\ \ \
30 апреля 2019 г. в 00:00
В целовании с вампиром изначально есть что-то странное и экзотичное. А как же их недостаточное кровообращение? Ты ожидал, что вампиры на ощупь холодные, правда? Ладно, губы у Эрика холодные, но ведь не ледяные! По ощущению больше похоже на тот прохладный коктейль, что он приготовил тебе. (Господи, неужели это было всего несколько минут назад?) Поразительно, как летит время, когда тебя целует один из самых прекрасных мужчин, которых ты видел. Его руки тоже холодны, но это скорее потому, что твоя кожа лихорадочно горит, горит так, что аж стыдно. Даже через миллион лет ты не признаешься, как сильно хотел этого, хотел с того самого момента, как впервые увидел его. Ты надеешься, что он уже это знает, самодовольный ублюдок со сверхъестественным чутьём. Да он почувствовал твою похоть уже тогда, в момент первой встречи.
Но негодованию нет места в этой комнате, на этой кровати. Как и стыду. Эта комната — только для желания, страсти, твоей жажды его рук, его губ, его клыков. Его ладони проскальзывают под твою футболку — такие прохладные на пылающей дрожащей коже — и вбирают этот мучащий жар. Его губы, прижатые к твоим, тоже прохладны. Его язык — влажный, приятный, проворный — дразня сплетается с твоим, заставляя кружиться, бороться и в конце концов сдаться. Не важно, что ты привык командовать — вы оба знаете, кто тут главный. Вот его ладонь нашла твой сосок, сжимает и катает его кончик между пальцами, пока он не напрягается, почти болезненно, заражаясь от пульсирующей твёрдости между ног. Тебя бы смутило, насколько поспешно ты тянешься к нему, если бы не тот факт, что всё, что тебя заботит в данный момент, — это овладеть им любым способом, каким он позволит. И он позволяет.
Его губы, можно сказать, неохотно расстаются с твоими, прокладывая дорожку голодных поцелуев по скуле, по шее, задерживаясь на яремной вене, пока ты отчаянно пытаешься отдышаться. Другая рука, о которой ты забыл было, вдруг обнаруживается сжимающей твой зад, чего раньше ты не позволил бы сделать парню даже в кошмарном сне. Внезапно тебе хочется, чтобы он повторил, только не через слой ткани, находящийся между его пальцами и твоей кожей. А ещё ты гадаешь, всё ли его тело такое прохладное.
Ты задыхаешься, пытаясь глотнуть воздуха, но забываешь, как это делается, когда его клыки погружаются в твою плоть в том месте, где шея переходит в плечо. Он пьёт медленно, томно, как бы показывая, что это не простое кровопитие, и ты размякаешь в его руках. Это слишком хорошо, слишком рано — и в то же время слишком мало и слишком поздно. Всё так неопределённо, хотя ты точно знаешь, что хочешь больше. Оставшаяся на груди ладонь теперь сосредоточена на твоём втором соске, трёт и пощипывает, пока тот не начинает болеть, как его брат-близнец, который напряжённо упирается в ткань майки, уже испачканной твоим потом. Внезапно твои руки оказываются в состоянии двигаться, и ты тянешь за край футболки, желая избавиться от неё, желая ещё больше его прикосновений. Твоя кожа жаждет этих касаний прямо сейчас, а может, жаждала всегда, но ты впервые осознал это.
Он тихо смеётся, сдирая майку, обнажая твой торс, и пожирает глазами соски, которые только что терзал. Затем устремляется к ним теми самыми губами, которые заставили тебя подчиниться, и когда язык касается распалённой плоти, ты начинаешь поскуливать. Это самые позорные звуки, какие ты издавал в жизни, но подсознанием ты понимаешь, что ещё до конца ночи будешь визжать, как девчонка, — в те моменты, когда не будешь выкрикивать его имя. И тебя это устраивает, поэтому ты запутываешь пальцы в его волосы, демонстрируя своё одобрение, трёшься о него бёдрами, чувствуя внизу ободряющую твёрдость. Он тоже этого хочет. Ты поощряешь его, наклоняя голову и обхватывая зубами ушную раковину, смакуя пронзившую его дрожь.
Он поочерёдно переходит от одного соска к другому, с помощью зубов и губ посылая маленькие разряды удовольствия прямиком к твоему члену, который до того отвердел, что аж больно. Ты выпутываешь одну ладонь из его волос и пытаешься расстегнуть свои штаны, но пальцы дрожат так сильно, что ты не можешь зацепиться за пуговицу. И в замешательстве понимаешь, что трясёшься, как целка. Конечно, ты целка, по крайней мере, в том месте. До этого у тебя не было мужчин. Ты никогда не хотел мужчин, но сейчас ты хочешь Эрика, хочешь прямо здесь, хочешь жадно, алчно, хочешь его под собой, позади себя, внутри себя — и не стыдишься этого. Стыд придёт утром.
Вот почему ты только постанываешь от возбуждения, когда шустрик-вампир лишает тебя остатков одежды, оставляя голым как младенец в своих объятиях со стояком, истекающим предсеменем, которое пачкает твой живот и его джинсы. Он опрокидывает тебя на спину, и от толчка твои ноги сами собой раскидываются в стороны. Ты хочешь сомкнуть их, видимо, всё ещё испытывая неловкость, но он быстро проскальзывает между ними.
Разве это не восхитительное зрелище — Эрик Нортон на коленях между твоих разведённых бёдер, глядящий на тебя так, как голодный смотрит на банкетный стол? Ну, или как голодный вампир на доступную человечину, если ты не любитель метафор. Какое образное выражение ни используй, ты забываешь о нём, когда прохладные губы возвращаются на твою кожу и скользкий язык рисует мокрую дорожку от твоих опухших сосков вниз к вздымающемуся животу, останавливаясь по пути, чтобы повращаться в пупке, имитируя то действие, которое какая-то часть тебя отчаянно хочет получить от его члена. Желательно между ног. И эта часть становится всё больше.
Он подталкивает твои колени, что заставляет раздвинуть ноги ещё шире. Ты совершенно раскрыт перед ним, и хотя знаешь, что он хищник, что он убивал, что он может свернуть тебе шею в мгновение ока прежде, чем ты заметишь его движение, — эта уязвимость тебя не пугает. Ты чувствуешь жар, жажду, и дотоле неведомое горячее желание возникает там внизу, в месте, о котором до сего дня ты не мог и подумать в сексуальном смысле. Ты же не думал, не так ли? И никогда не собирался туда что-то засовывать. Это желание можно описать единственным словом: пустота. Ты чувствуешь пустоту, и хочешь Эрика внутри себя, и чтобы его бёдра упирались в твои. Ты настолько теряешься, осознавая это, что не замечаешь, как он на миг пропадает, — но замечаешь, когда он возвращается, прежде всего потому, что теперь он, как и ты, обнажён и его великолепное тело во всей красе предстало перед твоим жадным взглядом. Разве он не изумителен? Все эти плавные линии и резкие изгибы фигуры, и твёрдый член, гордо вздыбленный между ног. Ты никогда не был так близко к пенису другого мужчины, правда ведь? Во всяком случае, не так, как сейчас. Повезло, что первое, о чём ты думаешь, видя его, это: "Я хочу, чтобы он был во мне". Ты не гей и никогда им не был, но это же Эрик. Необузданный, прекрасный, беспощадный Эрик, он (черт!) целует внутреннюю часть твоего бедра, покрывая её влажными поцелуями, вдобавок чуть выпуская клыки. Ты откидываешь голову назад и больше не можешь сдержать стон.
Это настолько нереально, что кажется сном. Эрик между твоих ног, поклоняется твоему телу, словно это дар некого божества, в которое верит такое существо, как он. Если он вообще верит в бога. Это не имеет никакого значения, пока восхитительный язык продолжает омывать твои яйца, а сильные холодные руки удерживают на месте за бёдра. Позже там появятся синяки, но тебе нравится думать, что так и будет, поэтому ты зарываешься пальцами в его волосы и стонешь, вздымая грудь и выгибая спину. Тебе чертовски хорошо. Ни одна из твоих подружек не преклонялась перед тобой так, удерживая на грани экстаза, даже не касаясь твоего члена. А Эрик делает это. Эрик...
Он игнорирует твой голодный член, его внимание устремлено ниже, к тому месту, которое ты никогда не считал эротичным или соблазнительным. Но Эрик... Эрик отрывается по полной. Его жадный рот вовсю обрабатывает твой зад, вылизывая расселину длинными, уверенными мазками. Ты читал о таком в кинки-рассказах, когда тебе было пятнадцать, и однажды опробовал на одной своей подружке. Та кончила так, что превратилась в желе. Ты никогда не понимал, что в этом может быть такого офигенно хорошего, но Эрик проталкивает язык в отверстие, двигает, как при французском поцелуе, а его ладонь, обхватившая твой конец, дёргает раз, другой, и тот выстреливает, как ракета, так мощно, что ты можешь поклясться, что сперма долетает до стены у тебя над головой. А Эрик...
Эрик, проклятый самодовольный ублюдок, не прекращает римминг, не останавливается, хотя ты сейчас до такой степени сверхчувствителен, что, кажется, если он лизнёт ещё раз, ты заорёшь благим матом. Он трахает тебя языком и плевать, что твоё тело всё ещё трясётся после оргазма — член твердеет, возвращаясь к жизни после одного из ярчайших пережитых тобой взрывов, и ты сильно дёргаешь его за волосы. Человеку стало бы больно, а Эрик лишь стонет, должно быть, от удовольствия, потому что проталкивает язык так глубоко, насколько возможно, и начинает крутить и вертеть им. Если бы не тот факт, что ты только что кончил, ты стал бы "конченым" прямо сейчас.
А потом язык исчезает, и его заменяют длинные, тонкие, блудливые пальцы, ещё больше растягивающие алчущий вход. Ощущение, что твой зад пытается проглотить их, сжимаясь, сдавливаясь, всасывая их всё глубже. Впрочем, это ни на йоту не смягчает боль, напротив, делает её ещё интенсивней. Напрягаясь, ты насаживаешься на пальцы, и насмешка в глазах Эрика мгновенно сменяется чем-то животным.
— Джей-сон! — рычит он, выражая все эмоции двумя слогами. Ты вмещаешь ещё больше всего в один — "Да!". Пальцы исчезают, вынуждая тебя захныкать в знак протеста. Но вот всё опять в порядке: Эрик становится на колени между твоих ног и резко вставляет член в отверстие, отчего тебя прошибает пот, а в глазах вспыхивают искры. Ты ошеломлённо осознаёшь, что тебе уже небольно. Его клыки снова погружаются в твою шею, он оказывается на тебе, в тебе; чёрт, это, наверное, и есть проста́та, потому что каждый толчок заставляет тебя вопить и зажигает в глазах новые звёзды.
Он задирает твои ноги вверх, так, что ты почти складываешься пополам, изменяет угол движений, и тебе становится ещё лучше, хотя это невозможно, но это так. Тебе чертовски хорошо, ты вонзаешь пятки в его поясницу, вцепляешься руками в плечи и стонешь, как девчонка, как Вайолет перед оргазмом. Твой зад — центр существования, а этот член такой классный, что у тебя нет слов, чтобы описать, как тебе клёво. Ничего подобного ты до этого не ощущал, это слишком хорошо и хочется ещё. Чёрт, почему ты раньше этим не занимался?
Ты разочарованно хнычешь, когда он вдруг останавливается, но, кажется, только для того, чтобы поменять позу, так как он хватается за твои бёдра и переворачивается, оказываясь на спине, как-то умудряясь остаться глубоко внутри тебя, хотя теперь сверху ты. Угол снова меняется, и от этого становится ещё приятней, если такое вообще возможно. Самодовольный ублюдок ухмыляется, но тебе всё равно, тебе, чёрт подери, нужен трах, так что ты упираешься коленями в матрас, приподнимаешь бёдра и резко опускаешься вниз. Охереть, кажется, ты только что стал геем, потому что никогда раньше не получал такого кайфа. У тебя в заду будто застывший сталактит (или сталагмит, ты не помнишь, который из них растёт снизу вверх, ну и плевать), и ничего — серьёзно, ничего — не может быть прекрасней.
А самодовольный ублюдок, тот, что под тобой, просто усмехается; дикие глаза блестят похотью, бёдра резко подкидываются вверх, сталкиваясь с твоими. Сейчас вы на равных, двигаетесь в одном ритме. У тебя мелькает безумное желание, чтобы это продолжалось вечно, чтобы ты нёсся к экстазу и достигал пика верхом на его члене, связывающим вас в единое целое. Угрожающе скрипящие кроватные пружины, похоже, с тобой согласны.
Хотя тело Эрика уже ближе некуда, его руки хватаются за твои бёдра ещё отчаянней, а стоны учащаются и становятся ещё громче. Он упирается в постель плечами и пятками, чтобы сильней подкидывать бёдра, заставляя всё твоё тело содрогаться, отчего ты вопишь что есть мочи.
Вот тогда до твоего сознания доходит, что такие же чувства наверняка испытывали все, кто был с Эриком. Нет, нет, ты хочешь быть единственным, кто осёдлывает этого великолепного шведского викинга и неистово скачет на нём до обоюдного крика. "Только с тобой..." Ты не понимаешь, что сказал это вслух, пока не слышишь его согласный стон и не замечаешь блики клыков. Это самая возбуждающая картина, которую ты когда-либо видел, поэтому ты наклоняешься вперёд, обхватываешь себя за локти, ни на секунду не прекращая исступлённых движений бёдрами, и подставляешь шею, требуя укусить тебя.
И он нападает, как кобра, впиваясь зубами точно в то же место, что и первый раз, и это выносит тебя за край. Ты кричишь так, как не кричал никогда, всё тело содрогается, и ты кончаешь, вцепившись руками в матрас, так и не испытав прикосновений к своему члену, который выплёскивается между вашими телами. Хорошо, что получилось именно так, а становится ещё лучше, когда Эрик взрывается внутри тебя холодной струёй, которая течёт и течёт, кажется, нескончаемым потоком, толчок за толчком, продлевая твой оргазм. Ты чуть не плачешь, распластываясь на Эрике, который издаёт какой-то неопределённый звук, расслабляясь под тобой.
Тебе страшно взглянуть на него, на этого вампира, который разорвал тебя на части и снова собрал. Ты боишься того, что можешь увидеть в его глазах. Возможно, он тоже напуган, так как обнимает тебя обеими руками и крепко прижимает к себе, зарываясь в шею и вылизывая метку, которую сам же и оставил.
Он так вышёптывает твоё имя, будто ему это важно, словно это самое важное, что он когда-нибудь произносил. Его руки сжимаются ещё крепче, а ты гадаешь, что бы это значило, и, сдаётся, ты в этом не одинок. Ты поворачиваешь голову, медленно, с неохотой (тело всё ещё дрожит от сексуальных афтершоков), ощущая себя мягким, податливым, расплавленным по сравнению с твёрдым торсом под тобой. Его глаза такие огромные, такие голубые. Зверь, которого ты объезжал, исчез, и теперь ты видишь просто человека.
Он всё такой же самодовольный ублюдок, но когда он улыбается тебе немного грустно, почти робко, тебя посещает своего рода озарение.
Эрик Нортман, конечно, самодовольный ублюдок, но, судя по всему, это твой самодовольный ублюдок.