Благословенная работа

У нас есть всё. Кроме времени. Кроме времени и любви.

В больнице плохо, в больнице скучно. В больнице отсыревший весь в разводах и пятнах потолок и манная каша на завтрак. Маша с грустью смотрит в окно, где солнечные лучи наскакивают один на другой, перепрыгивая с веток на асфальт.       Ничто не предвещало беды: еще в четверг она была полна сил, и радостно предвкушала сдачу как минимум трех дел. И все шло хорошо ровно до звонка дежурного, сонным голосом сообщившего об очередном трупе. Тело обнаружили в парадной где-то на окраине их района, и Швецова долго чертыхалась, добираясь до места назначения. Парадная встретила ее запахом гнили и могильным холодом: демисезонное пальто, надетое утром второпях, явно не справлялось со своей задачей, заставляя старшего следователя прокуратуры стучать зубами от холода. — Вы что, прогноз погоды не читаете? — хмуро поинтересовался вездесущий Кораблев. — Простудитесь вот, сляжете на месяц, а кто дела раскрывать будет? Пушкин? — Типун тебе на язык! — отмахнулась Маша. — Обещали что будет тепло, между прочим. — Оно и видно, — хмыкнул Винокуров откуда-то из-за спины, — Маш, возьми мою куртку, накинь сверху. Швецова отказалась и, как выяснилось, зря. Утро пятницы дало о себе знать жуткой головной болью, першением в горле и надсадным сухим кашлем. С трудом найдя градусник Маша сунула его подмышку, надеясь, что может все-таки повезет, и не придется отпрашиваться у начальства. Из носа между тем противно захлюпало. Градусник показал тридцать восемь целых и восемь десятых градуса. Маша вздохнула и набрала номер районной поликлиники. — Пневмония у вас, девушка, — объявил приехавший врач, с тоской глядя на кашляющую Швецову, — вам в больницу надо. — А может я денечек отлежусь? — попробовала было запротестовать она. — У меня детей оставить не с кем. — Если не поедете, точно оставить не с кем будет, — изрек доктор, протягивая Маше направление, — у вас влажные хрипы с двух сторон. Наверняка пневмококковую инфекцию где-то подхватить умудрились. Где так переохладились-то? — На трупе, — буркнула Швецова, наблюдая за тем как взлетели вверх брови врача. — А можно я попозже вечером в больницу поеду? Мне нужно подруге позвонить, чтобы она детей из школы забрала. И на работу… — Звоните, — устало кивнул доктор, — но побыстрее. Такими вещами не шутят. Упустим время, потом мало не покажется. Вы хоть и молодая еще, но все равно… Что «все равно» Маша уточнять не стала. Лишь отметила про себя, что три приготовленных к сдаче дела придется отдать Буевичу, чего очень не хотелось. И еще мелькнула мысль о детях. Как-то они без нее обойдутся… Маленькая толика надежды у нее все же оставалась: бредя по плотному мартовскому снегу в приемное отделение с направлением в руках, Маша надеялась, что участковый врач решил перестраховаться, и положение ее не так уж и серьезно. Была даже мысль никуда не идти, а позвонить Лене Панову и получить ценнейшие рекомендации по лечению от старого друга. Но Леня как назло был недоступен. — Двухсторонняя полисегментарная пневмония, — врач приемного отделения повертел в руках рентгеновский снимок, неодобрительно качая головой, и начал оформлять историю болезни. Маша тяжело вздохнула. — Запустили вы себя, девушка, — доктор посмотрел на нее поверх очков, — когда у врача последний раз были? — Вчера. — Маша вновь вспомнила Панова. — В морге. — Да вы пессимистка, — засмеялся врач, — ну не все так плохо, подлечим вас.        Время в больнице тянется медленно. Маша пытается дозвониться до коллег, но тем некогда — ее угораздило заболеть в конце месяца, прямо перед отчетной неделей. — Манюнь, слушайся доктора! — раздается в телефонной трубке голос отыскавшегося Панова. — Я с Севой на одном курсе семь лет вместе проучился, он знает что делает. Пей лекарства и не выпендривайся! И Швецова обещает не выпендриваться, с тоской глотая красные горошины утром, а синие в обед. — Маш, ну ты как? — Винокуров приходит чуть ли не каждый вечер, притаскивая корзинки с фруктами и цветами. От цветов болит голова и сипнет голос, но Швецова говорит, что все хорошо. Только выбраться бы отсюда побыстрее, вернуться к привычной милой рутине.        Небо за окном тошнит снегопадом, Машу тошнит от антибиотиков. По ночам ей снятся кошмары: серая дымка, запах гари, и сводящее с ума ощущение собственного бессилия. В этих снах Маша бежит куда-то в темноте, цепляясь за шершавые стены, судорожно хватая ртом воздух: только не останавливаться, только не падать. Где-то там, за стеной из дыма и тумана прячется кто-то, кому так нужна ее помощь. Но время, драгоценное время течет немилосердно быстро, и Маша не успевает, в который раз не успевает добраться до цели. Швецова просыпается с криком, пугая соседей по палате, и виновато смотрит в глаза нахмуренной дежурной медсестре. — Просто кошмар, — бормочет она едва слышно, — все в порядке. — Интоксикация на фоне высокой температуры, — говорит врач на утреннем обходе, — пожалуй, мы изменим схему лечения.        — МарьСергевна, здрасьте, вы все еще кашляете? — в дверь палаты просунулась голова Кораблева. — А я по делу Лаптенкова к вам, меня шеф послал. — Какому делу? — изумленно спросила Маша, шмыгая носом. — Кораблев, я в больнице лежу между прочим! Поинтересовался бы самочувствием хотя бы ради приличия. — Ой, да зачем вам эти формальности? — ее собеседник выразительно закатил глаза. — Ну если хотите.…Как ваше здоровье? Что говорят врачи? Шансы есть или место на кладбище можно заказывать? У меня человечек один есть, он если что может попридержать шикарное место. С видом на набережную… Блин, вы чего? Маша запульнула в Кораблева цветочной корзинкой, от которой тот лихо увернулся. — Ты смотри, дерется еще! — возмутился Леня. — Значит точно пора выписывать. Так и скажу этим вашим, в белых халатах. А дело все-таки почитайте, я вам на тумбочке оставил. И ретировался, оставив о себе на память кипу потрепанных бумаг и ощущение чего-то смутно хорошего. Возможно, надежду на скорое выздоровление. Во всяком случае, кошмары Маше больше не снились.        С принесенным делом время и правда идет быстрее. Швецова смотрится в зеркало на двери палаты — со щек уже сошел лихорадочный румянец, в глазах появился привычный блеск. Еще немного, еще чуть-чуть и она выйдет отсюда. Разгонит Буевича с его самодеятельностью, заберет себе материалы по Лаптенкову и затребует протоколы допроса всех подозреваемых: в материалах дела явно не хватает несколько важных деталей. — — Когда вы меня выпишете? — спрашивает Маша нетерпеливо. — Я уже хорошо себя чувствую. У меня на работе дел невпроворот. Отпустите уже, а? — У вас лейкоцитоз и сохраняется инфильтрация на рентгенограмме, — объясняет лечащий врач, тот самый, что учился вместе на курсе с Пановым, — потерпите еще немного. Может быть, на следующей неделе. Куда вам спешить? Не пропадут без вас на работе. Маша хочет возразить, что как раз пропадут — Виктор Иваныч по телефону горестно спрашивает о ее самочувствии, и по его тону Швецова понимает — коллеги не справляются с потоком происшествий. Да и кому справляться: старичку Беляеву? Зеленому Пете? Еще более зеленой Ольге с непомерными амбициями? С Невы дует теплый ветер, и Маша подолгу простаивает около открытых окон, несмотря на протесты врачей. Тик-так, тик-так. Часы на стене медленно отсчитывают минуты: стрелка всегда приходит обратно к двенадцати, и кажется, что время застыло на месте. Маше кажется, что она сама потерялась в ничего не значащем стуке часов.        — Есть идеи, МарьСергевна? — Кораблев врывается без спроса, потревожив соседок по палате. — Что там на счет Овсянникова придумали? Лейкоцитоз все еще сохраняется, как и инфильтрация, выписка откладывается, и лишь визиты друзей не дают Маше забыть о том, какой сейчас месяц, день и год. — Вот, держи, — Швецова выкладывает перед боевым товарищем несколько исписанных листов, — эти вопросы нужно будет задать свидетелям при допросе. И не забудь про очную ставку. Леня изучает записи. — Ну, МарьСергевна, — выдыхает он, — ну голова! Теперь мы точно прижмем этого черта к ногтю. Полный срок получит. Кстати, как здоровье-то? — Все хорошо, Лень, — Маша улыбается, — совсем чуть-чуть осталось. Место на кладбище не понадобится. — Да ну вас! — машет рукой Кораблев. — Я от чистого сердца интересуюсь, между прочим, беспокоюсь тут за вас, а вы… И не договорив исчезает так же стремительно как и появился. Оставленные на тумбочке листки разлетаются по палате.        В день, когда ее выписывают стоит ясная погода. Маша вдыхает теплый весенний воздух и щурится на свету, довольно подставив лицо и руки ласковому солнцу. — С возвращением, Мария Сергеевна! — говорит Ковин, расплываясь в довольной улыбке. — Мы вас заждались! — Привет, Маша, — Винокуров протягивает ей букетик подснежников, — возьми для хорошего настроения. — Как время летит, — вздыхает Зоя, — уже считай апрель наступил. Эх, Мария Сергеевна, весь март проболели. Может, чайку? Швецова радуется своему возвращению едва ли не больше остальных и чуть не на крыльях летит в свой родной кабинет, где все как прежде и так мило сердцу: заваленный бумагами стол, на подоконнике - чайник с облупившимся носом, скрипучий вытертый до основания пол и продавленные от времени стулья. Тик-так. Часы на стене показывают двенадцать часов, но Маше кажется, что здесь, на работе, время бежит в сотни раз быстрее чем в больнице. Она открывает папки с делами. — Выздоровели? — этот голос она узнает из тысячи. — Ну вот и славненько, вот и замечательно. Там на обыск надо съездить завтра, вы к восьми утра же соберетесь? Машину двадцать раз греть не нужно будет? — Кто-то говорил, что эту машину вообще греть не надо! — парирует Швецова. — И потом, если ты о деле Овсянникова, так его Буевич ведет. — Ну Буевич, — Кораблев мнет в руках кепку, — но вы же понимаете, что без вас мы все равно не разберемся. У него десять дел в производстве, у вас пока ни одного. Давайте вы ему поможете, мы вам поможем, и все останутся довольны. — Опасный ты тип, Кораблев, — вздыхает Маша, — ну да ладно, уговорил. Съездим мы завтра на обыск. Как раз детей в садик отвезем по пути. — Опять используете машину в личных целях, — качает головой Леня и, прежде чем Швецова успевает сказать хоть слово, исчезает за дверью.        Утро следующего дня выдается морозным. Рассеянный свет с трудом пробивается сквозь густые облака. — И чего вам в такую рань не спится? — интересуется Буевич, с трудом пытаясь подавить зевоту. — Времени-то еще вагон, вполне могли бы и к двенадцати подъехать. — Быстрей начнем — быстрей закончим, — возражает Кораблев, — у нас дела поважней есть. — Это какие же? — Маша кутается в воротник пальто. — Ну как какие? — Кораблев чуть ли не подпрыгивает от возмущения. — Сейчас тут по-быстренькому закончим и поедем кофий пить с вами, МарьСергевна. Вы только пару минут подождите. — Да ну тебя, — Швецова в который раз не может сдержать улыбки, — посерьезнее, Лень. — Я серьезен как никогда, — возражает Кораблев, — вы, кстати, тут пока постойте, мы с Петей первыми на разведку сходим, а то мало ли что. — А то что? — удивляется Маша. — Боишься, что в квартире я подвергнусь очередному нападению коварного пневмококка? — Ох уж эти мне ваши шуточки, — Кораблев сводит брови к переносице, — не исключено. Вы бы масочку надели, Марья Сергеевна. Второй больничный ваша прокуратура, боюсь, не выдержит. — Пошли уже, философ, — толкает его Швецова, — нам на третий этаж. Леня и Петя скрываются в подъезде, а Маша мешкает, пытаясь застегнуть так некстати закапризничавшую молнию на сапоге. Противную собачку никак не удается подцепить озябшими пальцами, и Швецова устало опускается на колени, пытаясь совладать с непослушным замком. — МарьСергевна, ну чего вы там копаетесь? — Кораблев уже выглядывает из окна на третьем этаже. — Чисто тут все, поспешите что ли. Она раздраженно машет рукой. В голове вдруг включается невидимый секундомер. Раз — и язычок молнии медленно ползет вверх. Два — Маша поднимается с мерзлой земли, отряхивая пальто от снега. Три — с мелодичным звоном оконные стекла третьего этажа дома со злополучной квартирой осколками падают к ее ногам. Воздух пропитывается гарью. Где-то рядом взвывает сирена, и начинают кричать люди. Маша кидается к парадной, ничего не видя кроме маячащего впереди черного от копоти входа. За первым взрывом почти сразу следует второй. Ударной волной Швецову отбрасывает к стене, и она медленно сползает спиной на сбитые ступеньки возле двери. — Мы по-быстренькому тут закончим, и поедем кофий пить с вами, МарьСергевна, — звучат в голове слова Кораблева, — вы только пару минут подождите. Солнечные лучи золотой стружкой пляшут по осыпающимся на снег стеклам. Из пустых глазниц окон струится сизый едкий дым. Где-то далеко остывает никем не выпитая чашка кофе. И спешить Маше теперь уже совершенно незачем.