часть первая и последняя
24 апреля 2019 г. в 09:50
«Ах, ханахаки, любовная болезнь – это так мило и романтично!» – перешептываются маленькие девочки между собой, изредка поглядывая на приглянувшихся им маленьких мальчиков, красующихся перед ними где-то неподалеку.
«Настоящее, неподдельное доказательство твоих чувств!» – гордо произносят девочки постарше и ловко заигрывают со своими одноклассниками-товарищами, кокетливо стреляя глазками и игриво поводя оформившимися бедрами, почти что с гордостью и самодовольством ловя на себе их жадные взгляды.
Руна хочет заорать, чтобы тупые соплюхи смотрели поменьше мелодрам, где главная героиня завоевывает внимание объекта обожания с помощью своей болезни. Руна хочет отвесить дурным подросткам по смачной пощечине каждой и сказать, что доказательство-то оно доказательство, но какой смысл в нем, если итогом твоих действий может стать смерть? Руна хочет ядовито прошептать на ухо каждой, кто осмеливается сказать что-то подобное о ханахаки, что любить – это сплошная невыносимая, разрушительная боль, боль, боль.
Руна больна уже давно и безнадежно, как человеком, так и ханахаки.
Руна может с уверенностью сказать, отплевываясь от обагренных малиново-красных лепестков на губах, что ханакаки – это ни капельки не мило и не романтично, это страшно до моментального потемнения в глазах, это больно до последнего застревающего хрипа в горле, это безнадежно до самой крошечной и мимолетной мысли о человеке, который никогда не будет твоим.
Это не смешно. Пока ее лучший друг наимилейшим образом любовно воркует со своей одноклассницей, Руна блюет в самой дальней кабинке самого дальнего от класса женского туалета, раздирает себе легкие и нёбо месивом из крови и ярких цветков гибискуса, разрастающегося из ненормальной любви, и грубо заталкивает себе обратно в глотку отчаянные рыдания. Надо же, до чего иронично – прекрасный символ счастья, мира и спокойствия в семейных отношениях, любимый цветок Изуку, становится началом ее нелепого и печального конца. Руна закрывает лицо руками и делает глубокий вдох. Вдох отзывается хрипотой в горле, мерзким шевелением лепестков в легких и очередным жутким приступом кроваво-цветочного кашля.
У Руны внутри распускается прекраснейший из всех цветов – и вместе с этим самый страшный.
Руна задыхается от собственной любви.
Если любовь на вкус смертельно горька, как самый паршивый, неумело сваренный яд, убивающий жертву медленно, немилосердно, она не хочет любить.
В класс Руна возвращается леденяще спокойная, уверенная в себе и в завтрашнем дне, хотя про себя тоскливо, умоляюще шепчет: а мне бы дожить до рассвета. Ее провожает взглядом вечно внимательная Яойорозу, подозрительно щурится в ее сторону Бакуго, мимолетом осматривает Тодороки, хмурится, только завидев ее, Иида. Руна чувствует себя почти хорошо. До тех пор, пока не сталкивается взглядом с Изуку.
Парень жизнерадостно машет ей рукой, его примеру следует и Урарака, смущенно улыбаясь застывшей соляным столбом Руне. Она замечает все: и как ласково Мидория выводит пальцами круги на ладони Очако, и каким взглядом девушка смотрит на него, какая атмосфера окружает их двоих. Руне снова хочется блевать, избавляя себя от всех внутренностей, зачем-то продолжающих функционировать, когда она сама уже несколько месяцев как мертва внутри. Руна сухо и сдавленно кивает, спешно отворачивается и вместе с кашлем сцеживает в ладонь очередной цветок, который безжалостно потом перемалывает пальцами и засовывает в карман юбки, не заботясь о том, что на ней останутся кровавые пятна.
Проклятый смертоносный цветник забивает легкие и горло; Руне становится нечем дышать прямо посреди урока, и она только чудом отпрашивается у Айзавы-сенсея с занятий, хрипя, как загнанная лошадь, и срываясь на глухие стоны, притворяясь, что больна чем угодно, но не любовью. Руна находит в себе силы добраться домой.
В висках стучит набатом «а мне бы дожить до рассвета».
Руна не подписывалась на это. Руна никогда не хотела умереть в шестнадцать лет от неразделенной любви к лучшему другу. Если бы Руна знала, что, черт возьми, это закончится подобным образом, она все равно не сдалась бы еще тогда, в далеком детстве, на уговоры Мидории стать с ним друзьями.
Изуку невозможно было не полюбить. Эту простую истину Руна уяснила уже давно.
Ханахаки можно переболеть и остаться при этом в живых. На ранних стадиях это не смертельно, лишь слегка мешает жить, как и образовавшаяся легкая влюбленность, и вроде бы даже существуют какие-то таблетки, облегчающие симптомы. Можно остыть к человеку, разлюбить его, и ханахаки прекратит свое действие, можно переключиться на другой объект, и ханахаки тоже сменит свою цель, как бы цинично это ни звучало. Руна была однолюбом, болезненно, ненормально привязанным к одному и тому же человеку на протяжении шести лет. Сначала это не выходило за рамки дружбы – уже только в Юуэй она поняла, что привязанность ее и сгубила. Руна честно пыталась отвлечься, чтобы сохранить свою жизнь, не думая о разрушении чужой, где причудливо сплетались ромашки и хризантемы, которым повезло сойтись вместе – но у нее не вышло.
И она смирилась.
В конце-то концов, Руна всегда любила Мидорию больше, чем кого бы то ни было. Урарака любила Изуку, Изуку любил Урараку. Для Руны же счастье друга всегда стояло на первом месте, даже если ради этого ей нужно было бы отдать свою жизнь. Руна не смела ломать счастье тому, кто указал ей дорогу в этом мире.
Изуку не виноват в том, что Руна тонет в цветах любви.
Руна отплевывается от чересчур ярких бутонов почти с остервенением, с которым она обычно бьет морды своим противникам, осмелившимся подобраться к ней достаточно близко, – теперь Руна вообще не уверена, что сможет хотя бы увидеть Юуэй еще раз, Руна шепчет «а мне бы дожить до рассвета», ощущая на основании языка привкус чая с гибискусом и металлический привкус крови, и пальцами вытаскивает из горла застрявший в нем комок из лепестков и кровавых ошметков легких. Руна заходится истерическим смехом, перерастающим в безудержные рыдания, и теряет сознание от нехватки воздуха.
Она не знает, сколько проходит времени, пока она валяется около унитаза в бессознанке. Руна сначала опирается на припадочно трясущиеся руки, потом, пошатываясь, поднимается на ноги, заглатывает целую горсть пилюль, призванных облегчить симптомы, но на деле же лишь растягивающих по времени цепь мучительных пыток, и идет в свою комнату, оставляя на белоснежных стенах, используемых в качестве опоры, заметный след засохшей крови. На часах – почти двенадцать ночи, на дисплее – почти сотня пропущенных звонков и смс от встревоженных одноклассников. Ярче всего светится тревожное «Ками-чан, как ты, ответь????????», заставляющее сердце забиться сильнее, а легкие – выплюнуть несколько малиново-красных цветов. Руна отключает телефон, не читая-не перезванивая-не реагируя, усмехается горько и стягивает с себя заляпанную кровью рубашку.
Если она доживет до рассвета, она признается, расскажет все, что думает, может быть, они найдут решение, может быть, Изу-кун, всегда помогавший ей в трудностях, поможет и на этот раз, отыщет выход, и Руна сможет жить дальше без этих глупых цветов, без этой глупой любви, без этой... Грудь пронзает болью, сгибающей Руну пополам, и пол под ее ногами расцвечивается бутонами гибискуса и пятнами алой крови. Если бы Руна была в состоянии, она бы оценила степень прекрасного в этой картине, но Руна не может просто потому, что все ее силы уходят на поддержание себя в сознании.
Дышать становится труднее, и Руна выходит на балкон, даже надеть футболку. Под ребрами от каждого движения шевелятся обжигающие нежную плоть лепестки, когда Руна, усмехаясь, совершенно неженственно залезает пальцами себе в глотку и выковыривает оттуда малиновый цветок. Гибискусы красивые, изящные, гордые и непреклонные – гибискусы нравятся Руне уже потому, что они нравятся Изуку. Руне нравится все, что связано с ним, даже если это может ее смертельно ранить.
Руна кашляет кровью и достает изо рта еще один бутон, мерзко щекочущий нёбо. Она садится на холодный камень балкона и вскидывает руки за голову, давя очередной приступ – пальцы впутываются в бледно-розовые пряди, когда Руна начинает плести себе венок из волос. Действие за действием, прерываясь лишь ради того, чтобы пережить очередную вспышку боли, вынуть из горла очередной комок обагренных кровью гибискусов и попытаться сделать вдох, сковывающий внутренности и только лишь продлевающий агонию.
Руна заканчивает нескоро. На ее голове – корона-венок с вплетенной в нее болью, по какой-то причине облекшуюся в форму прекрасных цветов, взращенных на отчаянной, безответной любви. Она глядит на свои пальцы, перемазанные в крови, слезах, слюне и соке цветов, и ощущает какое-то непривычное умиротворение. Руна смотрит на сонный город под своими ногами и закрывает глаза. Она улыбается.
Руна не доживет до рассвета каких-то пять минут.