Мятные Конфеты / Боевые Шрамы

21 сентября, 1998 Дневник, Не то чтобы это имело значение, но маггловский виски не так уж и плох с кофе. Вопрос: Какое Ваше любимое счастливое воспоминание? Видите? Я ненавижу это дерьмо. Почему вас это беспокоит? Вас не беспокоит — это очевидно. Я знаю, что вас не беспокоит. И, кстати, я вообще не чувствую себя исцелённым. Ничего из этого мне не помогает. Боли не становится меньше. Так в чём смысл? Моё любимое воспоминание теперь даже не назвать счастливым. Оно не может быть счастливым благодаря людям вроде вас. Благодаря вашей стороне. Потому что моё любимое воспоминание — о том, как моя мама приготовила для меня лимонный пирог, когда мне было восемь, когда Отец был на работе и шёл дождь. Она сидела со мной на диване в гостиной и позволяла мне часами играть с моими самыми шумными игрушками, потому что, когда Отца не было, некому было настаивать на тишине. На соблюдении приличий. И — и потом мы пошли гулять. Под дождём. Промокли. Испачкались в грязи. Притащили её в холл и не заботились об этом. Мама была счастлива. Я был счастлив. А теперь она на домашнем аресте, а Отец в тюрьме. Так что у меня нет любимого счастливого воспоминания, ясно? Надеюсь, это вас повеселит. Драко 26 сентября, 1998 Маленькие радости. Они всё еще существуют, пусть их теперь гораздо меньше. И сегодня их источником становится мадам Помфри. Мисс Грейнджер, Профессор Слагхорн проинформировал меня о том, что это Вы ассистировали ему в изготовлении противоядий для моих запасов на прошлой неделе, и я должна сказать, что я была приятно удивлена их действенностью. Если Вас это заинтересует, я была бы рада предложить Вам временную позицию в больничном крыле. Вы могли бы работать со мной, каждый второй день на неделе после уроков, ассистируя мне с противоядиями, исцеляющими заклинаниями и экспериментальными проектами. Директор МакГонагалл поддерживает эту идею, и, на всякий случай, она сказала, что будет рада освободить Вас от уроков в случае повышенной загруженности в больничном крыле. Подобная позиция могла бы положить начало Вашей успешной карьере в св. Мунго, если Целительство представляет для Вас интерес. Надеюсь, что Вы рассмотрите моё предложение. Искренне Ваша, Поппи Помфри Письмо было у неё на подоконнике, когда она проснулась, скорее всего, его доставили совой ночью — и это первая хорошая новость где-то за месяц. Первая с того момента, как она вернулась в Хогвартс. Она читает его дважды. Трижды. Делает небольшую паузу и читает его в четвёртый раз. Мадам Помфри известна тем, что она очень ответственно относится к своей работе. Гермиона никогда раньше не видела, чтобы студенты ассистировали ей в больничном крыле. Это комплимент — большой комплимент и невероятная возможность. Но, кроме того, для неё это способ отвлечься. Способ сбежать. Это возможность находиться в Хогвартсе, не пытаясь жить как раньше. Возможность заниматься чем-то значимым, а не учиться тому, о чём она уже давно прочитала — проверять на тестах то, что она давно уже знает. Это что-то новое. Это другое. Её ответ — это беспорядочная смесь волнения и предвкушения, она чуть не забывает спросить, когда ей следует начать. Она практически летит в совятню, чтобы отправить его, топотом ног вырывая портреты, висящие по стенам, из объятий утреннего сна. Это возможность. Возможность снова почувствовать себя нормальной. Возможность, которую она не может упустить. Она поднимается по лестнице, ведущей в совятню, в этот раз действительно наслаждается — в кои-то веки — ветром, дующим ей в лицо. Но это ненадолго. Потому что, стоит ей шагнуть в дверной проём, как она сталкивается с ним. Узнаёт его голос в приглушённом "—ёбаный в рот—" которое вырывается из его рта в процессе их падения. Они сильно ударяются о камень, приземляются в перья и совиный помёт, но в следующее мгновение Малфой уже вскакивает на ноги. Он вытирает свои брюки, паникуя как истинный аристократ в дорогой одежде — потому что, в сущности, он таковым и является — но её внимание привлекает фиолетовая вспышка в его руке. — Что с тобой, блядь, не так, Грейнджер? — огрызается Малфой, опуская руки и глядя на неё, сидящую на полу. Но её глаза следят за тетрадью, которую он держит в руке. Как выясняется, любопытство, которое она почувствовала тогда, на завтраке, не умерло, как ей сначала казалось. Потому что оно снова здесь, и она подавляет странное желание выхватить тетрадь у него из рук. — Эй, Грейнджер. Что, ударилась головой? — Малфой машет свободной рукой перед её лицом. В последний раз она видела его в свободное от занятий время на Чёрном Озере. Он сделал пробный глоток её Бейлис и не смог спрятать небольшую удивлённую — или заинтересованную — усмешку, проскользнувшую на его лице. А потом он отдал ей термос. Вытер рот. Зачем-то едва заметно кивнул ей, поднялся на ноги и направился обратно в замок. Ничего не сказав. Она не может не подумать о том, что сегодня он выглядит хуже, чем обычно. Кожа под его глазами приняла более тёмный оттенок фиолетового, чем раньше, и он просто — он кажется холодным. Он практически излучает холод. На каждом выдохе из его рта вырывается пар, больше, чем у неё, его губы голубые, и его нос не более чем бледно-розовый. Он отвлекает её от её мыслей, опускаясь на корточки — сжимая письмо, о котором она уже забыла, своими бледными пальцами. Пару секунд она не делает ничего, смотрит, как он ломает печать и разворачивает его. Но затем, по мере того, как его глаза скользят вдоль строк взад и вперёд, она приходит в себя. Выдернув письмо у Малфоя из рук, она вскакивает на ноги. — Ты не можешь просто читать чужие письма, Малфой, — она смахивает с одежды совиные перья. — это грубо. — Не знал, что у тебя такой плохой почерк, — ухмыляется он. — это неожиданно. Значит, будешь стажироваться у мадам Помфри? — Какая тебе разница? Каждый раз, когда они разговаривают, она обнаруживает, что он заставляет её отчаянно защищаться. Она чувствует, что ей нужно спрятать всё, что только возможно. Спрятать все секреты и неприятные истины, потому что иначе он найдёт их и использует против неё. Каждый раз, когда они разговаривают, это похоже на битву. Вот их тактика. Промах. — Никакой, — говорит он. Смена цели. — Что ты таскаешь с собой? — Гермиона скрещивает руки на груди. Задирает нос. — Я не знала, что фиолетовый — твой любимый цвет. Защита. — Он не любимый, Грейнджер. Я не выбирал его, — издёвка в его голосе внезапно растворяется. Исчезает. Идиотское, бесполезное, отвратительное любопытство. — Тогда кто это сделал? Больше защиты. — Это не твоё дело, Грейнджер. Запугивание. — Просто позволь мне.., — она шокирована своей собственной смелостью, но она тянется к тетради, и её пальцы едва касаются её фиолетового угла. Атака. Рука Малфоя сжимает её руку так сильно, что на мгновение у неё всё белеет перед глазами. У неё в ушах звенит. Её голова кружится. И она едва слышит свой собственный крик. Потому что приходит боль. Невероятно сильная жгучая боль пронзает её руку, начиная со шрама, который он сжимает пальцами. Гораздо более сильная боль, чем все последние месяцы. Мучительная. Она чувствует, что у неё дрожат колени. Думает, что её ноги могут отказать. А затем Малфой отпускает её. И через несколько секунд зрение возвращается к ней — белый туман перед глазами постепенно растворяется. Она отступает назад, прочь от него, прижимая руку к груди. Шрамы раскрылись, и она чувствует горячую кровь, просачивающуюся сквозь её рукав. Её глаза наполняются слезами, и она поднимает взгляд. Пытается разглядеть лицо Малфоя. И он потрясён. Потрясён, кажется, до немоты. Пока не — — Грейнджер... Злость исчезла с его лица, оставив после себя только какое-то смущение. — Грейнджер... Я.., — он делает шаг ей навстречу. — Не смей, — огрызается она. Её голос полон злости, полон яда. — Не смей, чёрт возьми, никогда больше меня трогать. — Грейнджер, я не знал... — Никогда, — шипит она. Но она знает. Даже когда она разворачивается на каблуках и уносится вниз по лестнице, прочь из совятни. Даже когда она врывается в общежитие, пугая ещё сонную Парвати, и горячие слёзы текут по её щекам. Даже когда она сует свою руку под холодную воду в уборной и лихорадочно смывает кровь, Гермиона знает, что она слишком остро реагирует. Она спровоцировала испуганное животное. И оно укусило её. Вот и всё. Тем не менее, было приятно кричать на него. Честно. Словно она за пару секунд выпустила всю боль и смущение, которые поднялись внутри неё, когда он схватил её за руку. Это было почти так же приятно, как тот удар на третьем курсе. Она выключает воду. Смотрит на кровоточащие царапины на внутренней стороне её предплечья и начинает осторожно обводить их кончиком пальца. ГРЯЗ... Это должно быть что-то либо очень важное, либо очень личное — то, что он хранит в этом дневнике. Но совятня — очень необычное место для подобного, думает она. Там пахнет грязью, а совы шумные и беспокойные. Там даже нет чистого места, чтобы посидеть. Чтобы подумать. Зачем ему туда идти? Хотя, конечно, если он хотел спрятаться от всех, то он выбрал очень хорошее место. Правда, она нашла его. Она нашла. ...НО... В тот день на Озере... Она думала, что как-то смогла достучаться до него. Правда, она не уверена, в каком смысле. Она даже не уверена, что она вообще хотела достучаться до него. Что она пыталась сделать именно это. ...КРОВ... Но, по крайней мере, она чувствовала, что поняла его немного лучше. Возможно, они даже достигли своего рода взаимопонимания. У них есть общая потребность в тишине и одиночестве. Потребность в скорби. И свои собственные очень странные способы справляться. Было даже приятно какое-то время иметь компанию. Но затем это закончилось — и он вернулся в замок. И теперь они вернулись туда, откуда начали. Вернулись к ненависти. ...КА Но она понимает, что не ненавидит его. На самом деле, нет. Уже нет. У неё нет энергии на это. И, возможно, он больше не стоит её ненависти. Он — он подлый, высокомерный и ужасно вспыльчивый. Упрямый и грубый. Но он не пытается притворяться, что войны никогда не было. И не пытается притворяться, что он не был на неправильной стороне. Она отпускает свою руку и опускается на плиточный пол уборной. Трудно осознать тот факт, что Малфой, кажется, честнее, чем все они. Парвати выглядывает из-за угла, её коса за ночь совершенно растрепалась. — Гермиона? Ты в порядке? Она быстро поднимается. Натягивает окровавленный рукав на свой шрам. — Я, это — прости, Парвати. Я в порядке. Прости, что я напугала тебя. — Ты ранена? Она натягивает рукав дальше. — Просто старая рана, — она неожиданно ощущает ужасный, глубочайший стыд за то, как вела себя последние десять минут. — покажу её мадам Помфри. И только после того, как Парвати уходит и она поворачивается, чтобы посмотреть на себя в зеркало, она осознаёт, что оставила своё письмо на полу совятни.