Назови по имени

Глупо полагать, что в Центральном парке не может приключиться ничего плохого. Да, жизнь здесь кипит в любое время суток, по утрам и вечерам горожане бегают трусцой, днем устраивают пикники, детские праздники, а ночью гуляют за ручки и целуются в свете фонарей. Идиллическая картина. Да только кроме популярных тропинок и уютных лужаек есть тут и укромные уголки, которые не просматриваются ни одной камерой наружного наблюдения, и большие неосвещенные участки дорожек. Она знает каждое такое место, а о некоторых ее любимых точках не догадываются даже профессиональные воры. При желании она может развлекаться каждый день в течение месяца, ни разу не вернувшись в уже отработанное место. Но игра, повторяемая слишком часто, теряет остроту, и она ждет до последнего, месяцами проверяет на прочность выдержку, пока вязкая серость лиц, улиц и будней не склеивает намертво челюсти, и уже кажется, что ее лицо вот-вот треснет от сахарной улыбки. В этот раз жажда невыносима. Дела, бесконечные дела и обязательства затягивают ее похлеще, чем размокшая глина — ботинок неосторожного туриста, и остаться одной, выбраться из дома никак не получается. Последний в среду клиент опаздывает почти на час — он звонит заранее, говорит, что задержится «буквально на десять минут», и просит не закрывать кабинет, и ей ничего не остается, кроме как ждать, разминая натруженные пальцы и вглядываясь в окно, за которым быстро темнеет и бродят, уткнувшись в свои телефоны, такие беспечные и наивные — люди. Клиент уходит, даже толком не извинившись, и она делает заметку на память — в следующий раз пожестче поработать с его большой круглой мышцей. Она закрывает кабинет, выходит на улицу. После запаха тщательно подобранных благовоний вонь недр метро, бензина, мусора от задней двери какого-то дайнера кажется слишком резкой, и лишь изредка ветер доносит до нее столь же неуместные здесь, как аромат от Шанель под мостом, хрупкие нотки мерзлой земли из парка. Из парка… Она быстро обследует сумочку — теплая пашмина, которую она поленилась повязать под пальто, помада, телефон, ключи с брелоком — швейцарским ножиком. Она задумывается лишь на миг и решается — в самом деле, в годы бродяжничества ей доводилось и с одной только палкой укладывать подремать здоровенных мужиков, и кто бы мог такое подумать, глядя на нее сегодняшнюю, верно? Парк кажется безжизненным, но она не переживает: кто-нибудь да найдется, кто-нибудь всегда находится. Холод не успевает даже пробраться под ее пальто, когда на дорожке показывается размеренно и скучно двигающий руками запоздалый бегун — и что ему не сидится дома? Он как раз вступает на неосвещенную часть дорожки: одно световое пятно от другого отделяет с десяток футов тьмы, три больших шага, но ей и этого вполне достаточно. Мощный прыжок, удар под дых, рывок в сторону — и вот уже он, совсем молодой парень, растерянный, дезориентированный, стоит, согнув колени и с трудом дыша, со стиснутым ее локтем горлом и прижатым к коже лезвием крохотного швейцарского ножика. Жертве нельзя давать понять, что одного хорошего усилия хватит, чтобы освободиться, нельзя позволить осознать: ее оружие может разве только слегка ранить. Поэтому лезвие надавливает чуть пониже уха, вспарывает кожу — совершенно не опасно, это не ее цель, но очень неприятно. Этого хватает, чтобы парень почти что наложил в штаны. Горячая кровь словно только и ждала, когда ее освободят, веселой струйкой она стекает по шее, напитывает ворот спортивной толстовки. Все это занимает секунды. Парень пахнет страхом и адреналином. — П-пожалуйста, все, что хотите, — хрипит он, и она беззвучно смеется ему в волосы. Ножик угрожающе прижимается еще плотнее, парень пищит — в самом деле, ему не дашь больше двадцати одного, тощий и хлипкий, такому бы сидеть дома, а не носиться вечером по безлюдным местам, а она уже шарит ладонью по его груди, проходится по прессу, обыскивает карманы спортивных брюк, бросает их содержимое на землю. Ткань достаточно тонкая, под ней отлично чувствуется, как дрожат его ноги; паника наполняет воздух, и она вдыхает полной грудью, по ее телу разливается жар. Ей вдруг хочется пошутить, и она шепчет приглушенным задранной до носа пашминой голосом: — Назови меня по имени. — Я… я… — парень наконец очухался и пытается вырваться, но ее руки достаточно натренированы, чтобы он успел хорошенько испугаться за свои яйца. — Меня зовут принцесса Консуэлла. — П-принцесса… — Консуэлла, — подсказывает она благосклонно, и он повторяет. — Принцесса сегодня милостива. — Он готов оказать сопротивление, она это чувствует и заканчивает игру, пока ставки не оказались слишком высоки. — Беги отсюда, беги побыстрее. Она с силой пинает его коленкой, молниеносно подбирает с земли свою добычу и растворяется во тьме еще до того, как он поднимается на ноги. До дома всего пара кварталов, не больше десяти минут, если поторопиться. Каждый мужчина, которого она встречает по дороге, должно быть, думает, что красивой женщине нельзя в одиночку бродить по городу в такое время. Она украдкой бросает в урну окровавленную салфетку, засовывает поглубже в карман смятые купюры — ей даже не интересно, сколько там, улыбается швейцару, цокая каблуками вычурных сапог, заходит в лифт. Майк дома, через тонкое полотно двери слышно, как он играет на пианино. Она отпирает замок ключом, на котором болтается брелок — швейцарский ножик, старается не улыбаться так довольно, как уличный кот, дорвавшийся до ресторанных помоев. — Фибс, наконец ты дома, — Майк расплывается в улыбке. — Мистер Саймонс так сильно опоздал? — Мистеру Саймонсу очень повезло, что магия Вуду плоховато меня слушается, — она садится рядом с мужем, трется носом о его плечо. — Ты сегодня потрясающе пахнешь, — замечает Майк. — Что это? Новые духи или какие-то благовония? — Это мой натуральный запах, — отвечает она, улыбаясь. — Запах жизни. — Позволишь себя как следует обнюхать? Он поднимается со скамьи, закрывает крышку пианино и вдруг хлопает себя по лбу. — Чуть не забыл! Звонила Моника, просила составить список гостей на твой день рождения. Она готовит изысканный фуршет и хочет, чтобы все прошло идеально. «Сорокапятилетие бывает раз в жизни», — говорит он, пародируя Монику. — Обещает что-то «утонченное и высококлассное». Она целует мужа, слегка сжимает его член. — Пойдем в спальню. Или хочешь прямо здесь? Майк сглатывает, кивает на диван. — Фибс! — Она вопросительно мычит, прикусывая кожу на его шее — чуть-чуть пониже уха. — Ты в последнее время была сама не своя. А ведь мы не так уж и скучно живем, м-м-м? Фиби улыбается. — Называй меня сегодня принцессой Консуэллой, ладно?