Не касайся меня.

И как всегда с утра, Нести мы будем чушь, Чтобы укрыть от всех Единство наших душ...

Суббота. Скучно. И вроде бы и дел полно, и знаешь, что нужно сделать, но ничего не хочется. Абсолютно. Просто не можешь себя заставить встать и начать что-то делать. Мыслить, жить. А всё виной – ты. Вечно в моих мыслях, засел где-то в подсознании и не хочешь уходить, тебе нравится меня бесить, хотя ты об этом даже не догадываешься. Бесит даже мама со своим: - Саш, сходи в магазин. Заебало, злюсь. Причин вроде и нет, но есть ты. Хотя меня бесит всё. Какая-то цветастая одежда с голубыми джинсами, не пойми откуда взявшаяся в шифоньере, груда немытой посуды в умывальнике, хотя я не ел уже два дня, слишком громкий кот, хотя я люблю его, слишком быстро закончившиеся сигареты и скрежет часов с извечным «тик-так» Будто отмеряет что-то. Сколько мне осталось. Что мне осталось. Напоминает, что время идёт, а ничего не меняется. Раздражённо бью кулаком по столу, который жалобно заскрипел, и не сразу замечаю громкие ругательства за дверью. А, точно, ты же говорил мне, что придёшь. Или не говорил? Я не помню. Что со мной, скажи? Что ты делаешь с моей больной душой? Шлёпаю по холодному полу босыми ногами и открываю дверь, чтоб выслушать отборный мат о том, какой я медлительный. Хочется обнять, просто до хруста костей прижаться к широкой груди, хотя она у меня примерно такая же, почувствовать вечно холодные руки у себя на плечах. Их грею не я. Внутри я мыслю как девчонка в ПМС, но снаружи стараюсь быть холодным и спокойным. Хотя ты всё замечаешь и вечно подкалываешь, думая, что мне тоже смешно. Было бы, не будь это правдой. - Ну, что ты копаешься? Я же звонил тебе вчера, предупреждал. – В нос ударяет не сильный запах алкоголя, видно, впитался в футболку. Она даже не удосужилась постирать. И такой сильный запах дорогого одеколона, что я невольно теряюсь. Она же не ценит тебя, почему ты не бросишь её? Хочется спросить, но я знаю, что ты не ответишь. А я знаю: потому что она просто очередная. - А я просил тебя не материться, когда приходишь ко мне. – Кривлюсь, запирая дверь. Хоть матери и нет, но я ненавижу, когда он матерится, как сапожник, ему это не идёт. Мы оба это знаем, но он продолжает носить эту маску, играть, строя из себя не такого, как все. Хотя я не лучше. Мне 17, а я по уши влюблён в лучшего друга, который об этом знает. Мои колени начинали трястись, когда он подходил ко мне, просто невзначай улыбался, проводил рукой по волосам, улыбался. Во мне закипала ревность, когда он ходил в клуб, к тому же зовя меня, отпуская что-то вроде «найдёшь себе ебаря», в его стиле, в общем. И находил себе девчонку, забывая обо мне. Это бесило, задевало, но я ничего не могу сделать. - Она меня бросила, прикинь. – Вальяжно раскидывается на моём диване, закидывая ногу на ногу. Очередная. Какая разница, кто кого бросает? Результат тот же. Но мне полегчало, полегчало, что он не может найти себе ту единственную, с которой будет жить всю жизнь. И мне не придётся видеть, как он улыбается ей, трогательно придерживает за талию, провожает до дома вместо того, чтобы пойти со мной и расслабиться. Как давно это началось? Сколько я уже позволяю тебе измываться над собой? Приходить когда хочешь, уходить. Рассказывать об очередном похождении, о подробностях, как ты трахаешь её. И ты смотришь. Смотришь на мою реакцию. Я помню, как едва не разрыдался, как вшивая тряпка, когда моих предков не было дома, и ты заявился с симпатичной брюнеткой, начал её тискать на моём диване, а я стоял как охуевший, ничего не мог ни сказать, ни сделать, просто ушёл на кухню, сел, и впервые тиканье часов не раздражало меня. Она ушла, а ты, застёгивая брюки, сел напротив меня, пытаясь что-то высмотреть, понять. Но зачем это тебе? Я не могу… И я глотал злые слёзы, которые так и не полились, сжимая кулаки, чтоб не выдать себя, но ты понял. Ты всегда видел меня насквозь. Я бы бросил это к ебням, когда только началось, если бы ты тогда не подошёл ко мне, не присел на колени и не погладил осторожно кончиками пальцев мою щеку и не поцеловал запястье, даря едва уловимую надежду. Но тут же разрушая её: - Ты чего, маленький мой, мы же друзья. Так не обращаются к друзьям. Я не мог понять, серьёзно ли ты это или просто издеваешься. И сейчас не могу понять. *** - Почему ты не брал трубку? – Хлопаешь ладонью по пустому пространству на диване рядом с тобой, маня. - Может, потому, что ты не звонил? – Зачем ты меня изводишь? Горько усмехаюсь, глядя, как ты тянешься к шоколадке подле прикроватного столика. Хочется смеяться, дико, безудержно. Приходишь сюда, как к себе домой, берёшь что хочешь, делаешь что хочешь. И трахаешь мою душу, раз за разом, зачем она тебе такая, истерзанная, порванная? Никакая. Что ты пытаешься в ней найти? - А ты ждал? – Молчу, говорить просто нечего, на душе пустота, тягучая, нарастающая. Тянешь меня на себя, откусывая кусочек шоколада. Падаю рядом, уставляясь в потолок. Он у меня синий. Как ты любишь, твой цвет. Чувствую у себя на губах чуть влажный и подтаявший кусок шоколада. Горько. Больно. Пытаюсь отодвинуться, но ты своими ледяными пальцами залазишь под футболку, заставляя меня вспомнить? Нет, окунуться в тот вечер. Ты думаешь, я забыл? Нет, я помню. Всё до мельчайших подробностей. Мне казалось, что так я смогу избавиться от тебя, трахнуться с тобой, и пройдёт, но нет. Не проходило, становилось хуже. - Не касайся меня. – Отталкиваю тебя, едва не лечу на пол, но ты подхватывает под живот, усаживая на себя и просовывая руку под резинку трусов. Не могу тебе сопротивляться, и ты знаешь это. Знаешь, но всё рано приходишь ко мне, словно хочешь помочь мне, дать нам шанс, но останавливаешься, боясь чего-то. Я тоже боюсь этой нежности, которую ты даришь мне. Ты всегда показывал своё превосходство надо мной, опять же словно насмехаясь, когда нёс на руках в спальню, укладывал на диван и раздевал, аккуратно, наслаждаясь мольбой и надежной в моих глаза. Мы упивались друг другом, и ты выпил меня до самого дна. Мне было больно, но я отчего-то ощущал себя нереально счастливым. Я болен. Тобой. Безумен. И полностью пленён. Твоими руками, которые впитывали моё тепло, когда ты гладил бёдра и впалый живот, целовал мои в кровь искусанные губы, собирая и глотая собственные стоны. Ты говорил, что тебе невьебенно хорошо во мне, что я сжимаю тебя, что я твой. Твой и ничей больше. А я чувствовал себя омерзительно, словно изменял самому себе, радуясь, что ты обратил на меня внимание. Принял. Я наивно полагал, что выкину тебя из головы, всё вернётся и будет как раньше, я перестану сжимать телефон, надеясь, что ты позвонишь, перестану злиться по пустякам, возьмусь за учёбу, найду девушку, но нет. У меня начала чаще болеть голова и краснота глаз не сходила. Ты хмурился, разворачивая моё лицо к себе, и ласково целовал веки. Я ненавидел тебя в такие моменты. Вспоминал, как ты двигался во мне, как я судорожно глотал воздух, невольно сжимая член внутри себя. Интересно, а заметил ли ты, что я не был возбуждён? Было больно. Чертовски больно, ведь ты не удосужился натянуть презерватив и налил дохера смазки, так много, что она хлюпала и вытекала у меня из задницы, вошёл. Я чувствовал тебя, и мне казалось, что я нужен тебе. *** - Андрей, я нужен тебе? – Ворочаюсь на диване, замечая, что простыни на полу и в пятнах спермы. - Идиот. – Отворачиваешься, собирая разбросанные вещи. Ты что-нибудь обязательно забудешь, «невзначай», чтобы я ещё впустил тебя на порог. Перестраховываешься. И я готов покончить с этим, но… Но ты подходишь, садясь на край, и смотришь мне в глаза. Мы прекрасно знаем, что это повторится, может, не скоро, но возможно… - Я скоро вернусь. – Собираешься, как обычно, погладить по щеке, но я отворачиваюсь. Не будет как обычно. Больше – нет. - Врёшь же. Пойдёшь к ней. – Чему-то улыбаешься и выходишь за дверь, мне кажется, слышу хлопок. Тугой комок отпускает, и я глубоко дышу, просто дышу, глубоко, громко. Мне почему-то хочется верить в твою ложь. Потому что если ты вернёшься, что-то изменится.