Серьги жемчужные

      Ярмарка в Слободе делалась с размахом. Изо всех окрестных деревень приезжали туда – кто продать, кто купить, а кто просто так – поглазеть. Собрался туда и Федор Басманов. С товарищами, Васькой Грязным да Афанасием Вяземским, решил прогуляться по ярмарке, взглянуть, что привезли в слободу, да послушать, о чем толкуют люди. И, кроме того, еще одна задумка была у него. Давно задумал он… Да все недосуг было.       Оделись не в обычное, черное, а кто во что горазд. Федя надел шубу, отороченную соболем. Всегда любил хорошо одеться, а то и щегольнуть при случае. В черном опричном платье не пощеголяешь. Да и то – увидят опричников, испугаются, побегут, кто куда. А этого Басманову было не нужно. Румяные девки, заметив красавца, чьи кудри цвета воронова крыла выбивались из-под шапки, подмигивали, звонко хохотали и поглядывали с интересом на него и его друзей. Васька подмигивал в ответ, охальничал, впрочем, не распуская руки, да хохотал в голос. Афанасий же бродил между рядами, словно и не с ними пришел.       Наконец, Федя завернул в ювелирную лавку. Еще раньше приметил он ее, и нет-нет, да и заглядывал туда. Хозяин – полный боярин сам вышел встречать дорогого гостя. – Доброго здоровьичка, Федор Ляксеич. Чего изволите? Эй, Сенька, сбитня! Федор пододвинул кружки со сбитнем Афоне и Ваське а сам принялся разглядывать серьги, что подавал ему хозяин. С каменьями самоцветными, подвесками, одни других вычурнее. Взвешивал на ладони, хотя и не мог понять, тяжелы или не слишком. - Жемчуг исключительный, - говорил хозяин, - лучший из лучших. Работа тонкая. Вон, серебро чистой нитью, так и вьется. - Вижу, - небрежно бросил Федор, - а теперь помолчи. Еще вон те покажи мне. Он ткнул в тонкие золотые, узорной работы, с тремя подвесками. - Супруге выбираете али невесте? Федор усмехнулся, ничего не сказав. Афанасий с Василием наблюдали за ним. - А не себе ли выбирает их Федора царская? - шепнул Грязной. - Побойся Бога, Василий. Совсем ум пропил. Женские серьги-то. - А летник? - Это другое дело. То для забавы на пиру. Федор тем временем взял зеркальце и поглядывал в него, рассматривая серьги, но к себе почему-то не прикладывал. - Да ну, - покачал головой Вяземский, - невесту, небось, царь ему присмотрел. В конце-концов Басманов выбрал те, первые – с жемчугом. - Легкие, - вдруг, улыбнувшись своим мыслям, сказал он.       Попрощавшись с приятелями, Федор пошел к брадобрею- немцу. Этот брадобрей не только стриг и брил бороды, но еще и драл зубы и прокалывал уши. Недаром Федор отправил и Василия, и Вяземского – было стыдно признаться, что мысль и прокалывании ушей была… нет, не страшной, но волнительной. «Стыд какой, - с досадой на себя самого думал он, - в бою не струсил, а тут… Ровно девка перед первой ночью, боли боюсь». Но решительно стянул в хвост длинные кудри и подставил мочки ушей брадобрею. Тот долго протирал их, затем кольнул пару раз и тут же вставил серьги. Сердце на миг будто остановилось. - Протирать не забывайте, Федор Лексеич, - с акцентом сказал он опричнику. «Тьфу, - с облегчением, поняв, что все позади, подумал Басманов, - боли-то и не было почти. Глупость какая». - Не забуду. - Ежели что – милости просим. Федор качнул головой – и серьги качнулись в ушах.       Во время вечерней трапезы царь наблюдал за своим кравчим. Тот нес голову, будто лишний раз боялся ею пошевелить. Длинные кудри рассыпались по плечам. - Федяша, - спросил он вкрадчиво, - что это ты, будто кол проглотил. - Не глотал я кол,- усмехнулся Басманов, налегая на блины с гречневой кашей и бараниной. - Может, голова болит? - Не болит. Все после скажу, - шепнул он, лукаво глядя на Иоанна. И после, в опочивальне откинул волосы, явив взору царя серьги в ушах. Мочки покраснели и набухли после прокола. Но уже почти не болели. Царь так и ахнул: - Ай да Федя. Федора, одно слово! Мало летника да маски, еще и серьги женские. - Так ведь мужских нету. Или есть, да неказистые какие-то. А эти… И Федор снова качнул головой – серьги отозвались тихим, еле слышным перезвоном. - Хорош… Царь несмело касается жемчужных подвесок. Федька ловко уворачивается, встряхивает буйными кудрями. – Значит, хорош? Нравлюсь? И падает на кровать, раскинув широко руки. В глазах синева летнего неба. А уста так и манят к себе, так и зовут. И царь, не противясь их зову, целовал, целовал до одури уста кравчего своего. - Хорош, - шептал он в темноте. И уже после, отдышавшись после ласк любовных, вдруг рассмеялся. - Вот увидят завтра Васька Грязной да Афонька Вяземский – и даже не удивятся. А то все думали-гадали – для кого их выбираю. - А ты на себя не примерял, что ли? - Не-а. И Федор снова засмеялся беззаботно – так легко вдруг стало на душе.