Секретутка

      Рассматриваю себя в зеркало. То, что не брутальный самец — это точно. То, что «мальчишка» — это стопудово. Зайка или кролик? Кто из них обществу полезнее? А кто вкуснее? Уши, правда, маленькие для зайки. Но вот верхняя губа вверх смотрит, бровки опять же домиком. Есть ли у заек бровки? Глаза, действительно голубые, когда-то смеющиеся. Ну и что! У половины русских — голубые… наверное. Выпятил зубы. На лошадиные не похожи, да и на заячьи тоже, мелкие какие-то. Верчу шеей. Блин, от этих железных пальцев даже синяки на подбородке. Кожа слишком бледная, да и растительность нормально не растёт, как у некоторых. Может, я из времени выпал? Выгляжу как девятиклассник! К педиатру, что ли, на приём записаться… может, посоветует что для взрослости… Кожа бледная, круги под глазами, как тени. И родинки. На них он запал, что ли? Одна прямо под правым глазом, почти на нижнем веке, как чёрная точка у Пьеро. Другая побольше, ниже на пару сантиметров, как будто две слезинки коричневые катятся. Если не улыбаться, то выражение лица из-за них трагическое. Я заломил руки и изобразил зеркалу печаль печальную, горе горькое. Артист, это точно!       Поэтому, наверное, и улыбаюсь всегда, веселюсь, чтобы грустным Пьеро не выглядеть, а то найдется Карабас Барабас по мою душу… Хотя очевидно, что шутки не помогли, и Карабас уже приготовил свои плётки. Улыбнулся своему отражению. Эге-гей, веселись, Веселов! Ямочки на щеках. Катька Синицина, в которую я был влюблён весь первый курс, говорила, что за них можно душу отдать. Но не отдала, врала очевидно! Хмурюсь! Сейчас изображу хищника, стервятника! Ага, взбесившийся цыплёнок получается отлично, причём цыплёнок-табака…       И что он во мне нашёл? Добычу? Знаю, что маньяки выбирают объект чутьём, они чувствуют в человеке жертву. Вот и Маратик. Маньяк. После вчерашнего я уже понимаю, что он не просто тупо издевается надо мной и даже не мстит мне за прошлогоднюю наглость на трубе. Он меня хочет. И, видимо, давно. Ждал, когда закончу универ. Следил, загонял, подсекал, сцапал! А сейчас любуется добычей, рассматривает, откармливает.       Интересно, он сам-то как к этому относится? Думаю, что его это страшно бесит. Или пугает? Или ему пофигу - хочу и всё! Или, может, растерян? Ведь отпустил меня вчера! Экий я добренький: сейчас ещё жалеть изверга начну, сохнет, дескать, мужик по неразумному пацану, благородно не насилует… Изнасилует, даже не сомневайся! Стра-а-а-ашно!       Как теперь на работу идти? Что он скажет? Или не идти? Он же сказал: «Беги». Но после «беги» был ещё заказ меня в борделе. И он знает, что я слышал, и я понял, и я идиот! Может, поиграть с ним, потравить, губы понадувать? (и я начинаю кривляться перед зеркалом) Пусть одаривает меня, смотрит на меня, истекая слюнками… Или так! Прихожу я такой раскрасивый на работу и высокомерно смеюсь ему в лицо, язвлю, издеваюсь, типа знаю его слабое место! (кривляюсь опять)       Чёрт! О чём я думаю? Цыплёночек решил, что просто волчаре даст себя понюхать и майонезом помазать, и после этого хищник его выпустит? Если останусь, то это как бы знак ему — не боюсь и типа согласен. Не останусь — вдруг он искать будет? А найдет, так вообще убьёт. Что делать-то? Да ещё деньги эти! Понятно, что жить хочется в достатке, да и работа в принципе мне интересна…       Мои двухдневные метания пресек сам Маратик в воскресенье вечером. Он позвонил.       — Надеюсь, ты в городе?       — Да, дома, — пищит цыплёнок.       — Не сбежал, значит?       — А можно было, что ли?       — Нельзя.       — Зачем тогда спрашивать? Куда я вообще без паспорта удеру! — в цыплёнке просыпается петух.       — Я рад, что ты это понимаешь. Быть на работе завтра. И не придумывай там себе ничего.       И кладет трубку. Не придумывай! Сам-то, небось, уже всё придумал! ***       В 9.00 «принеси-подай-напечатай-сбегай-проверь» уже на месте. Причёсанный и готовый к трудовым подвигам. Марат заходит: и где там смущение в глазах? Как будто это я его заказывал, а не наоборот. Когда подаю ему кофе, он вопросительно бросает на меня взгляд:       — Что-то хочешь мне сказать?       Спросить его про парня из «Дианы». Как он, похож на меня был? И что с ним босс вытворял? Но наступаю песне на горло и пищу:       — Нет.       — Вот и молчи! ***       У шефа наклёвываются новые партнёры и новый объект, причём в соседнем городе. Работы увеличилось вдвое. Уходить домой в 19.00 — теперь неслыханная роскошь. Марат вкалывает как лошадь. Ну и я, эдакий пони, завсегда рядом. Пятница прошла без обострения, ибо целый день шло согласование договора, необходимо было выверить акцепт на предложение немцев… Красные глаза и дрожащие от кофе руки вряд ли кого-то соблазнят.       Более того, работа продолжалась и в субботу, и в воскресенье. В воскресенье я к вечеру уснул за столом, подложив под голову пару регистраторов. Проснулся — за окном темно, не сразу понял, где я. Потянулся обеими руками, да так с руками наверху и застыл. Напротив меня в кресле для посетителей, оперевшись на руку, сидел Марат. Его кабинет был закрыт. Сначала я думал, что он опять рассматривает меня, но потом понял, что он тоже спит. Можно сказать, мы спали вместе.       Я тихонько вылез со своего места и подошёл к спящему фараону. Решил его рассмотреть, он же меня бесконечно рассматривает. Любопытство, блин, проснулось. А так как в помещении уже темень, подошёл к нему очень близко, нагнулся к его лицу и завидую. Всё у мужика есть: и деньги, и власть, и дело любимое, и харизма, и внешность. Лицо породистое, аристократическое, если бы только не извечная надменность. Брутал! Весь такой мужественный, сильный, хозяин жизни! Хотя, конечно, страшный, ледяной какой-то… И тут как разрыв мозга:       — Что, не нравлюсь? — это он мне с ещё закрытыми глазами сказал.       Сердце подпрыгнуло, да и я сам, конечно, тоже. Я смог только с каким-то звуком выдохнуть испуг и отскочить к столу обратно.       — Ну, так что? Как я тебе?       — Никак, — заикаюсь я.       — Не лги! Настолько противен?       — Если я скажу, что противен — вы меня убьёте, а если, скажу, что непротивен — …трахнете…       Он захохотал, вставая.       — Да ты философ! Поехали по домам! — и идёт на выход, в дверях поворачивается и говорит, сверкая глазами в темноте: — Трахну в любом случае! ***       Уже через некоторое время я осознал, что так он мне дал последний шанс: убояться и всё-таки бежать. Но тогда я оказался непонятливым сопляком, и я пошёл за ним в машину, и я вновь пришёл на работу, и у меня вновь были какие-то планы и иллюзии… «Если Бог решает кого–то погубить, он лишает его разума». Я тогда просто не понимал, насколько он болен. Мной. ***       Всеобщее ликование: контракт заключен, немцам все понравилось, да и ещё объект сдан. Объект не какой-нибудь там, а спорткомплекс. Ай да Хабибуллин — бог рабицы и бетона! Аллилуйя!       Уже ко вторнику лихорадка последних дней отпустила. Это как отлив и прилив! Как качели: вверх и, тыдыщ, вниз! С плеч не просто гора — Джомолунгма! Хлоп, и нет высоты! Дошло до того, что в среду Сам разрешил прийти к 12.00 (правда, всё равно «не опаздывать»). А накануне выдали зарплату! Йо-хо! Первое желание: пойти и купить что-нибудь такое дорогое и бесполезное, чтобы продавцы недоверчиво спрашивали: «А вы видели цену?» Пошёл и купил - дорогу-у-у-ущие часы! Вытягиваю руку, любуюсь, пиздец, какой я идиот!       В среду же, как я только приступил к своим почётным обязанностям секретутки, в мозг поступило сразу две новости: в субботу день рождения у Рустика, я приглашён в новый клубешник «Рай», и в эту же субботу пафосный корпоратив в честь всех побед фараона в культовом ресторане «Forrest». И чёрт, я приглашен везде! Я, блядь, популярен! Однако, быть одновременно в двух местах не получится даже у меня, двуглавого цыплёнка!       Робко захожу к Марату.       — Марат Фаимович, мне нужно съездить домой в выходные…       — Съездишь в следующие!       — А если нужно в эти?       — Зачем? Мария Николаевна уехала с другом в Пятигорск.       Что? Он знает имя моей мамы? Он в курсе, где моя мама! В Пятигорске? Кавказ. Источники. Лермонтов. Как?       — Марат Фаимович… — похоже, меня повело от этой новости. Он съедает мою жизнь и моё пространство. Шеф даже соскакивает с трона, подхватывает меня под руку и усаживает на стул, как инвалида.       — Ты опять врёшь? Зачем? — охватывая мои волосы рукой, словно резинкой в старые добрые времена, говорит шеф.       — То есть удрать не получится? — бубню я.       — А куда ты хотел удрать?       — Так, в рай… — у меня, видимо, контузия, не понимаю, с кем говорю.       — И где этот рай?       — На Парижской Коммуне.       — Ммм! Не получится… рай, как-нибудь без тебя.       Мне Марат даже воды принёс. ***       Суббота. Проклятый шаббат.       Сначала «Forrest». Торжественный вход, коричневые скатерти с белыми салфетками, что-то сверхъестественное из курицы и свинины на разогрев, аперитив, фаршированные крабом оливки. Марат – уже не волчара, а светский лев, вокруг почитатели, подхалимы и мегапартнёры. Правда, их немного, смыться будет трудно, все на виду. Мне кажется, что на меня все смотрят удивленно, типа, кто этот сосунок? Фараон не опускается до общения с сосунками. Он, вельможно развалясь, в центре полукруглого диванчика выслушивает гимны в свой адрес. Подают главное блюдо, осетрина… не ем, оставляю место на пиво и чипсы в клубе. Я честно отработал час вахты в «Forrest». Успел выпить пару бокалов офигенского вина с видом знатока. И в начале осетрины, вышел, типа в туалет… Вышел совсем.       На такси до дома. Не в костюме же мне в клуб идти! Тем более я прикупил новые узкие джинсы и синий лонгслив, под который надел серебристую футболку. И на такси к друзьям!       Свобода! Мы с парнями по-простому на первом этаже тусуем. Как давно я не танцевал! Посреди огромная светящаяся сцена, на ней девочки-аниматоры с почти голыми попами, вокруг всё летает, кружит, модный ди-джей имеет мои мозги. Ребята! Я вас тааааак люблю! Мне куча комплиментов, круто выгляжу, крутые часы, нехилая компания! Почему так редко выбираюсь? Мы не разговариваем, кричим друг другу в ухо. Драм заставляет вибрировать кожу, сердце и желудок с прямой кишкой. На танцполе много девчонок! Им всегда нравилось со мной танцевать, что умею, то умею. Без понтов! Особенно хороша одна, чёрненькая, похожа на кореянку. Но дело не в чертах лица, а в пластике. Супер! Она — то, что надо, мы танцуем с ней много композиций подряд, медленнее, быстрее, совсем бешено. Я даже не знаю, как её зовут! Нимфа! В конце концов мы уже хватаемся друг за друга, начинаются пируэты и выверты. Не совсем танец, конечно! Танцуем живот к животу, её маленькие грудки иногда сладко касаются моей двухслойной тщедушной груди. Да, я знаю, что могу выделывать бёдрами, мне всегда говорили, что пора заняться танцем живота. А в лёгком подпитии, в хорошем настроении и с хорошей партнершей я — Шива Натараджа, всесилен! Я чувствую, что у нас с этой восхитительной девчонкой есть зрители, много…       Почему я не чувствовал, что нужно бежать? Почему я не разглядел только одного зрителя?       Моё время закончилось, когда сзади через живот и через грудь меня обхватили чьи-то руки. Чьи-то? Да я в первую секунду понял чьи! И сразу понял, что не смогу уйти, уговорить, удрать. Алкоголь мешал мыслить быстро. Услышал, как Рустик прокричал Марату: «Эй, это наш чел!»       — Не ваш! Мой! — рявкнул голос над моим ухом. Я еле успевал перебирать по полу ногами, Марат меня не тащил, а буквально нёс, сквозь танцпол, сквозь кафе, к выходу, к своей машине, он на личной, на Хаммере. За нами бежал Вадик:             — Его куртка, куртка! Телефон!       Меня кинули на заднее сидение, через мгновение на меня упала моя куртка и телефон.       Я лежу, может, делать вид, что пьяный в хлам? Шеф не алкоголик, забрезгует... Может обоссаться, здесь же на кожаных креслах, опротиветь ему до тошноты? Какие ещё варианты есть? Да ни хрена нет вариантов! Ни одного. И везёт он меня, факт, не на работу. Факт, не ко мне. Едем далеко. К нему. Замок Иф.       Заезжаем. А я всё еще не придумал! Останавливаемся. А у меня нет ни одной свежей и ни одной здравой мысли.       Марат буквально за ноги вытаскивает меня из внедорожника. Всё моё сопротивление выражается в безволии и тряпочном состоянии. Драться? Царапаться? Скулить? Ни хрена не поможет! Он тащит меня внутрь дома. Экстерьер, интерьер дома, фасончик обоев или, может, фресок? Ничего не вижу! Но знаю — замок Иф! Здесь погибель моя!       Скоро меня бросают на кровать. И я, наконец, открываю глаза. Марат усаживается ко мне на бёдра, зажимая ногами, чтоб не сучил конечностями. Он залез на меня прямо в обуви. Вижу его напряженную шею, каменный с испариной лоб, опоясанные венами руки, открытые по локоть отодвинутой рубашкой. Он умело расстёгивает мне ремень и одним движением, как кожу с подгнившей рыбы, сдёргивает с меня лонгслив с футболкой. Пытаюсь увидеть его глаза, спросить, есть ли у меня надежда? Он не смотрит на меня. Никаких испытующих, многозначительных взглядов. Мельком вижу дикую ярость, жажду и решимость. Надежды нет!       — Надежды нет? — спрашиваю я.       — Никакой! — отвечает он и по-прежнему не смотрит на меня. Снимает с себя туфли, те летят куда-то в другую жизнь. Снимает белую рубашку, белую с чёрного. И чёрное на белом: рядом с моей почти голубой кожицей его бронзовая, как шоколад на плесени. У него на груди волосы, под мышками тоже, ярко-коричневые соски, чёткая дуга диафрагмы… Это я не описываю, а перечисляю, ревизия. Момент для описания не тот! Составить список до конца не дали! Марат захватывает мои запястья, закидывает их наверх, за голову, и устраивается на мне, втирая в постель. По-хозяйски целует, не в губы, а именно в рот, терзает, кусает. Делает перерывы на вдох-выдох и опять погружается в мой рот. Потом лижет мои родинки, чёртовы знаки. Где же то волшебное возбуждение, которое должно прийти ко мне, упоение умелым любовником, то подрагивание и придыхание? Чёрта с два! Я бревно. И это самая удачная моя роль. Но Марату, по-моему, насрать на моё искусство перевоплощения. С губ он переходит на другие части лица, а потом и тела. Кусает, засасывает, царапает, метит, гад. Одного клейма мало, нужно десять, двадцать, сто… Вдруг его губы и руки оказываются на моих голых ногах. Когда те вдруг заголились? Куда девались джинсы? Кеды? Или я был без них?       Его руки везде, от больших пальцев на ногах до кончиков ушей. Всё чаще на ягодицах. Мои половинки умещаются в обеих его ладонях, а его нос в моём пупке. Что я чувствую?       Стра-а-а-ах! Липкий страх в сжавших простыню кулаках, страх в крепко зажмуренных глазах, страх до судороги в икрах. Он видит этот страх. Марат захватывает мою макушку за волосы, встряхивает и хрипло говорит мне загадочную фразу:       — Я сделаю это только один раз, ради тебя, чтобы было не так страшно!       Он скатывается с меня, уходит и так же быстро возвращается. И вдруг подминает меня под свой бок, завладевает правой рукой и накидывает на неё резинку выше локтя. Я пытаюсь приподняться, посмотреть, что он собирается делать. Марат не даёт, наваливается на меня всем весом, шипит:       — Лежи тихо, иначе руку изуродую!       Массирует мне предплечье, потом – медицинский запах и укол. Я дёрнулся.       — Тшшшшш… Должно быть полегче! Терпи.       Он что-то мне вколол? Хоть бы яд! Тогда будет полегче.       Он меня держит, не могу пошевелиться, он ждет чего-то. У меня начался жар, щекотка в желудке, как пузырьки газировки, тошнота и что-то ещё. Как будто вышло из меня что-то, вылетело и уселось на люстру, смотрит на меня, ничтожно голого. Это вылетели мои голубые глаза, остались только чёрные. Смешно! Хи-хи-хи… Но на самом деле я слышу не своё хихикание, а «хр-хр-хр»… Толстый ленивый язык не позволяет хихикать. Я его вытаскиваю. И он тут же оказывается во рту Марата.       Тот возвращается к моему телу, которое всё, кроме языка, становится таким гибким, завивающимся, мне кажется, что я смогу станцевать танец живота. Я пытаюсь это сказать, но не получается. И опять эти властные тёмные руки. От них по всему моему испуганному телу начинают исходить волны. Волны разноцветные, я радуга, волны стремятся к кончикам пальцев и там умирают. С их нежным бегом умирает страх, приходит слабость, но щекотка в желудке не уходит, и ещё шумит что-то. Кран не выключен? Вода? Нет, это что-то в висках. Шшшшшш… и я повторяю за этим звуком:       — Шшшшшш… Марат, мои глаза… они…       — Они прекрасны, — шепчет он.       — Шшшшшш… они улетели.       — Пусть летят!       — А вода? Кругом вода, шшшшшшш… почему?       — Потому что я так хочу.       Супербеседа. Марат разворачивает меня на живот, как безвольную тряпичную куклу. Подтягивает наверх за живот одной рукой, а другой подсовывает под меня подушку. Чем-то склизким мажет мне задний проход. Хи-хи-хи… обосраться! Пальцем в задницу! Смешноооо. Волны теперь исходят оттуда. Я счастлив! Только всё равно тошнит, и чёрт, почему же я голый? Ах да, я радуга! И вдруг волны становятся красными, красными… аааааа! Чёрными! Я выгибаюсь позвоночником, как скорпион. Марат в заднице, нет не он — нож, кол, как больно, как трудно дышать… Возвращаюсь в осколки сознания. Я ору! Завожу руки назад, пытаюсь схватить того, кто разрывает меня на части, но руки сразу схвачены за запястья и прижаты к простыням. В ухо сиплый голос:       — Ори, можешь!       Если бы он мне не разрешил, я бы не орал, что ли? Но оказалось, что вся эта боль — только начало. Член Марата только вошёл в мой проход, было ощущение, что защищающие его мышцы лопнули и истекли, я отчётливо услышал хлюпание, когда Марат начал двигаться, долбить, рвать, медленно, быстрее, быстро. Боже, Боже, забери меня, Боже, сделай что-нибудь, чтобы не было так больно…       Я ору, голос срывается, тело судорожно вихляют его руки. Я пытаюсь орать, а голоса нет, получается шепотом:       — Хвааааа…тиииии, хваааа…       И тут меня поддерживает другой голос, он звонкий и мужественный. Он надо мной: — Аааа!       Марат кончает в меня. Падает мне на спину, его лоб упирается мне в шею. Теперь ещё и дышать нечем, или не нужно дышать? Тогда боль уйдет? Дотягиваюсь рукой до головы на своей шее, двигаю за волосы так, чтобы его ухо было ближе к моим губам. Это трудно, моя рука – медная проволока, она гнётся, она слабая, а его голова тяжелая, очень. Марат как будто без сознания. Я сиплю ему в ухо:       — За что? За что? Почему так больно? Как мне умереть уже…       Марат вздрагивает и аккуратно выходит из меня. Мммм … снова боль, там толчёное стекло, жжёт, режет. Простыня подо мной мокрая. Нет, она мокрая только у лица…       Марат заворачивает меня в простыню и несёт в ванну. Осторожно ставит на ноги, получается плохо, я падаю, ноги не держат. Тогда он заходит в душевую кабину вместе со мной. Я повис на нём. Он начинает гладить меня. По спине, по рукам. Вода заливает мне лицо, но я вижу на полу душевой красные волны, те самые. У меня начинается истерика: смех, плач, мат… Но сил не хватает. Марат молча меня домывает, заворачивает в махровое полотенце. Какой он сильный, я восхищён! Несёт обратно на эту ужасную кровать, потом приносит мне выпить какую-то микстуру, потом ложится рядом, обнимая меня. Молчит…       Когда я умираю, мне снится Катька Синицина, мы хохочем. Она трогает пальцем мои ямочки, мои родинки, вокруг губ и бровей и шепчет мне: «За них можно и душу отдать!»