наша радость неизмерима, ибо один из Пророков решил почтить нас своим визитом! — она говорила странными словами и отвечала на вопрос, который он не задавал. Странная музыка лилась откуда-то оттуда, куда со всех ног бежала незнакомая ему женщина, облачённая во всё синее и золотое. Сама она была смуглой и такой же черноволосой, как и он. — Столь долгий путь с горы и столь трудная дорога до нашего города! — маленький оазис обрёл высокие стены и ворота в которых стояли Буриас и его собеседница. — Мы не можем отблагодарить Его всем тем, что у нас есть, так как Ей нужно лишь счастье наших блестящих глаз и улыбок. Она была в состоянии экзальтации, словно под наркотиком или окрылённая колдовской порчей. Или то был слепой фанатизм? Буриас помнил историю о том, как вели себя простые люди Колхиды, завидевшие Лоргара, когда тот возвращался из одиночной медитации где-то поодаль их военного огромного лагеря. То была Последняя Война — первый Крестовый Поход Аврелиана против Старой Веры. Несмотря на то, что Варадеш признавал в Уризене своего просветителя, многие остались при прошлых религиях, отколовшись от Завета, и эти действия объявляли войну громче всякого рога. Перед глазами Драк'Шала тут же появилась та картина. Чемпион тридцать четвертого воинства был в этой орущей толпе, что уже живой волной неслась в сторону где, предположительно, к ним направлялся их золотокожий полководец, познавший нечто великое в своём маленьком однодневном пустынном паломничестве. Буриас боялся и не мог остановиться. Остановиться равнялось смерти под тысячами босых и одетых в старую обувь ног. Остановиться — предать. В его руках не было ни священных текстов, что были написаны его примархом, ни символов преданности, предвещающих падение неверных. Была лишь молчаливая преданность, которую он доказал, вступив в новую армию Завета. — Ты, — голос был внезапным, вырывающим его из не то мыслей, не то помутившейся реальности. Интонация говорившего колебалась, становясь попеременно женской и мужской. — Ты знаешь обо мне и том, что было познано. Взобравшись чуть ли не как животное, Сор Талгрон упёрся затылком в кафедру и прислушался — молчание. Ядовитый Собор спал, не произнося проповеди. Пыльный и тяжёлый ковёр был откинут так же быстро, как и человек дуновением воздуха может смахнуть салфетку со стола. После многовековой тишины и черноты Пытки множество звуков ударило по слуху несущего слово. Ядовитый Собор не говорил, а играл. Орган угрожал своей острой и злящейся мелодией. Выше кафедры, чуть поодаль и ещё выше по скользким и блестящим лестницам... Сор Талгрон стал медлить, но не отменял своей глупой, можно сказать, ребяческой авантюры. Древняя игрушка, выточенная им из ничего. Когти, коими стали его ногти, были пилами, а заточенные конусовидные зубы — свёрлами. Напоминающая о детстве и гудящая ухающим звуком. Дурацкая дудка прошла с ним все испытания, которые свалились на его плечи за всю воинскую жизнь. Он бы хранил старую, подаренную ему отцом, но она сломалась по его собственной неосторожности ещё в первые дни пользования. У него уходило время. Реальность кричала, пытаясь пробиться сквозь фундамент единственного, выжившего после пси-обработки детского воспоминания. Пригнувшись и зайдя за обратную сторону искусно сделанной трибуны для проповедей, и не удержавшись, улыбаясь, Сор Талгрон напомнил себе о том, как старая флейта сломалась, проткнув глаз мальчишке постарше, что вечно унижал и донимал его. Тонкий прут, но оттого не менее прочный — дерево погрузилось в глазницу обидчика почти до самого конца. На руках Сора Талгрона была первая кровь. И проливать её ему очень понравилось. Ядовитый Собор выплюнул его. Безымянный легионер закончил играть и встал со своего места, не замечая в обстановке места для моления ничего необычного. Он не понимал. Говоривший с ним был и мужчиной, и женщиной одновременно. Пророк требовал от Буриаса что-то странное — объяснить кто он. Окружённая тысячами последователей, ведьма выглядела безмятежно и как в своей стихии. Струящееся до пола одеяние, отдалённо похожее на тогу и рубашку, слившихся воедино, будто шевелилось, живя своей жизнью. Венок из перьев на голове Третьего распушился, переливаясь и становясь разноцветным, а третий радужного цвета глаз на лбу вылезал из орбиты и менял своё положение, двигаясь по всему лицу проповедника-интригана. Буриас услышал что-то до боли знакомое. Внезапная тихая музыка ухала, пробуждая в нём что-то звериное и одновременно призывая к гармонии с собой и окружающим миром. — Назвать город в Нашу честь. Вы так щедры! — звездочёт хихикнул. Сейчас несущий слово понимал, что тело стало мужским, лишь сменив голос, но не стянув грудь, убрав большие бёдра и не расширив талию. — Тезенеш, я польщён. Но всё же? Подойди ко мне, заблудший. Я знаю, как ты спросил, не зная обо мне и не веря в меня. Глупость. Колдовская флейта одного из приближенных Тезен всё играла, но в этот раз в изящных пальцах полуобнажённого и абсолютно лысого ученика ехидной колдуньи инструмент горел будто от стыда мелодии, которую его заставляли напевать. Люди вокруг Буриаса начали ахать в экстазе звуков, терять сознание, и взглядами упрекать его за невежество в своём напускном безразличии. Они ненавидели его, а он не понимал за что. Общие кельи были наполнены неизменным запахом пота и звуками тренировочных битв. Так всегда днём. Ночью же, подобно хладомраку на Колхиде, здесь гулял жуткий холод, стискивающий мышцы спящих в постоянных судорогах и посылающий им кошмары. На белых тонких тканевых отрезах оставались его тёмные и грязные следы. В стопы Сора Талгрона впивались мелкие осколки и частички расколотых камней в результате хождения по переулочкам между соборами, кузницами и прочими зданиями, которыми была обильно застроена бо́льшая часть их новообретённого дома в Оке Ужаса. Он вытащит их позже, сейчас же ему надо было вспомнить своё место в бараке. Вспомнить и успеть его найти — чтобы выдержать нагрузку умирающего организма, у него заработало второе сердце. — Быстрее, — зашептал тёмный апостол. У него появилась одышка, и на языке проступил вкус крови. Жижа напомнила о том, как мать сломала ему челюсть, узнав, что он натворил в тот день, в единственной каше воспоминаний на одну тему. Их с отцом дороги разошлись сразу же после внепланового рождения ребёнка. Мать рассчитывала на продолжительные отношения, полные лишь одного чувства, но... Сор Талгрон усмехнулся и не выдержал, сплёвывая кровь. Но она выгнала его из дома, сказав, что у него не будет иной судьбы, кроме судьбы бесславного убийцы. Он наконец нашёл её. Эта флейта была создана из костей шлюхи-жрицы. Одержимый сделал немыслимое — он ударил живое божество. Тезен завопила, прикрывая третий глаз, который поспешил со лба перекатиться в раскрытый рот ведьмы. Инструмент её чародея пронзил Буриасу горло, сломав несколько костей позвоночника. Послушник рвал его голыми руками, и вскоре к нему подключились и другие, непривилегированные ученики воплощения интриг и изменений. Для Буриаса всё менялось не в лучшую сторону — он видел свои кишки в чужих руках. Демон в нём тлел, уподобившись отслужившему свой краткий срок угольку, не желая вырываться наружу. Мелодия больше не призывала к гармонии — она требовала отмщения и выла изголодавшимся волком, а не ухала мудрой и рассудительной совой. В тело Буриаса вонзились иглы его личных Мастеров Экзекуции. Они сдирали с него свежую кожу, дабы позже в легионе её смогли использовать как предмет декора или обёртку для каких-то богохульственных фолиантов, несущих просветление. Экзекуторы вгоняли в его кожу и другие иглы — с нитями. Рунические и светящиеся — нитки ровно отмеряли сантиметр за сантиметром, готовя его тело к дальнейшей ампутации. Легионер одними губами произносил молитву Пантеону, дабы каждый из них по-своему насытился его вечным страданием. После ампутации его запихнут в аквариум-саркофаг, а затем — в агрессивно раскрашенный дредноут. Он будет представлять из себя костёр, он будет «Разжигателем Войны». Сквозь шипение механизмов он уловил ужасающий душу звук, наталкивающий его на мысли о том, что очередная галлюцинация в Пытке была правдой. Неужели?... Дверь его личной тюрьмы заскрежетала, отодвигая засовы назад, в четвёртый раз, и открывая свету фигуры двух несущих слово. В руках Мардука была флейта. — Что за мерзкая дудка? — тёмный советник стоял в проходе боком и не давал кобре-замку захлопнуть Врата. Голос одного из предводителей легиона сочился ядом, и кислота даже брызнула несколькими каплями на нагрудник его собеседника, предпочитающего скрыться в тенях и спрятать огонь своего стыда. Буриас слабо дёрнулся в заколдованных тауматургами цепях, зазвенев ими — они почти поддались. Инструмент был испытанием, которое он не прошёл. Истина пробудилась в сознании лишь на мгновение — флейта могла бы стать спасением в тех зыбучих песках, что почти засосали его в свою пучину. Мардук с хрустом сломал игрушку. Сор Талгрон посмотрел на покаявшегося собрата с сожалением и отвернулся.