Excommunication is the new black

      Оказывается, что под «буду рядом, если понадоблюсь» Уайтхорс подразумевал «буду валяться в шезлонге, пока ты надрываешься». Потому что в итоге шериф расселся на лужайке перед церковью и потягивал ледяной лимонад, который ему любезно налила Мэри Мэй.       Тем не менее, уборка постепенно продвигалась, несмотря на праздную лень шерифа. Джон заметил, что кто-то уже сорвал флаг с крестом Врат Эдема, а дождём смыло большую часть рисунка на крыше. Жаль, но вполне логично. Они явно хотели избавиться от божественного прославления Отца и его паствы, но либо слишком ленивы, чтобы сделать это самостоятельно, либо их обуревал гнев. Джон склоняется к последнему варианту — они наверняка давно хотели заставить его этим заниматься.       Какая-то извращённая форма Искупления, перекрученного грешниками в наказание, в отличие от… того дара, которым оно на самом деле является.       Джон довольно неплохо справляется с цветами и шёлковыми полосами. С трудом и чувствуя раздражение, но он срывает ткань и засовывает её в огромные мешки для мусора. Следом за ней летят полузасохшие цветы Блажи и листья папоротника, а ещё куда больше тли и пауков, чем он предполагал. Хорошо, что у него есть стремянка: он не низкий, скорее среднего роста и телосложения. Да, не такой высокий, как его братья, которых, к тому же, тут нет, чтобы помочь ему достать до верхних креплений. Шериф Уайтхорс же даже палец о палец не ударил бы, чтобы помочь Джону — просто развалился в своём шезлонге с книгой в руках и покровительственной улыбкой на лице. — Ты справишься, сынок, — подбадривает он. Джон просто хмурится, засовывая последнюю охапку полумёртвых растений в пакет и отмахивается от мелких мошек. Из-за шарфа они не залетают в нос или рот, но всё равно вьются около его лица — он моргает и буквально чувствует их на ресницах.       В любом случае, основная проблема — мёртвые птицы и металлические прутья. Их слишком много: прибиты вокруг арки, которая огибает двери в церковь, и торчат на крыше возле шпиля.       Джон пытается снять одну из птиц с шипа, перед тем как вытаскивать его из стены. Даже в резиновых перчатках чувствуется, как отвратительно, с хлюпающим звуком, сжимается трупик под его пальцами, обнажая личинок и насекомых, извивающихся в гниющей плоти. Джон кривится от тошнотворного запаха разложения, моментально заполнившего воздух. Плоть оставляет на спице и его перчатках чёрный липкий след протухшей крови. Но птица легко соскальзывает с металла, распадаясь в его руках.       Джон выбрасывает труп в тот же мешок и тратит целых пять минут на попытки вытащить спицу из дерева. Его люди хорошо поработали. Слишком хорошо. Это не так уж сложно — выдернуть кусок металла из деревянных панелей. Но из-за крови молоток соскальзывает, зубцы гвоздодёра никак не могут ухватить спицу — и это невероятно утомительно, куда тяжелее, чем он думал. Это же просто очень большой гвоздь, вбитый в стену — а не написание конституции Нового Эдема с нуля (его побочный проект, которым он займётся вплотную после наступления Коллапса). Это не должно быть настолько сложно.       Не должно, но тем не менее. Джон чувствует себя изрядно вспотевшим, когда спица наконец поддаётся, и едва не валится с ног, когда железо со звоном ударяется об землю. Но он просто переходит к следующему гвоздю. А потом к ещё одному.       Чем дальше, тем хуже становится. Ему снова приходится сходить за стремянкой, разобраться с тем, как разложить её и найти положение, в котором он сможет работать без риска свалиться с лестницы. В то время как для того, чтобы усложнить ему жизнь, достаточно и липкой крови на перчатках, из-за которой неудобно держать молоток. Приходится работать под странным углом — плечи начинают болеть слишком быстро и в итоге он слишком сильно сжимает одну из птиц, разбрызгивая тухлую кровь и пачкая ей футболку и куртку. Чем выше он поднимается, тем осторожнее приходится быть, чтобы не упасть с лестницы в моменты, когда гвозди наконец поддаются. И, разумеется, чем дольше он работает, тем жарче греет поднимающееся по небу солнце.       Помощник шерифа появляется в тот самый момент, когда солнце находится в зените, а сам Джон умирает от жажды. Салага подходит к шерифу, потирая глаза, и говорит ему что-то, чего Джон просто не может расслышать. А потом снова исчезает и Джон возвращается к своему идиотскому, бесполезному и невыполнимому заданию.       В конце концов, арка над входной дверью чиста и Джон выбрасывает отвратительные трупики в мешок, а спицы складывает возле ограждения, окружающего церковь. Остались только гвозди возле шпиля. — Наверное, для этих понадобится автовышка, — задумчиво говорит Уайтхорс, наконец поднимаясь со своего шезлонга и стряхивая воображаемую пыль со штанов. — Не похоже, чтобы она у меня была, — огрызается Джон. — А вообще знаешь, что? Просто сними птиц и смой кровь. За церковью есть леса. А завтра мы пригоним из Гарденвью подъёмник и ты сможешь вытащить оставшиеся гвозди.       Джону нечего возразить, так что он просто пожимает плечами, идёт за шерифом к строительным лесам, взбирается на крышу и приступает к уборке мёртвых птиц. Это трудно — угол наклона крыши достаточно крутой, чтобы сложно было устойчиво поставить ноги. Так что в итоге он в какой-то момент поскальзывается, срывая очередную птицу с гвоздя, а та оставляет на его шарфе и рукавах ошмётки перьев и сгустки гнилой крови.       Уайтхорс приносит ему ведро с горячей мыльной водой, губку и ещё один мешок для мусора. Когда он наконец заканчивает с трупами, остаётся только смыть кровь — и это занимает куда меньше времени и сил, чем ушло на выдёргивание гвоздей.       Следующее поручение от шерифа — смыть остатки краски с церкви. От сигила на крыше почти ничего не осталось, а вот послания на входе и вывеске снаружи всё ещё прекрасно читаются. Джон трёт и соскребает краску до тех пор пока не чувствует, что ещё немного и у него отвалится рука. Его люди используют действительно качественные товары. Даже слишком качественные: краска не стирается, остаётся на дереве, её нужно выскабливать из стыков. Тем не менее, Джону в итоге удаётся смыть почти всё. Достаточно, чтобы заработать «сойдёт» от шерифа и пожимание плечами — от пастора Джерома, который вышел из временного лазарета, чтобы насладиться шоу и переброситься парой слов с Уайтхорсом.       Джон наконец заканчивает. В любом случае, на сегодня с него хватит. Он завязывает мешок для мусора, складывает его рядом с гвоздями. Выливает мыльную воду под ближайший куст, а затем ставит ведро с губкой возле мешка. Стягивает перчатки и бросает их поверх стены. — Проголодался? — спрашивает шериф. Джеффрис всё ещё стоит рядом, скрестив руки.       Глупый вопрос. Конечно, он проголодался. Можно сказать, он голодает — не ел со вчерашнего дня. — Немного, — отвечает он, потому что признание собственной слабости перед грешниками может привести только к неприятностям. — Ну, думаю, Мэри Мэй и Кейси приготовят нам поздний обед, как мы договаривались. Пойдём в бар?       Джон качает головой. — Могу я сначала переодеться? — спрашивает он. — Я весь в крови и ошмётках птичьих трупов. Не хотел бы есть за одним столом с кем-то в таком виде, а вы?       Уайтхорс чешет подбородок. — Я бы и рад сказать, что можешь, — начинает он, а потом смотрит на пастора. — У тебя найдётся какая-нибудь одёжка ему по размеру? — Даже кое-что получше, — отвечает Джеффрис. — Его собственные вещи, остались с того вечера. Некоторые пятна не отстирались, но одежда ему точно по размеру. — Хорошо, — подытоживает шериф, — сначала переодеться, а потом поесть.       Джон снова заходит в дом пастора, чтобы увидеть, как Джеффрис поднимает с кресла знакомую сине-серую стопку вещей. — Можешь воспользоваться ванной. Просто оставь грязные вещи на корзине для белья, чтоб мне легче было убрать потом.       Конечно, эта ванная не так хороша, как в его доме, но здешнее мыло не сушит кожу на руках, полотенца мягкие и без дырок, а туалетная бумага не имеет ничего общего с однослойной просвечивающей дрянью из тюрьмы.       Джон переодевается, складывает грязную одежду сверху корзины для белья, как ему и сказали, а потом добавляет к ним свою маскировку — бейсболку и шарф. Даёт себе несколько минут на то, чтобы немного расслабиться и умыться, а затем пытается привести в порядок волосы. Ключевое слово — «пытается»: уложить волосы без геля невозможно, сальные пряди некрасиво падают на лицо вместо того чтобы держаться зачёсанными так, как ему нравится. По крайней мере, он теперь в своих собственных вещах, хоть на голубом шёлке рубашки едва заметны пятна — он видит их в зеркале, когда закатывает рукава.       Когда он наконец выходит из ванной, гораздо больше чувствуя себя собой, Уайтхорс ждёт в гостиной. Когда они подходят к «Крыльям любви», там уже стоит пикап: Бёрк на месте водителя, о чём-то переговаривается с Салагой через открытое окно, Хадсон тоже спереди, а Пратт развалился на заднем сидении.       Пратт вульгарно присвистывает при виде Джона, чем зарабатывает тычок в плечо от маршала и недовольный взгляд Салаги. — Одну минуту, Сид, — говорит шериф. — Иди внутрь, я сейчас приду. — Хорошо, — соглашается Джон и идёт внутрь.       В баре почти никого нет — только пара членов Сопротивления слоняется без дела. И они явно недовольны появлением Джона. — Ты опоздал, — раздаётся из-за стойки голос Мэри Мэй. — Не опоздал, а задержался, — невозмутимо поправляет её Джон. Мэри Мэй оглядывает его с головы до ног, смотрит на жилет и его любимые джинсы с приподнятой бровью. Всё её выражение лица говорит о том, что она не согласна. Категорически. — Твой столик у двери, — говорит она. — Обед почти готов, я скоро принесу.       Джон идёт к столику и садится, стараясь всё время держать руки на виду, чтобы никто из членов Сопротивления не обзавёлся поводом начать конфликт или что-нибудь в этом роде. Он выбирает не смотреть на них, предпочитая вместо этого оглядывать сам бар. Такой же, как и раньше, несколько лет назад. Несмотря на все его усилия, Мэри Мэй смогла удержать это заведение на плаву, да ещё и сохранить в хорошем состоянии.       Она подходит к нему через несколько минут с тарелкой, ставит её перед Джоном, а рядом с ней кладёт столовые приборы, завёрнутые в салфетку. — Бон аппетит, — говорит она, даже не пытаясь произнести это правильно. — Что это? — спрашивает Джон, глядя в тарелку. Выглядит гораздо лучше, чем те помои, которые они обычно подавали здесь: красиво уложенные овощи, подушка из картофельного пюре, на котором лежат комки чего-то, тщательно обжаренного во фритюре, а вокруг искусно разбрызган соус чили. На удивление, еда кажется съедобной и привлекательной. — О, всего лишь устрицы, — небрежно бросает Мэри Мэй. — Помощник попросил, чтобы мы приготовили тебе то же, что даём нашим. Между нами: я бы накормила тебя коровьим дерьмом.       Всё же хорошо, что Салага держит грешников Фоллс Энда в ежовых рукавицах. Джон берёт вилку и тыкает в один из жареных комков, а Мэри Мэй возвращается к барной стойке.       Это вообще не похоже ни на одну из устриц, которые раньше попадали на тарелку к Джону, но разумеется, эти отсталые деревенщины просто бы уничтожили прекрасный морепродукт, бросив его во фритюрницу. Неизвестно, к тому же, где они могли достать устриц и сохранить их так долго — Жатва началась два месяца назад и по меньшей мере две недели были перебои с электричеством. Не то чтобы это серьёзно повлияло на Врата Эдема, у которых были резервные генераторы, но в Фоллс Энде замороженные продукты бы столько не продержались.       Значит, эти устрицы либо просроченные, либо с ними ещё что-то не так. Может, он у него получится уйти: съесть всего одну и сказать, что он не очень голоден. И надеяться, что желудок справится. И потом, у него скоро будет возможность вернуться на ранчо и отдохнуть там. Даже если он отравится и не сможет в полной мере насладиться комфортом собственного дома, это всё равно будет лучше, чем страдать от пищевого отравления в тюрьме.       Джон накалывает на вилку один из жареных комков и золотистая корочка немного трескается. Пахнет вполне прилично — никакого резкого запаха гнили, мочи или чего похуже. Только приятный аромат свежей еды, намёк на копчёность, чили, и знакомые, почти успокаивающие, хорошо прожаренные углеводы. Если бы не его подозрения, можно было бы сказать, что всё это совершенно съедобно, а Мэри Мэй не проявляла никакого злого умысла по отношению к нему и его трапезе.       Джон открывает рот и откусывает кусок.       На первый взгляд в еде нет ничего инородного. Корочка мягкая и гладкая изнутри и вкусная, хрустящая снаружи. Но мясо внутри точно не принадлежит устрице. По ощущениям похоже: нежное, немного скользкое. Но вкус уловить сложно — он ненавязчивый, сладковатый и не имеет ничего общего с морепродуктами. Не ужасный, но Джон пытается понять, глотая.       Что это? — О, — Мэри Мэй подходит к нему с чистым стаканом и холодной бутылкой безалкогольного пива в руке, — какая же я дурочка. Забыла — ты, наверное, никогда не ел устрицы прерий. А это настоящий местный деликатес. На прошлой неделе, вот прямо перед твоим сраным искуплением Салага съездил и забрал наш грузовичок для «Праздника живота» и мы отлично оттянулись. К счастью для тебя, Кейси тогда засунул немного мяса в морозилку. Так что наслаждайся.       Желудок Джона делает сальто и он поднимает глаза, наталкиваясь на пристальный взгляд и ухмылочку Мэри Мэй. Он знает всё о ежегодном фестивале округа Хоуп. Он пытался закрыть его годами и на этот раз ему почти удалось. И разумеется, тут появился мягкосердечный Салага, у которого напрочь отсутствует какой бы то ни было вкус, и помог им устроить это безобразное мероприятие. — Передай мою благодарность шеф-повару, — широко улыбается Джон, накалывая на вилку спаржу, морковь, немного картофеля и ещё один кусочек бычьего яичка. — Всё на самом деле не так плохо, как я думал.       Джон не отрывает взгляда и отправляет пищу в рот, преувеличенно чётко пережёвывает и коротко мычит от удовольствия. Улыбка Мэри Мэй меркнет, она открывает пиво и щедро льёт в стакан. Она явно ожидала другой реакции. Отвращения. Публичной истерики. В любом случае, Джон не собирается радовать её своими чувствами — даже если он расстроен. В конце концов, это еда, она гораздо лучше, чем всё, что ему давали в тюрьме, и она действительно не так плоха, как он ожидал. — Ну, я рада слышать, — любезно говорит она, — и я передам. Постарайся и скушай всё, у тебя впереди ещё мно-о-ого работы.       Мэри Мэй уходит: напряжённая спина и плечи, сжатые от злости кулаки и резкая походка — Джон усмехается себе под нос. А потом продолжает есть, наслаждаясь нежным хрустом овощей, густым пюре и копчёным привкусом чили.       Салага заходит в бар через несколько минут вместе с шерифом. Уайтхорс подходит к бару и берёт две бутылки безалкогольного пива, пока Мэри Мэй идёт к ним из кухни с двумя тарелками. — Приятного, — говорит она, опуская тарелки с обычной едой. Сэндвич с жареным сыром, кучка картошки фри и немного салата. — Спасибо, — благодарит помощник шерифа, беря половинку сэндвича и жадно кусая его. — Выглядит отлично, благодарю, мэм, — кивает шериф. — О, боже мой, — бормочет Салага, выглядя при этом так, словно он сейчас или заплачет, или кончит. Он глотает и снова смотрит на Мэри Мэй. — Слушай, скажешь Кейси, что моё предложение всё ещё в силе, а? — Обязательно, но уверена, что ответ не изменился, — подмигивает она. — Он слишком любит свою жену.       Салага издаёт разочарованный стон, снова откусывая от сэндвича. Уайтхорс просто смеётся и впервые на памяти Джона выглядит таким весёлым. — Кажется, Чед Волански всё ещё свободен, — задумчиво замечает Мэри Мэй. — М-м… Не в моём вкусе, — с набитым ртом бубнит Салага. — Найдём мы тебе кого-нибудь, не переживай, — Уайтхорс хлопает Салагу по плечу и тоже берётся за еду.       Джон накалывает ещё одно яичко на вилку с гораздо большей силой, чем это необходимо. Итак, Салаге нравятся потные, толстые пожилые деревенщины. У него определённо нет никакого вкуса.       Тишина держится несколько минут. — Ты хорошо потрудился, Сид, — шериф делает глоток пива. — Не думал, что ты на самом деле справишься. — Ну, тем не менее, я справился, — отвечает Джон, не зная, злиться ли на это замечание.       Снова тишина. — Бёрк и остальные поехали на ранчо. Они отвезут припасы, которые нам пригодятся, а там неподалёку есть ещё пара тайников, на которые я хочу взглянуть до того, как мы поедем в посёлок, — говорит Салага.       Джон молчит — на это ответить нечего.       Пауза. — Что они тебе приготовили? — Салага снова пытается завязать разговор. — Не очень похоже на жареный сыр. — Остатки с «Праздника живота», — отвечает Джон. — На самом деле не так уж плохо. — Ага, сам удивился, — кивает тот. — Мне тогда очень понравилось. Хотя, может, из-за выпивки. Тогда её было слишком много, а я не то чтобы часто пью.       Вскоре на тарелках ничего не остаётся.       Когда приходит время ехать, Джон снова выбирает переднее место в этой ужасной машине Салаги. От Фоллс Энда до его дома всего десять минут, но ощущается, будто гораздо больше.       Когда Салага наконец тормозит перед входной дверью дома Джона, всё кажется неправильным.       Кто-то сорвал все знамёна Врат Эдема. Больше нет верующих, которые патрулировали территорию с улыбкой на лице и добрым словом для Вестника. Вместо них — грешники с ненавистью в глазах. Когда Джон заходит в дом, первое, что бросается в глаза — всю символику вытащили из витрины, сбросили в угол, а рамки с фотографиями семьи разбили.       Это его собственный дом, но в нём всё не так.