The Golden Age Of Grotesque

Дела неважно в мрачном королевстве. В огромной мрачной зале царит торжественная тишина. Даже свет, падающий из огромных, перемежающихся через колонну окон, кажется тусклым и невероятно холодным. Устрашающее торжество давит своей тишиной, но король спокоен и озлобленно весел. Король велик и великолепен: насыщенного цвета крови мантия ниспадает с трона по бокам, золотистые панталоны из-под богатого черного платья переливают темными прошитыми бриллиантами, наряд строг и ослепительно облегает стройную фигуру, а золотые броши с темными драгоценными камнями принимают на себя свет, который, кажется, не играет в волосах, повинуясь желанию Его Величества, а скользит в светлых прядях, что делает Великого похожим на ангела тьмы. Каждый, кто входил в эту залу, останавливался, чтобы приложить губы к ногам, рукам короля, а высшим по рангу и отношению предоставлялась такая честь, как касание щеки Великого. Его Величество склонял голову влево, улыбаясь, изредка поглаживая кончиками пальцев скрипты, лежащие у него на коленях. По слабейшему мановению руки придворный переписчик подносит королю чернильницу со смоченным в туши пером. Король любит делать начертания тушью, получая нелепо большие, угловатые, но такие прекрасные буквы. Письмена были так же прекрасны, как и все, что выходило из-под руки короля. Под громоздкими люстрами с резкими изгибами, но толстыми начертаниями, которые на холсте некогда изобразил сам Великий, готовятся предстать перед королем мастера. Только один человек во всем огромном королевстве мог исполнить подобный заказ. Любимый мастер, художник и скульптор Его Величества, обладатель устрашающей фигуры и добрейшего взгляда. Не только для обывателей удивительно, что два этих человека находили между собой нечто абсолютно близкое, но неуловимое, что ощущал каждый, кто имел возможность наблюдать за тем, как Кристоф смело смотрит в глаза Великому. Любого придворного, осмелившегося так посмотреть на короля, немедля казнили, по незначительному взмаху тонкой руки. Все любимые украшения короля сделаны женой Кристофа. Карбонадо, этот черный алмаз, без исключения появлялся во всех перстнях и ожерельях, тяжелых подвесках и особенно в величественной короне, прямо посреди прекрасного переднего витка. Черный, массивный крест. Король любит черное. На это событие с последующим пиром попадают немногие, но сегодня особенный день. Сегодня много новичков. Придворные, которые всю жизнь прожили в подвале и на нижних этажах замка впервые входили в эту залу. Художники, артисты драмы, музыканты. Стар и млад, робея перед Его Величеством, они выставляли на его молчаливый суд свои произведения, а он все записывал и кивал, неизменно улыбаясь. На следующий день гостя ожидало желание короля, которое случалось только в двух приказаниях: казнь или милость. На казнь собирали около десяти человек, остальные переселялись на этаж выше, и только избранным и эконому Его Высочества позволялось посещать высокую башенную часть, в которой жил Великий. Король Доминик Великий. Его любят больше, чем боятся, и те, кого ведут на казнь по его желанию, лишь истекают слезами радости от того, что увидели его во плоти, совсем близко, идеального, великого и мрачного. Не глядя на его вечную улыбку, можно ощутить кожей величие, исходящее волнами от каждого его жеста. Люди замирают на местах, когда он вдруг поднимается со своего готического огромного трона, что случается крайне редко, когда ему особенно нравится какая-то работа мастеров. Тех, кто живет на высших этажах, король одаривает бесценными подарками и жизнью, подобной на небесный рай. Но в один момент, с одного взмаха, даже для самого преданного и старого мастера все может закончиться мгновенно. Король называет их мастерами Гротеска. Сам же он, вся его трагедия и ироническая драма, его улыбка и натура вызывают дрожь повиновения и преклонения у самых бесстрашных людей и рыцарей. Многие осмеливались оспаривать его поведение, но король великолепен, идеален во всех своих деяниях. Он непосредственно принимает участие во всех делах королевства, крепко держит власть в своих руках и способен одолеть двуручником троих. Те жалкие посланцы соседнего государства, пытавшиеся покуситься на драгоценную жизнь последнего наследника династии королей Ховард, удостоились чести потерять головы от королевского меча. Великому было всего четырнадцать, когда причуда-жизнь забрала у него мать. Невозможно угадать, что именно понравится Его Превосходству. Причудливые, комичные формы, или тяжелый, тусклый пейзаж с трагично размытыми кляксами туши. Но вот, король явно заинтересован в предоставленной ему работе. Перед ним Морган, простой, добрый мужчина, обладающий рыцарским орденом, посвященный самим королем. В его руках полотно. Кровавые разводы малейшими очертаниями рисуют комнатку, позволяют разуму дополнить обстановку. Ярким контрастом выступает на любимом королю кроваво-алом цвету массивный рояль и человек на низком табурете, сидящий спиной к смотрящему. Человек, мужчина, широкая спина и ноги которого, как и сам инструмент, прорисованы тушью до мелочей. Но вот одна деталь. Совершено непонятно, где разделяются эти фигуры. Мужчина и инструмент сливаются воедино, и король внимательно смотрит, щуря глаза. Улыбка сходит с его лица, губы плотно сжаты, но Морган не страшится реакции короля – он уже давно в его любимцах, успел смириться с теми немногочисленными путями, по которым может покатиться его жизнь, зависящая от этого человека. Ведь, надо заметить, в готический замок никого не тащат насильно. Художники и артисты сами плетутся за наживой, попадая в сети Великого или умирая на пути туда. Король поднимает руку совсем немного, подавая знак всем, что изволит говорить. И тут же в зале воцаряется мертвая тишина, и даже нелепо искаженные, но трагичные фрески на стенах и те будто весомо смотрят на собравшихся в зале Гротеска, чтобы услышать голос Великого. Но Его Превосходство только хлопает художнику, вставая и протягивая скрипты в сторону, которые тут же забирает придворный и осторожно дует на влажную тушь. - Великолепие! – восклицает король, искривляя бардовые напомаженные губы. Зала взрывается аплодисментами, а король срывает перстень со своего среднего пальца и кидает его будто оцепеневшему художнику. Тот тут же оживает, подбирая драгоценность с пола, и было кидается в ноги королю, но тот жестом приказывает ему остановиться и делает невероятное. Он подставляет щеку для поцелуя. У сира Моргана подкашиваются ноги, и он осторожно, боясь дышать, прикладывает губы к щеке Великого, отшатываясь тут же. Король кивает головой, и двое придворных подносят ему кубок с вином. - Желаю побеседовать с мастером наедине, - молвит Великий. – Позже. *** Свечи на люстрах зажжены и беспокойно горят в обрамлении, отбрасывая искаженные тени на расписанные талантливейшими художниками Века Гротеска стены. Внесенный стол, за которым король обычно принимает послов, богат на изумительные блюда, но за ним сидят только двое. Король молчаливо трапезничает, глядя на сира Моргана, которому кусок в горло не лезет. Его бьет нервный озноб, и он опрокидывает в себя очередной кубок великолепного вина, выдержанного в погребе больше лет, чем он живет на свете. Закончив с основным, король жестом приказывает убирать оставшееся и подать десерт. Снуют рядом миледи придворные, и через пару минут на столе остается лишь несколько свечей. - Насладились ли вы трапезой, сир Морган? – тон короля учтив, но улыбка насмешлива. Он – мастер игры эмоциями, он причуда человеческой натуры. Но он король, а не шут, он – мудрейший разум столетия. - Да, Ваше Великолепие, - выдавливает из себя рыцарь и замолкает, уставившись на пальцы своих рук, сцепленные на столе. - И как поживает ваша добрая матушка? Вы совсем перестали выезжать из замка, - Великий отпивает вина и довольно улыбается. - Хорошо, мой король. У нее сейчас свои заботы. Выдает мою кузину замуж, - Морган сглатывает, решая действовать смело. – Если позволите, Ваше Величество… я не думаю, что Вам будет интересно слушать мои обывательские истории. Для трапезы с Великим нужна особая причина. Король приподнимает брови и указательным пальцем отодвигает от себя бокал с рубиновой жидкостью. - Уменьшать масштабы бывает полезно, не находите, сир? - Не могу знать, Ваше Превосходство. Король хмыкает и делает досадную мину, подобно ребенку, которому не купили желанную безделушку. - Речь идет о вашем произведении, сир Никколз. Оно восхитительно, я позволю себе повториться. – Король замолкает, словив было взгляд Моргана, но мастер упорно отводит глаза, не зная, позволено ли ему перебивать. – Я лишь хотел узнать природу вашей музы. Сердце Моргана учащенно бьется, и он понимает – это конец. Не стоило ему верить. Морган боится за своего друга и ругает себя. Нужно было сжечь, замазать полотно… король слишком умен, чтобы не заметить. - Это лишь музыка, Ваше Величество. Король задумчиво потирает подбородок указательным пальцем. - И кто же исполняет столь прекрасную музыку? Сир Никколз краснеет. Он не боится казни. Он боится за своего дурашливого друга, он боится разочаровать короля, он хочет рассказать ему все, но знает, что не может. Черт бы его побрал, этого музыканта. Король вдруг встает и трагично смеется. Он проходит вдоль стола стремительно, огибая его, и становится прямо за спиной у сира Никколза. - Скажите мне, милый сир, - почти шепчет король, кладя руки на плечи мастеру, - неужели я так похож на глупца. - Правда, Ваше Сиятельство. Это всего лишь музыка, - пытается Морган, но от рук, лежащих на его плечах, ему хочется умереть. Его сердце мечется в грудной клетке так, будто его касается сам Господь Бог. Тонкие ледяные руки скользят по его шее, ласково обрамляя линию его челюсти. Король склоняется и шепчет почти в самое ухо: - За ложь язык обычно отрезают. Затем говорит тихо в другое: - Но вы не глупы, сир. Вы знаете свою участь и не боитесь ее, за это я вас уважаю и люблю. Вам не нужны угрозы. Тут есть что-то, - король хихикает, снова продолжает говорить, - привязанность. Да-да, определенно. В момент Морган больше не чувствует ласковых касаний Великого. Король возвращается на свое место и садится. - Расскажите мне. И Морган начинает говорить. Он не может утаить что-либо от своего короля. От своего божества. И он очень надеется, что Мэттью простит его за этот проступок. *** - Прошу в тронную залу сира Беллами, - капризно произносит король, вставая с трона. Массивные готические врата, которые назвать дверями сложно, открываются, но король стоит спиной к ним, ожидая, когда они закроются за посетителем с гулким стуком. - Мой король, - насмешливо звучит низкий голос, звук которого тут же заставляет короля нервничать, впервые за все эти годы. Он оборачивается, чтобы увидеть мужчину, который породил столь великолепное эмоциональное волнение, которое так подействовало на беднягу Моргана. Его ледяные голубые глаза сразу же привлекают внимание короля, возможно потому, что сир Мэттью прямо отвечает на его взгляд. - Чего пожелаете, мой король? – ухмылка искажает губы Мэттью, и король трагично вздыхает. - Утолите душевную жажду, сир. Исполните мне что-нибудь, - король махает рукой на внесенный парой часов ранее в залу по его приказу рояль. Ему не нужно спрашивать у сира Мэттью ничего. Великому кажется, что он знает об этом человеке все. Отец – один из лучших придворных музыкантов, мать ярая верующая, оба погибли при последнем пожаре. Их сын, великолепный мужчина с безумно взъерошенной черной шевелюрой, спал с любимой горничной короля, да и все дамы при дворе шептались, желая однажды попасть в его сердце. Но этого-то и не знал Великий. Во дворце за малейшую сплетню казнили, поэтому ради своего же спокойствия об этом человеке не распространялся никто. Он часто тайком пробирался в палаты Гротеска и играл на этом самом черном рояле, который так величественно сливался с его фигурой на холсте сира Никколза. Мэттью жил на нижнем уровне, но проходил на любой, к каждому знал подход и имел много знакомых среди стражи. Об этом король знал, но что же можно было поделать? Неписаных правил мужчина с ледяным взглядом не нарушал, участвует в рыцарских турнирах, обладает отличным навыком езды… Стоит и своевольничает перед королем. Короля это раздражает, но он не подает виду, кривясь, надевая маски и бесконечно меняя их, чтобы сбить собеседника с толку. - Ваше Величество желает грустить или веселиться? – в словах столько язвительности, что сердце короля начинает биться чаще. Все в мужчине вызывает у него постыдное чувство злости. Король не любит это чувство. - Сыграйте мне Глюминатти, прошу вас. И Мэттью играет. Ухмылка исчезает с его лица в ту секунду, когда он касается длинными пальцами знакомых и таких любимых ему клавиш. Королю хочется подойти к мужчине сзади и положить руки ему на плечи в благодарность за это, но он не поддается порыву. Нежные звуки, которые издает инструмент, колеблют струны его души, Великий склоняет голову и в момент с него слетает всякая маска. Он закрывает глаза и слушает свой любимый ноктюрн, даже не удивляясь, как Мэттью узнал про это. Когда звучит последняя нота король резко распахивает глаза, замечая игриво-насмешливые голубые глаза, все так же глядящие прямо на него. - Мой король, прошу Вас, - произносит он медленно, понижая голос. – Вы не одурачите самого себя. И прежде, чем вспышка гнева завладеет королем, он продолжает: - Я знаю, это казнь. И вот он я, решайте, о мой король. Великий решительно не может понять, что же такого в этом человеке, который вызывает у него столько раздражения. Его сердце колотится, будто пытаясь пробить решетку ребер, и он указывает на выход из залы. - Идите же. Я ведь не зверь, всего лишь король, - и он смеется, смеется злобно, пафосно, трагично, кривя губы и разводя руками. Мэттью лишь качает головой и уходит. Король предается своим мыслям сразу же, как только за музыкантом затворяют. Какое он имеет право судить? *** Они встречаются в полночь каждый день, уже почти месяц. Все так же ядовито звучат из уст сира Беллами слова, все так же прелестно он играет королю, оставляя их маски далеко позади на время очередного ноктюрна. И король не выдерживает: - Сыграйте же мне что-нибудь свое! Мэттью смеется и качает головой. - О, мой король. Для Вас я могу играть только произведения мастеров, я не достоин всякой чуши подвергать ваш слух и душу. - Тогда сочините. Сочините, - мечется Великий, ходит взад вперед так беспокойно, что его мантия практически развивается позади него. Все то же недовольство и злость вызывает сир в короле, но король слишком хорош в своей игре, которая является его жизнью. Он знает, что этот несносный мужчина пытается довести его до крайности, но зачем? Король никогда не снимет маски перед ним больше. Никогда. На следующий день король велит заложить процессию. Он уезжает в поездку по королевству, в которой не было особой нужды. Иногда необходимо поставить на место самого себя, и Великий не стесняется признать свою слабость. Никогда еще он не терпел так долго, прежде чем казнить кого-то. Но участь сира Беллами уже решена в его голове. *** Когда король возвращается в замок, все в нем ему настолько мило, что он приказывает сделать огромный пир третьего числа. Проходя по нижнему этажу, он не замечает сира Моргана, и ему думается, что рыцарь уехал к родным на свадьбу, в надежде исправить ситуацию. Великий все время думает о том, как бы еще раз услышать прекрасный ноктюрн Глюминатти, но сколько бы раз он не отправлял прислугу, сира Беллами не находят нигде. Он мучается физически, отдает последние приказания о будущем торжестве и удаляется в палаты Гротеска, где хранятся все самые великолепные произведения искусства, созданные мастерами Гротеска. Он тихо притворяет дверь и слышит чудесные звуки, о которых бредил бессонными ночами. В тусклом свете свеч темная фигура мужчины сидит на низком табурете за роялем. Картина настолько знакома ему, что Великий вздрагивает, прячась в тени, чувствуя себя шкодливым ребенком, которому не хочется получать наказание. Иногда эмоции так совпадают с маской, что король начинает путать, играет он или же живет. В ту же минуту он жалеет, что отправил Кристофа в мастерскую; ему хочется объясниться хоть с кем-нибудь помимо себя. Мало кто знает, что Кристоф с детства дружен с королем. Да и ни к чему это, подвергать его риску быть атакованным, прислуга всегда в большей безопасности. Великий привык к тому, что слабости нужно держать под десятью замками. Возможно поэтому его так злит несносный сир, которого сложно назвать рыцарем, когда он невежливо обращается к королю и безо всякого притворства насмешливо кривит губы в ухмылке. - О, мой король, я думал, прячутся только дети. Великий тут же опускает уголки губ в печальном выражении. - Вам, вероятно, приходится очень часто это делать. Мэттью смеется, ласково пробегая по клавишам пальцами. - Простите меня, Великий, но с вашей стороны было бессердечно вот так покидать меня. И снова волна горячей злости опаляет душу короля. Он печально смотрит прямо в ледяные глаза, и, кажется, сир Мэттью не выдерживает. Его лицо оживляется. - Я сочинил. Я сочинил полностью отражающее вас произведение, - впервые за все время серьезно говорит он, но король привык не верить первому впечатлению. Как раз таки оно и есть самое ошибочное, потому что дурак не может обмануть, он может только быть собой, а мудрец всегда имеет в виду не то, что говорит. Король хмурит брови в притворном недоверии. - Прошу вас. И в тот же момент руки Мэттью будто падают на клавиши, опускаются резко, и рояль насмешливо стонет. Аккорды рвано, но мелодично откликаются слабым эхом в палатах Гротеска, и, может быть, будь темп другим, они звучали бы прелестно, но этот рваный, мозолящий слух ритм заставляет короля то и дело усилием воли унимать дрожь. - Прекратите! Крик короля откликается гораздо более громко, чем издевательская мелодия. - Вы хотели, чтобы я сочинил. И я сочинил, - Мэттью вскочил с табурета, во мгновение оказываясь рядом с королем. – Про Вас. Для Вас. Король не может вымолвить и слова, он чувствует, как помутняется гневом его сознание, и он шипит в ответ, практически отчаянно: - Еще одна такая выходка, и… вы знаете цену. Сир Беллами неожиданно меняется в лице. Выражение скорбной жалости снова заставляет кровь короля вскипать. Но вдруг, без спросу, абсолютно неожиданно, музыкант склоняется и целует короля в щеку. - Зато Вы, мой король, показали мне цену притворства. После ухода Мэттью король еще долго не может успокоиться, запирается в своих покоях и не пускает никого. Он не может надеть маску после касания тонких иронично изогнутых губ, и любая мысль об этом мужчине заставляет его сжимать руки в кулаки. Король много думает в эту ночь. Вспоминает мать и сестру, которая выскочила замуж за иноземного принца, лишь бы сбежать от него. Король изо всех сил пытался сделать так, чтобы его народ жил хорошо, чтобы откупить хотя бы часть своей испорченности – единственной слабости, которую он не хотел признавать перед самим собой. Сир Беллами что-то знает, думается королю. И ему просто необходимо узнать, что, иначе он поплатится своей жизнью, как и многие другие. Мэттью был мастером, без сомнения, но только не Гротеска. Он смеет ставить под сомнение великую империю, созданную на депрессивном искусстве, и Великий не может оставить это безнаказанным. Больше король не ходил в палаты Гротеска. То своевольство было оскорбительно. Никто не может касаться короля без его на то позволения. Король понимал, что своей злостью сдает позицию и показывает, как легко над ним возыметь власть. Как он привык, что ему никто не смеет перечить. Он мог бы приказать казнить нахала за паясничество, но что-то останавливает его. Но король решает на время оставить эти мысли. Он слишком часто стал снимать маску в последнее время. До пира остается всего пара минут, когда король подводит губы алым и позволяет Жозефин поправить несуществующие складки на его идеальном костюме. Выходит из покоев и щелчком зовет стражу. В одном из охраны он узнает друга нахального сира. Теперь король старается не произносить его имени даже про себя, потому что оно неизменно заставляет его возмущаться и гневаться. Когда Великий входит в залу и садится на свой трон, он понимает, что все его «притворство» осталось на месте, и почувствовал себя так, будто все ночи с Мэттью были совсем в другой реальности. После пира король решает, что излить душевные метания с пользой лучше всего на холст. Великий пишет тушью просто великолепно, но делает это крайне редко, так как цену истинному искусству, порожденному эмоцией и вдохновением, он знает лучше, чем кто-либо другой на свете. Когда король поднимается в свою башню, он замечает, что у его покоев охраны нет. Когда он отворяет двери, то не верит своим глазам. В его постели сир Беллами. Теперь ему невероятно стыдно называть этого мерзавца сиром. Он не один. Под ним, на королевской постели, Жозефин. Но несмотря на то, как отчаянно и насмешливо смотрит на него пара нахальных голубых глаз, он не снимает маску, а лишь смеется так, будто бы ему только что рассказали самую смешную в мире историю, а затем роняет решающие слова: - В темницу. *** Короли тоже плачут. Великий не может проронить слезу, он слишком силен, но его душа мечется под маской как никогда прежде. Уже вторая неделя заключения, а король все никак не отдает приказа о казни. Он не может понять, что же это за чувство, он бьется, не спит ночами, но все так же приходил в палату мастеров и наблюдает, как они творят. Его нелепое искусство утешает его ровно до тех пор, пока он не заходит в темницу. Одежда на сире Беллами уже сильно обтрепалась, он худ и измучен, потому что каждый день его ждут железные пруты, которые пока что составляют его наказание. Теперь его вид не вызывает злости в короле. Впервые за все то время, что король приходит посмотреть на заключенного, Мэттью подбирается к окошку с решеткой в двери и шепчет: - Слабо, мой король. Я бы себя уже казнил. И Великий не может поступить иначе. Он махает рукой и приказывает: - Казнить. Второго дня. На товарной площади. *** Король устраивает настоящее зрелище из казни. На площади собирается полно люда, все шепчутся, но стоят тихо, ожидая, когда же из кареты выйдет сам король Доминик Великий. Но он заставляет их долго ждать. Он решает не наносить помаду на лицо, ему вовсе не хочется играть. Он хочет покончить с этим. Стучится охранник и просит впустить посланца с запиской. Великий в смятении разрешает. Взяв в руки измятую дурно пахнущую бумагу он сразу понимает, от кого она. Мэттью воспользовался своим последним желанием. Здравствуйте, о мой король. Перед своей смертью я не хотел исповедоваться. Зачем мне делать это перед священником, посредственным игроком, когда есть шанс, что такой король притворства, как Вы, сможет выслушать мои последние слова глазами. Прежде я хотел бы рассказать Вам немного о Вашей дорожайшей сестре. Вы и вовсе не помните меня. Хотя мы с Кристофом не так дружны, как Вы, но Ваша мать запрещала мне общаться с Вами. Вы не помните, как мы сидели на одной траве около королевского фонтана с гувернанткой. Это самые дорогие для меня воспоминания, за всю мою жизнь. Прошу меня простить, я слаб и сбиваюсь с мысли. Когда я стал юношей, мне казалось, что я испытываю симпатию к Вашей сестре. Но, как оказалось, я ошибался. Знайте, что она уехала вовсе не из-за Вас. Я поступил низко, взяв ее и не предложив ей заключить после этого брак. Она была осрамлена, как, впрочем, и я. Я думал, что получив ее перестану мучиться. Но, как оказалось, мне нужна была не она. О, Доменико… Вспышка ярости буквально ослепила короля, но он удержался от того, чтобы порвать бумагу, и продолжил читать. Доменико. Так его любила называть мать. … я думал, все это время так наивно полагал, что Вы всего лишь капризный избалованный мальчишка, которому повезло родиться в более влиятельной семье. Хотя мой отец был любимым придворным музыкантом Вашего отца, Ваша мать невзлюбила нас всех. Все это время я просил свое сердце оставить этот образ ангельски светлых волос и серых, прекрасных глаз. Вы играете, потому что так легче, я знаю, но мне играть бесполезно, с того самого раза, как я поцеловал Вас. Прими же новость, мой милый король. Тебя отняли у меня еще в детстве, и вот каким я стал, во что превратила меня утрата. Надеюсь, вид моей головы отдельно от тела успокоит твой дух. Король мог слышать, как его сердце забилось в висках. Он зажег свечу и поднес к ней бумагу, невидящими глазами наблюдая за тем, как она горит. Он никогда не видел, как темноволосый юноша побеждал на турнирах, как старался играть лучше, чтобы попасть в палату мастеров, как все время вился в зале, в надежде увидеть его. И теперь король помнил. Теперь он знал. *** Когда король восходит на подмосток, народ просто ревет, толкаясь и восторженно переговариваясь. Великий вышел в простом плаще, без короны, и громко воскликнул: - Приветствую вас, мой люд! Волна криков утихла так же быстро, как и поднялась, люди передавали слова короля тем, кто далеко стоял или плохо слышал. - Сегодня, - король набрает побольше воздуха, готовя свою речь, - мы собрались, чтобы учинить казнь над человеком, который провинился ужасно, сам обвиняя других! – люди одобрительно кричат в поддержку. – Который пренебрегал искусством великого, прекрасного, чудного! – с каждым словом крики становятся все громче, и охране приходится бить некоторых особо шумных, потому что короля уже не слышно. - Выведите, - махнул рукой Великий. В лоскутьях, закованный в кандалы, сир Беллами выглядит необычайно сильным. Его глаза сияют, как глаза человека, который знает, что у него больше нет на душе постыдного секрета, потому что переложил его на другую душу. - Вот чем оборачивается противоречие! Несерьезное отношение к основополагающему нашего общества! – вскрикивает король, распаляясь от толпы все больше, но надевая маску радости. – Это золотой век Гротеска! Мы правим искусством жизни! Народ беснуется. В сира Беллами, уже вовсе не сира теперь, летят камни и помет. Через несколько минут на площади наступает почти полная тишина. Король боится смотреть в горящие глаза Мэттью, которые пленят, как растопленные льды. Сердце Великого впервые бьется так сильно. Оно будто желает разорвать все связи с артериями и раствориться. Раствориться в нем. И в один момент королю все становится ясно. Палачу дали знак. - Стойте! – восклицает вмиг король, срывая маску. Сотни удивленных взглядов устремились на него. - Я надеюсь, урок не прошел даром. Я дарую ему свою милость, - кинул король напоследок, откланиваясь. Палач так и застыл с секирой в руках, лезвие всего в сантиметре от исхудавшей шеи Мэттью, а сам пленник выглядит абсолютно шокированным. Король тем временем отдает приказание доставить сира Беллами в его покои и садится в карету. Теперь он знает, что это за чувство. Это любовь – чудная, искаженная, жестокая, но прекрасно великая, контрастная, незыблемая. Как и сам Гротеск. И король знает, что им еще предстоит поиграть в жизнь.