Крикливый Гэвин

— Детектив? У Рида стоит. Болезненно и уже довольно давно, отчего краска на лице переползает на кончики ушей. Он не то чтобы окончательно пьян, нет. Просто кто тебя, блять, за язык тянул, когда разговор по синьке зашёл о стыдных желаниях? Вот и ляпнул, что хотелось бы. И вот теперь он сидит у Ричарда на коленях, весь такой взмыленный, раскрасневшийся, злой, возбуждённый. Заинтригованный. Если тот ещё хоть слово скажет — Гэвин готов. Готов с места в карьер; то ли по морде съездить, а потом долго целовать, то ли огрызнуться, и быть вдавленным в пол, и вые…. Он ко всему уже мысленно готов. А вот с чисто моральной точки зрения ему стыдно. Ричард (не имя, а пиздец какой-то) только усмехается, на всякий случай предусмотрительно сразу руки напарника за спиной фиксируя — от строптивого детектива, который даже себе в простых вещах признаться не может, надо быть на шаг впереди. Потому что хуйню какую-то выкинуть — Рид за милую душу. — И как давно? Гэвин хрипит, ёрзает — штаны нещадно жмут, чужие губы так свободно прижимаются к открытой шее, что в дрожь бросает. Суть вопроса он уловил; реагировать на него не собирается. И Ричард в молчании слышит ответ, про себя хмыкнув — да, в принципе, он тоже подобным желанием уже лет несколько горел, просто себе не отказывал; резко притягивает вздрогнувшего детектива, притираясь. Гэвин — скрытый мазохист — как и много-ещё-что-скрытый — налицо с кучей комплексов и по поводу внешности в том числе; Гэвин — говнюк и заслуженный мудак второй степени всего департамента; детектив-кофеман Рид, тот, кто со свету тебя сживёт ради карьеры, сейчас откровенно по-девчачьи жмурится и стонет в свою ладонь, запрокинув голову, подставляя беззащитное горло под острые зубы. — А Вы себе уже представляли, как и кто Вас натягивать будет, м? Детектив? И тут же целует, стоит тому оскалиться, открыв рот для гневной тирады, повалив на спину. Хотя нет, не целует. Это больше похоже на выгрызание друг друга изнутри. Глубоко, мокро, пошло; так, чтобы тот еле отдышался с заявлением, что язык почти в горле побывал. Чтоб не жаловался. Рид задыхается. Он готов отречься от престола — просто потому, что престол ему не светит — от значка копа или броситься под метеорит, ибо искры из глаз и так сыплются, стоит Ричарду начать кусать ключицы, а прохладные пальцы под ремень джинс запустить. Не помогает закушенная губа — Гэвин так откровенно стонет, что напарник даже на секунду останавливается, слушая. — Не думал, что я настолько хорош, — резюмирует он, демонстративно языком влажную дорожку по животу вниз ведёт. Гэвин откидывается, чтобы не видеть этой чертовщины, судорожно, громко выдыхая. Но просяще выгибается в спине. — Сочту за комплимент, — говорит Ричард, одним цельным движением стаскивая с напарника штаны вместе с трусами. — О, — снова пиздит он, и у Рида крыша едет от пылающего лица, злости, а ещё своего положения. А тут Рич со своими блядскими комментариями. — Я смотрю, тебе не терпится. — Завали ебало, сукин сын, — рычит, наконец, детектив, включившись в процесс. Состояние ступора прошло, значит… Резко упустив чувство стыда, он криво скалится, пьяно разводя ноги шире, запутавшись в вывернутых штанинах. — Тебе нравится? Ричард чуть прищурился — что-то было в этом «тебе нравится?». Что-то агрессивное, что-то… Вызов. Так наш полицейский ещё и не уверен в себе, прикрывая это переоценкой возможностей. — Да, — серьёзно говорит он, внимательно следя за реакцией Гэвина. — Да, — повторяет, склонившись над подрагивающим членом. — Ты мне нравишься. Гэвин открывает рот. Закрывает. А потом закрывает обеими руками, почти вскрикнув: горячий, чуть шершавый язык мажет по стволу слишком хорошо, слишком правильно, и, наверное, самое позорное было бы кончить в самом начале. Поэтому Рид больно кусает себя, второй рукой слепо хватаясь за идеально уложенные волосы напарника, как бы останавливая. Как бы. — Давайте, детектив, — этим своим учительским тоном велит Ричард, хищно усмехаясь, и от этого всё внутри раскалённой пружиной скручивает, да так, что выть хочется. Ричард совершенно спокойно скользит пальцами по члену, будто нет в этом ничего такого, будто обычное дело, в то время как у Гэвина сейчас пар из ушей пойдёт. Он берёт детектива за запястье, отнимая руку ото рта, прижимает к полу и тихо-тихо, склонившись к его лицу, ловя загнанное дыхание, шепчет, — я хочу слышать Ваши крики. От такого должно быть страшно. Но почему-то не становится, зато Рид перед глазами отчётливые красные пятна рассматривает, стоит его член у основания пережать. Он захлёбывается в собственном всхлипе, а Ричард… Ричард собственнически кусает везде, где дотянется. Потом пропадает из виду. Потом Гэвин чувствует скользкие пальцы у себя на заднице, внутренне запаниковав. Потом Гэвин почти кричит. Его ломает в почти болезненной судороге, стоило всего-то пальцы вставить. Он пытается втянуть воздух, но тот, мразь, стал раскалённым и каким-то вязким, в лёгкие маленькими порциями поступает, а ещё почему-то страшно смотреть на Ричарда, поэтому Рид сгибом локтя глаза закрывает — чтоб наверняка. Ему действительно ссыкотно видеть этого вечно-ебло-кирпичом-Ричарда, и не потому, что стыдно, а скорее из-за того, что он спермой не только себя, но и его идеально выглаженную чёрную рубашку заляпал. Ну и стыдно, да. Что как подросток. А больше всего пугает его молчание. Гэвин ничего кроме собственного колотящегося сердца не слышит; возможно, разве что, тикающие раритетные часы на стенке в дальней комнате, и… чужое тяжёлое дыхание рядом. Вздрагивает, проскулив — пальцы толкнулись глубже, согнувшись, вжимаясь в стенки, оглаживая, и детектив с замиранием сердца ждёт, когда же попадут. Он точно мозгами тронется. Его самого поражало такое доверие — в любой другой — с любым другим — ситуации он бы так просто не согласился себя трахать, а тут… Стонет как течная сука, ибо ну куда ещё терпеть? Насаживается на пальцы, искренне, наивно надеясь, что сегодня же на город упадёт астероид, и ему не придётся завтра краснеть перед напарником, выдавая и себя, и его с головой. У Гэвина дрожат руки, как у наркомана, когда он инстинктивно тянется к навалившемуся сверху Ричарду. — Ричард, — срывается всё-таки. — Ричард… Ох, блять, Рич-а!.. В следующую секунду крик застревает в глотке — Рид выгибается до хруста в позвоночнике, пытаясь то ли отползти, то ли прижаться, то ли подстроиться, непонятно. Проморгаться не помогает — он всё равно видит лицо напарника, его горящие адским азартом чёрные глаза. Именно чёрные — радужка утопилась в расширенном зрачке, и это выглядит жутко. Гэвин сипло выдыхает, зажмурившись. Его член одобрительно реагирует на происходящее. — Я гляжу, Вам нравится, — наконец-то, боги! — наконец-то говорит Ричард, потому что когда он не пиздит, то похож на грёбанного маньяка. Голос хриплый, низкий. Тихий. В самое ухо, — быть всегда «под». И бёдрами на пробу двигает — пока не сильно, медленно, с оттяжкой, позволяя прочувствовать всё в деталях. Этого более чем достаточно. Он гладит детектива по бокам, шрамам, как-то уж больно нежно целует в висок. Обхватывает член рукой, прижимая к животу, большим пальцем надавив на истекающую головку. Покидает тело. Издевается. Но только чтобы перевернуть потерявшегося в ощущениях Рида на четвереньки, заставляя встать раком. Обхватить поперёк груди. Хорошенько натянуть под задушенный хрип. В ушах звенит. Гэвин, кажется, чуть-чуть отъезжает. Если поначалу он сомневался, то сейчас уже не видит в позиции снизу ничего плохого; он реально ничего не видит из-за острых вспышек удовольствия, когда перед глазами фейерверки взрываются, а из нервов тянется серпантин. Гэвин не слышит, насколько громко стонет, знает только, что угол и вот эта большая ладонь на его члене делает ему крайне хорошо. А ещё сверху доносится рык. А потом Рида мордой в пол, как при задержании. — Вы арестованы за слишком выёбистый характер и узкую задницу, — у Ричарда голос сбивается. — Вы будете наказаны. Буду драть Вас, детектив, чтоб аж хлюпало. Пока не отключитесь. У Ричарда большой. Ричард сильный. И то, как он трахается, достойно отдельной книги в трёх томах. — Хочу, — он облизывается, — чтоб ты без рук кончил. Только от того, что я делаю. Гэвин сейчас не в том положении, чтобы огрызаться, он даже оскорбление не придумал, да и как тут придумаешь, когда тебя щекой по полу протаскивают? Коленям разъехаться не позволяют так и не снятые джинсы; у Гэвина по подбородку живописно стекает нитка слюны. Наверное, он кричал, как и хотел Ричард, ему всё равно — он кончил второй раз просто от того, как чужой член, не выходя, вбивался в его тело. Только толкался, толкался, толкался… Кажется, ему нравится. Поздравляем. Здравствуйте. Вы — гей, Гэвин Рид. — Блять… Это первое, что он услышал сквозь шум в ушах, и это было прекрасно, ибо почувствовал себя бесформенной глухой и слепой амёбой. И, готов поклясться, эти слова звучали слишком охуенно, потому что Ричард матерился очень редко. — Надо было на камеру записать, — сорванным голосом говорит тот, не спеша слезать, вылизывая, покусывая загорелый загривок. — Твои стоны — современное искусство. — Всё настолько плохо? — Рид еле ворочал языком. — Современное искусство своеобразное, очень странное и есть там любопытные вещи. — Ты меня сейчас… — Я тебя сейчас отымел и никак не обзывал, а Вы, детектив, единственный в своём роде — по-своему красивый и чертовски горячий. Всё это звучало так обыденно, что Гэвин снова покраснел. Вот теперь он по-настоящему смущён.