Магия ничего не значит

      Все изначально полетело в тартарары, словно было предрешено.        Голицын старался на работе не выделяться, тем не менее стремясь стать стражем в том понимании слова, которое в него вкладывалось: быть лучше, сильнее, главнее (если, конечно, Бахрушина нет поблизости) и прочее-прочее-прочее, что абсолютно никому добра не сделало. Ну, а если и сделало, то его точно было меньше, чем зла. Миша не специально, он верой и правдой служит своим принципам. В нем чересчур много амбиций. Понимание своей неправоты приходит с опозданием, как умение приходит с опытом.       Миша знает: на ошибках учатся, но некоторые из них почти невозможно исправить.       Наручники держат крепко и лишь по одному щелчку пальцев не откроются. Брат его надурил, как малолетку, слабака, недостойного звания Стража.       Как немага. В грудине неприятно ноет, но Миша потерпит, ему не впервой.       Семен, усмехаясь, смотрит на заветный ключ в своей ладони. Может, он удержит Мишку рядом на короткое время, но выскажет ему накипевшее за долгие, долгие годы. Отвлекающий маневр, удачно сочетающийся с тайной местью, удача ведь, не иначе. Просто представьте, три года готовить план и быть по другую сторону баррикад, разве такого исхода мало? Теперь остается разве что злиться, шипеть да жалить ядовитой змеей — этому научился сам, без магии, пока в самой обычной школе шпыняли, как изгоя. Нигде ему места не нашлось, застрял среди двух миров и оттого злоба скапливалась, как токсин.       Злость — сила, что сдвинет планету Земля с ее привычной орбиты и тогда все рожденные в магии вдруг перестанут быть ими. Начнут сами себе мешать чай, застегивать пуговицы, натягивать сапоги, делать что-то собственными руками, прилагая усилия...       Тогда воцарится равноправие и больше не будет одаренных, безмозглых идиотов с привилегиями.       Мише не страшно, нет, ему невыносимо осознание собственной недальновидности и безалаберности по отношению к младшему.       Сема поведением своим говорит:       — Где ж ты был, братик, когда меня, не стесняясь, чмырили, а я не мог воспользоваться твоими талантами? Вот знай, теперь я могу. Могу весь мир к чертям погрузить в хаос, чтобы ты смотрел и, главное, видел, чего добился своим мнимыми попытками сыграть в благородство.       Я. В. ТЕБЕ. НЕ. НУЖДАЮСЬ.       Прими, как данность.       Кричит одно, скрывая в своих словах подтекст, который Миша никогда не поймет. Он, дьявол его дери, и не сможет.       Голицын смотрит на брата с яростным огнем в серых глазах. На дворе отнюдь не девятнадцатый век, но Миша уверен: Семен в секунде от того, чтобы кинуть ему в лицо, если не перчатку, то собственный плеер. Подобный взъерошенный вид Мише знаком, Сема сроднился с ним, но никак не смирился.       Щелк. В голове заворочались винтики, мыслительный процесс завертелся, заработал с новыми силами и, кажется, на подкорке мозга возникают те события, что привели к точке, сведшей их здесь. Бахрушин больше магией не обладает, а он, заместитель начальника Стражей Верховного Ведомства, поплатился за свою любовь к младшему брату. Жаль, понял эту любовь по-настоящему только сейчас, когда невозможно повернуть обратно.       Неподалеку вот-вот начнется бойня, где пострадают обе стороны и неизвестно, кому достанется больше. Без магии останется треть их ведомства, а сражаться наравне с обычными людьми они, банально, не смогут. Их возьмут пулями, ножами, всем, что под руку попадется. Чижевский развяжет глобальную войну, а войны им ни к чему, выиграть в битве против разгневанных немагов не смогут. Почему все смахивает на геноцид? Почему? Не во времена Гитлера живут, а в современной России, да только вспоминают об этом маленьком факте нечасто.       Миша мысленно мечтает послать всех к лешему, но совесть не позволяет. Останавливаться на полпути непозволительная роскошь, нужно выбираться отсюда. Там предводительствует Антон, что без царя в голове, если дело касается драки, там затопчут Бахрушина, а без него нет смысла звать себя Стражем, [бесстрашным и воинственным].       Там рухнет черта, разделяющая их мир от мира немагов. Не будет больше завесы.       — Это все я виноват, Сём. Не будь этой гребаной магии, мы могли бы друг друга понять, — вздыхает и трет переносицу. Больно, когда так, без предупреждения, в самое сердце, самый родной человек. Мама была бы не рада, узнав, что два ее мальчика начали вражду. Миша предпочтет погибнуть от руки брата, раз уж так суждено, здесь без вариантов. — Должен был догадаться, ты ведь всегда был...необычным. Зажатым немного, но, в хорошем смысле, необычным. Магия ничего не значит, если она делает из нас нелюдей. Она, как проверка на слабость. Я проверку не прошел.       «Моей слабостью оказался ты, Сёма, я бы за тебя в самое пекло...» — мысленно продолжит, но вслух сказать не решится. Семен хитрый план разгадает, но только гадать здесь совсем нечего. Миша чист, как белый лист, как и его намерения спасти своих.       Нервный смех послужит ответом на его откровения. И чего он ждал?       — Ты вот думаешь, я сейчас расчувствуюсь и ключик тебе отдам?       Семен совершенно ему не верит и поделом, заслужил такое пренебрежение. Меньше засиживаться на работе нужно было, когда Бахрушин оставлял на дежурстве. Меньше сглатывать обиды, наносимые тем же Шаповаловым, пусть земля ему будет пухом. Следовало больше заниматься с братом обычной математикой и русским языком, читать с ним немагическую литературу, а свои уставы да отчеты оставлять на потом.       Всего-то быть рядом с братом, когда тот просит. Миша обменял дни с братом на службу, и выбор оказался неверным. Между ними нет согласия очень давно и вряд ли оно когда-либо найдется.       Миша вздрагивает. Слышатся крики и громогласный голос Александра Чижевского. Скоро случится непоправимое, а он...здесь.       — Сёма, пожалуйста, отпусти меня. Мы же все люди. Пропадет их магия — озлобятся еще больше, а нам войн мало, по-твоему? — голос тихий и жалостливый. Семен сжимает ключ между пальцев сильнее, колеблясь.       Вдоволь потешить свое самолюбие, всю горечь ему в лицо, чтобы в очках стекла потрескались и в глаза ему ссыпались — вот чего хочет Семен, смотря на прилизанные гелем волосы Миши. Они у него торчком всегда, золотистые в лучах солнца, переливаются, да только над Москвой солнца лет пять нет, все тучи и тучи, черные, грозовые. Такие, как сейчас нависли над ними.       И магия. Будь она проклята тысячу раз.       — Знаешь, Сём, нас только волшебство и связывает. Раньше я думал, у тебя его нет, а у меня есть. Сейчас же ты волшебным образом прав, приковав меня здесь, а вот у меня ничего не осталось, Сёма. И никого. Кроме тебя. Не отнимай то единственное, что дороже магии. Не отнимай нашу с тобой семью.       Всю Семкину спесь, как рукой снимает. Теряет контроль на мгновение и не замечает, как молниеносно прилетает удар с правой. Самый обычный, немагический, каким ребята разбираются во дворах. Неумелый, но достаточно сильный, чтобы от неожиданности осесть на пол. Миша немного смазал, разбил ему только губу и очки брата упали куда-то в сторону.       У старшего между большим и указательным злосчастный ключ к свободе. Раз и волшебные оковы с грохотом падают вниз. Семен его н е н а в и д и т так яростно, что едва ли не скрипит зубами.       — Я не могу их оставить умирать, Сём, не в моих это правилах. Каждый из них — настроенный против системы, впитавший наглую ложь Чижевского — не достоин смерти. Их ждет наказание за предательство, а не казнь, которую вы так умело им подготовили.       Миша смотрит в его сторону с сожалением. Черт возьми, не этого я хотел тебе, Сёмка, совсем не этого. Отворачивается и улавливает шуршание за спиной: младший по полу ладонями водит, не видит ничего, словно котенок новорожденный. Молчит назло, не собираясь просить помощи. Семен всегда был гордым, ему пришлось таким стать, дабы сдерживать насмешки судьбы.       Старший не выдерживает, возвращается обратно, ругая самого себя за нерасторопность и слабость. Очки отыскались сразу же, под его же ногами. Линза из них выпала, но сами они не разбились, чисто везение. Миша аккуратно вставляет ее обратно и протягивает Семену.       — Что ж ты остановился? Беги, Миша, спасай их, пока не поздно, — а у самого в уголках глаз соленая вода скапливается. Держится с трудом, все еще дикий, способный вцепиться зубами в руку.       Мише воевать с ним без толку и смысла, пусть хоть артерии перегрызает, ему дозволяется.       — Тебе нужно бежать и как можно дальше, Семка. Езжай в Петербург, там тетя с дядей точно примут тебя, пока все не уляжется. Как утихнет, так возвращайся.       — А как же мама с отцом? Что ты им скажешь? — сипло, едва слышно. Никакой революции уже не хочется, только поскорее домой, как в детстве.       Миша пожимает плечами, впервые не опуская своего взгляда в пол.       — Наплету им чего-нибудь про повышение квалификации. Уехал учиться, скоро вернешься. Я договорюсь, чтобы без происшествий. Подальше у тебя будет возможность побыть самим собой, а не моей тенью. Я знаю, ты всегда так считал.       И взмахом палочки открывает решетку. Сема видится ему маленьким, крошечным, беззащитным. Как тогда в детстве, когда в пеленках комок плачущий принесли, а старший принял его в свое сердце немедля.       — Прости меня, Миш... — шепотом, сдаваясь, отпуская некогда бушевавшую в жилах отраву.       «Только не уходи, не бросай меня снова».       — Я не могу на тебя злиться, сам знаешь.        Младшему хочется сказать еще очень многое, не то, что сегодня неконтролируемо срывалось с языка, подобно острым, впивающимся в кожу, иглам, а совершенно иное, но Миша уже исчез, оставляя его в глухой тишине подвальной камеры...