I hate it when you run a risk

Когда разведчик скрывается в предрассветной дымке, Снайпер какое-то время смотрит ему вслед, после чего принимается рассеянно осматривать свою винтовку. У него нет сейчас никаких дел, остается только сидеть на обломке разрушенной некогда каменной стены и ждать возвращения дружинника. Вокруг безопасно - не считая, конечно, того направления, в котором ушел Данила - и чересчур тихо. Стрелок морщится и вертит головой: с некоторых пор он недолюбливает тишину. Туман медленными волнами стекает в низину под стеной, где стоят дозором дампы числом ровно семь. Они что, вообще не знают других чисел, почему именно столько, думает снайпер, но вопрос не требует ответа. Да и неинтересно знать этот ответ, и так понятно, какой он. Костер догорел еще ночью, и стрелок какое-то время тратит на то, чтобы осмотреть пепелище и решить - нет, еще не время, пока можно обойтись и без огня, благо в этой части Кольца никогда не было холодно. Где-то над головой перекликаются дальние дозоры маркитантов. Никаких дел... А, впрочем, нет - есть одно. Винтовку на сошки прямо перед собой. Оглянуться, убеждаясь, что окружающая действительность не проявляет излишнего интереса к месту его дислокации. Смахнуть бетонное крошево. На пол, и - приникнуть к прицелу, выискивая свою цель сквозь туман... Силуэт разведчика выделяется на фоне светло-серых развалин, но дампы не видят его. Он и сам угадывает их контуры едва-едва, напряженно вглядываясь в светлое марево, и это больше интуитивное, чем подсказанное зрением знание. Каким-то шестым чувством кремлевский чувствует направленный на себя взгляд - наверное, Снайпер опять осматривает окрестности через перекрестье прицела. Меч как будто едва заметно теплеет, отзываясь. Верное оружие, привычное, надежное до абсолютного доверия. Забавно, но он, кажется, сам не понял, о ком была последняя мысль... Стрелок-иномирец тоже почти оружие, ну, или хочет им казаться. Впереди отчетливо вырисовывается первая на сегодня цель. Данила, изредка чуть поворачивая голову на шорохи, легко крадется сквозь белесые клочья. На губах - довольная, почти бессознательная полуулыбка: он давно не может без предвкушения боя, без шума крови в висках, без упоения собственной силой, искрящейся на кончиках пальцев. Разведчик сжимает ладонь на рукояти меча, а у Снайпера сводит плечи - несильно, но неприятно отзывается глубоко в мышцах тревожность. Умиротворенное слепое спокойствие сменяется звоном металла и пронзительным криком, бьющимся в висках набатом пульса и смазанными, оглушительно быстрыми движениями почти мгновенно, и у дружинника нет времени ни думать, ни принимать решения. Он просто кидается туда, где будет удобнее размахнуться, и через долю секунды уже поет, захлебываясь звоном, рассекающая ветер полоска стали. И в мире снова становится немного больше красного. А потом сознание отказывается фиксировать происходящее вовсе, и его захлестывает эйфория. Стрелок ловит в перекрестье прицела подкрадывающегося к дружиннику сзади дампа, тянется к курку... и замирает, не завершив движения. В следующую секунду резко развернувшийся кремлевский сносит мутанту голову матово блестящим лезвием, и снайпер хрипло выдыхает, тут же судорожно хватая ртом новую порцию кислорода. Ощущения от битвы, как всегда, фантастические, их ничем не заменить и никак не повторить, да и незачем. Данила делает выпад за выпадом, уклоняется от ответных ударов, шестое чувство, в которое он не особенно верит, но которое все же всегда с ним в такие моменты, вовремя подсказывает, когда надо упасть на покрытую бетонным крошевом и пылью землю и пропустить мимо арбалетный болт. У него во рту медно от крови, но боли нет совсем, ей в этом спектакле никогда не отводились значимые роли. Считать трудно, почти невозможно, и он отпускает себя - без мыслей, без пристальных взглядов. Только бой и ничего более. Он наслаждается силой - своей и противника - до тех пор, пока все вокруг внезапно не замирает. Все, как будто, спокойно и уже закончилось. Скользя взглядом по тому, что осталось от отряда дампов, Снайпер машинально подсчитывает - один, два... Шесть. Шесть? Еще прежде, чем он успевает осознать, что именно происходит, руки сами переставляют винтовку чуть левее, после чего нажимают на курок. Меч Данилы замирает в миллиметре от седьмого, последнего врага, медленно сползающего по бетонному обломку. На виске у него темнеет аккуратное - лишнее - отверстие. Дружинник усмехается, опуская клинок: он вряд ли когда-нибудь скажет об этом Снайперу, но ему приятно, приятно, черт возьми, знать, что кто-то прикрывает ему спину... Знать, что кому-то небезразлично - что с ним будет, будет ли он жив и в порядке или нет. - Это было необязательно, - Данила дергает плечом, кладет ладонь на рукоять клинка и недовольно щурится, и у него в глазах отражается пламя от костра. - Как ты вообще заметил?... - Я тебя прикрываю... Иногда, - спокойно говорит Снайпер, и даже слово "иногда", которое тут явно не к месту, не мешает ему спокойно выдержать взгляд разведчика. - Не люблю, когда ты лезешь в драку один. Удивленное фырканье дружинника, которое стрелок демонстративно игнорирует, увлекшись разглядыванием собственного оружия - ну, знаете... Человек волен удивляться, сколько ему вздумается, так что пусть себе. А он, Снайпер, все равно будет поступать так, как ему спокойнее. В конце концов - кто ж ему запретит?