И мы меняемся вместе с ними

- Я могу идти, - сказала она. - Еще чего, - огрызнулся он, по-прежнему не глядя ей в глаза. – Ты теперь – моя единственная гарантия, что Красс не решит принести меня в жертву над трупом сына. Так что если хоть один синяк появится на этих нежных ножках… или на ручках, - добавил он, обводя своих солдат пронзительным взглядом. – Головой мне за нее отвечаете, поняли? Считайте, что это сама Минерва спустилась к вам с небес. - Минерва в цепях, - хмыкнул кто-то из солдат. Цезарь оскалился: - Не тебе судить о замыслах богов, Секстий… или замыслах Красса, - добавил он уже тише, отворачиваясь. – Шевелитесь. Чем быстрее пойдем, тем быстрее сможете рассказать дружкам у костра, что видели самого Спартака, живого, вот как их сейчас. Солдаты, переругиваясь, собирались. Кора молчала, съежившись в углу телеги, на которой везли пленных, уже не способных идти. Тело Тиберия погрузили на другую телегу – спасибо Цезарю хоть за это; в ту сторону она старалась не смотреть. По обрывкам солдатских разговоров, долетавших до нее, не было заметно, чтобы они уж очень тосковали по мертвецу: скорее их волновала судьба их непосредственного начальника. Ее все еще трясло. За дни, проведенные в лагере Спартака, она приучилась смотреть на смерть – но никогда не причиняла ее сама. Как сказала ей та женщина, Невия, дравшаяся наравне с мужчинами: если бы ты убила своего господина, мой возлюбленный был бы жив. Кора медленно покачала головой. Она никогда, даже в самом страшном сне, не могла и помыслить о том, чтобы причинить вред Марку – и не потому, что он был ее господином: это обращение осталось в прошлом. Но за ним ушли и ночи, полные любви и ласки, улыбки и взгляды, предназначавшиеся ей одной: все изменилось с того злосчастного часа, как она сама пригласила Тиберия в свою палатку. С тех пор ей казалось, что она бредет сквозь сон, сквозь душитель-кошмар, не в силах проснуться. Она думала, что больше не нужна Марку. Что все понимание, вся любовь развеялись как дым, оказались иллюзией, о которых предупреждали молоденьких хорошеньких рабынь их старшие (и куда более озлобленные) товарки; молодые никогда их не слушали. Она, должно быть, была в двух шагах от того, чтобы самой превратиться в такую же вещунью; но Тиберий ее разубедил. Кора уже знала, как он умеет врать, но перед лицом смерти вся напыщенная взрослость слетела с него: он снова стал похож на того маленького мальчика, что прибегал к ней жаловаться, огорченный и озадаченный видимой холодностью отца. Этого было недостаточно, чтобы растрогать ее, и благодарности к Тиберию она не чувствовала: того, что он сделал с ней, во что превратил ее жизнь, не искупить и сотне более благих деяний. Но, по крайней мере, теперь она снова получила надежду, снова могла дышать, знала, что может снова увидеть Марка, посмотреть ему в глаза. Где же радость? - Что дрожишь? Мерзнешь? На вот, держи, - Цезарь швырнул ей одеяло. - Спасибо, - Кора неловко попыталась развернуть скатку скованными руками. – Нам… еще далеко? - Завтра будем на месте. А что? Не терпится рассказать Крассу, как ты прикончила его сынка? Кора вздрогнула. Цезарь поднялся с места. - Дай сюда, - он отобрал у нее одеяло и начал разворачивать; при этом он склонился к ней и негромко сказал: - Надо обсудить твою историю. - Историю? - А что же ты думаешь, мы скажем ему правду? Тогда и тебе, и мне идти за Тиберием в подземный мир. Кору пронизала дрожь, которой она не смогла скрыть; но что еще более странно – на лице Цезаря при этом отразилось явное раздражение и какое-то тревожное недовольство, будто его тоже не прельщала мысль идти за Тиберием куда бы то ни было. Они не питали друг к другу теплых чувств, и ненависть Кора бы поняла; но это была не ненависть. - А они? – вполголоса проговорила Кора, невольно подхватив его тон, и кивнула в сторону солдат, сидевших кружком вокруг костра. - Они не скажут, - Цезарь ухмыльнулся. – Точнее, скажут, но только то, что я им велю. Им, знаешь ли, тоже несладко служить в войске, где командир может в любую минуту объявить децимацию. Ну, а я… меня они знают. Децимация, подумала Кора. Страшный обычай. Посмотреть только на то, что он сделал с Тиберием. Если бы Сабин не погиб так страшно, может быть, он бы никогда… Но думать так – все равно что признать, что в ее несчастьях виноват другой. Человек, к которому, несмотря ни на что, так и рвалось ее глупое сердце. Одеяло легло ей на плечи. - Эй… Кора, - Цезарь сел рядом и теперь пытался заглянуть ей в лицо – но как-то просительно, даже робко для того лихого самоуверенного вояки, каким он был в доме Марка. Тысячу лет назад. – Ты же понимаешь, да? Мы с тобой вдвоем в этом увязли, вдвоем и выплывать. Если ты скажешь Крассу правду, его никакая любовь не остановит. Ты же знаешь, что он за человек. - Знаю, - машинально подтвердила Кора, все еще наполовину в своих мыслях. - Так вот слушай сюда. Тиберия убил… раб. Да, раб. Беглый. Впрочем, они там все беглые. Старик, - он искоса взглянул на Кору, - весь в шрамах… - … которыми его наградил его господин, - докончила она, встречаясь с ним взглядом. Он рассмеялся и хлопнул себя по колену: - Прекрасно! Весь в шрамах, полученных от его господина. Таких там пол-лагеря, и, можешь мне поверить, им всем не терпится дорваться до молодой римской плоти. Он никогда не заподозрит. - Откуда ты знаешь? – спросила Кора и, не успев остановить себя, добавила: - Синуэсса? В лице Цезаря что-то изменилось. - Красс рассказал? Она кивнула. - Надо же, наш мраморный император тоже любит похвастаться… Да, Синуэсса. Я провел среди них несколько дней. Свел кое-какие знакомства. Он усмехнулся, глядя куда-то вдаль, но усмешка быстро пропала. - Тебя ведь не Спартак подослал, а, Кора? – очень тихо спросил он. Сердце у Коры оборвалось. В лице Цезаря проступило что-то звериное. Он смотрел на нее похожим взглядом однажды, в Риме, но теперь в нем не было и тени желания – одна беспощадная свирепость. - И ведь как удобно, - негромко продолжал он, оглядывая Кору так, точно видел ее впервые. – Любимая домашняя рабыня Марка Красса. Змея у самого сердца… Скажи, а то, что ты убила Тиберия – это тоже входило в программу? Или ты импровизировала? Не удержалась? - Я не… - Кора задохнулась. Удар был слишком подлым. – Ты думаешь, я этого хотела?! Они устроили бои, вывели его на арену! Он должен был погибнуть там! И если бы не ты… - Если бы не я, то что? Они бы его убили? Свободнорожденного римлянина? Сына Марка Лициния Красса… Цезарь умолк, но не потому, что ему перестало хватать воздуха от негодования – скорее, он… задумался. Как будто всерьез рассматривал такую возможность. Кора боялась пошевельнуться. Она совсем перестала понимать, что движет этим человеком. Наконец Цезарь усмехнулся и покачал головой. - Арена, - пробормотал он. – Смотри-ка, а Спартак растет и учится. Он начинает напоминать мне Красса. Ты же понимаешь, что крови одного римлянина будет недостаточно, чтобы его умилостивить? - Я не лазутчик, - произнесла Кора, но Цезарь будто не заметил. - Тебе придется убивать десятками, сотнями, - безжалостно продолжал он, пристально глядя ей в глаза. – Обагрить руки по локоть в римской крови. Эти рабы, сбросившие свои оковы, ни о чем так не мечтают, как вцепиться нам в глотку. И им все равно, кто перед ними – мужчина, женщина или ребенок. Я видел в Синуэссе одну девушку, свободнорожденную римлянку. Они припрятали ее от Спартака, для своего собственного удовольствия. Они развлекались с ней, резали… - Он осекся, заметив, как побелела Кора, и раздраженно закончил: - Я убил ее. Заколол их собственным кинжалом. Это все, что я мог для нее сделать. Так что дважды подумай о том, кому ты предлагаешь свою верность. Воцарилась тишина. Цезарь досадливо повел плечом и стал подниматься, собираясь уходить, но Кора легко коснулась его руки. - Ты поступил правильно, - прошептала она. Он резко обернулся, и она заглянула ему в глаза. – Если эту бедную девушку нельзя было спасти иначе… я уверена, она была тебе благодарна. Никто не заслуживает пройти через такое. Цезарь усмехнулся, но как-то криво. Кажется, воспоминание о том событии произвело на него большое впечатление. Затаенная боль исказила его черты. - Начинаю понимать Марка Красса, - пробормотал он. – Я бы тоже нипочем не выпустил из рук такое сокровище. Он был близко – совсем как тогда, в Риме, но теперь в его взгляде читалась скорее теплота, чем похоть, и Коре совсем не было страшно. А тогда, подумать только, Тиберий собрался защищать ее от него… Она отогнала мелькнувшую мысль. - Он будет тебе вовеки благодарен, - прошептала она и опустила глаза. - Да, - после паузы отозвался он. – Конечно. Он поднялся и ушел к солдатам, а Кора свернулась калачиком, закуталась в одеяло и закрыла глаза. В последнее время она сама себя не узнавала: какие-то незнакомые желания, новые мысли бродили в ней, которой прежде было достаточно безопасных стен и любви одного человека. Что меняется, спросила она себя, прежде чем уснуть, - мир? Или я?