Прекрасные глоксинии

      Впервые они встретились в городке близ границы с империей Рем, когда Комэй всё же прошёл свой первое и единственное подземелье. Марсия — так звали девушку, подарившую ему букет горицветов на празднике в честь ещё одного покорителя Подземелья, и только поздней ночью или даже скорее ранним утром второй принц увидел маленькую записку. Аккуратные буквы выстраивались в слова, хотя для понимания затуманенного алкоголем разума оказались сложны: ремское наречие пусть и несильно, но отличалось от наречия Коу, и чтобы понять прочитанное, требовалось чуть больше времени. Но Комэй всё же понял:       Им искренне восторгались.       Когда он проснулся, первым поручением оказалось найти ту самую красновласую девушку, руки которой изрисованы какими-то неясными символами. Фаналис — понял он ещё в их первую встречу, но стоило увидеть Марсию снова, и взгляд тут же цеплялся за проступающие мышцы, довольно открытую одежду, совсем не свойственную их империи и немного раскосые глаза. Сомнений не осталось. Это странно: мирной любовью к цветам красные львы никогда не отличались, но это волновало принца мало. Куда больше интересовали знания простолюдинки в области цветов и их значений. Сам Комэй знал об этом мало, лишь необходимую дворянину основу, которой сейчас редко кто пользовался, но это показалось ему интересным. Простой горицвет — он часто встречался на полях — оказался довольно милым способом рассказать о своём восхищении кем-то, и это невольно цепляло, приоткрывало тайну возможного рассказа одним лишь букетом цветов.       — Скажи мне, способны ли цветы рассказать о душе? — Он спросил невольно, совсем не подумав, и задумчиво прикрыв лицо веером.       — Цветы, Ваша Светлость, способны рассказать и о мире, и о душе, — ответила ему спокойно Марсия и улыбнулась нежно, тепло, как улыбалась когда-то его мать, рассказывая о магии и джинах, о маги и королях. — Нужно лишь знать, чем писать свой рассказ.       — А ты знаешь?       — Знаю. Знаю, как знает всякий писатель о буквах, как маг знает о рунах заклятий, а правитель — об основах дипломатии. Мне нравится этот символизм, понять который в наше время способен не каждый, и если вы жаждете узнать, я не в силах отказать себе в желании помочь вам.       Она улыбалась ярко, как солнце светило на небосводе, и Комэй кивнул, не в силах удержать любопытства.              

***

      

      Марсия при дворе — тень, которую никто не замечал, да и мало кто знал о её существовании, но ей это не мешало. Императорский сад — вот зачем она здесь. Комэй Рен — вот для кого она здесь. И даже отец оказался не способен противостоять этому девичьему порыву. Нет, не любви — желания поделиться с незнающим своим самым сокровенным сокровищем: знаниями о сотнях значений цветов. Это весело, это тепло и хорошо. Фаналис любила оставлять для принца небольшие подарки, бесшумно проникая в его покои, и совсем не понимала, почему ей до сих пор позволяли нечто подобное.       Едва ли Его Светлость не знал о её визитах: Марсия являлась единственной во всём дворце, кто мог бы позволить себе нечто подобное, — но все равно не наказывал и закрывал глаза на то, как на столе каждый раз оказывались то антуриумы, то анютины глазки, а порой и вовсе глоксинии. Значение последних фаналис всегда умалчивала, уходя от ответа с такой лёгкостью, что Коену следовало бы у неё поучиться, но нет ничего такого, что второй принц мог не узнать.       Глоксиния — любовь с первого взгляда.       И это самое милое признание, которое он когда-либо встречал. Не письмо, не слова в лоб, не пышный букет — один бутон цветка, чьё название Марсия нарочно не рассказывала, прятала, хранила под сердцем в надежде, что Рен поймёт сам и примет решение, которое не повлияет на него, но освободит торговку от неопределённости.       Она так ловко переложила на него ответственность, что не ответить тем же было бы делом неблагодарным. Поэтому Комэй дарит ей кандзаси. Простую, без излишеств, но с двумя бабочками, прижавшимися друг к другу в поисках тепла.       Ему предстаёт всего на мгновение картина перед глазами: букет глоксиний, белое свадебное кимоно и серебряная кандзаси с двумя бабочками на ней.