* * *
Вальжан каким-то образом доволок своего спутника до дома. Жавер не сопротивлялся, но ничего не говорил и не отвечал, когда Вальжан заговаривал с ним. Хотя его готовность безучастно следовать за Вальжаном была кстати, Вальжана это все равно беспокоило. Слишком непохожей на инспектора была такая безразличная покорность. К тому времени, когда они добрались до дома Вальжана, Козетта и служанка уже спали. Жавер тупо смотрел на Вальжана, пока тот отпирал дверь, а затем позволил ему провести себя внутрь. – Ты голоден? Пить хочешь? – мягко спросил Вальжан. Жавер непонимающе посмотрел на него, как будто тот говорил на иностранном языке, и слегка покачал головой. – Тогда ложись в постель, – сказал Вальжан. Отсутствие всякого выражения на лице собеседника пугало его. – Сегодня ты должен поспать, а завтра – поесть, понимаешь? Инспектор не ответил. Вальжан провел его в спальню. – Сядь. Жавер не шелохнулся. Вальжан усадил его на край кровати, а затем опустился на колени, чтобы снять с него ботинки. Пока Вальжан проделывал это, Жавер продолжал сидеть неподвижно, с застывшим пустым взглядом. Казалось, он полностью отключился. Вальжан встал, осторожно снял с инспектора мундир, повесил его в шкаф и потянулся к пуговицам на воротнике рубашки. Только когда он начал расстегивать их, инспектор моргнул, его глаза на мгновение прояснились, и он оттолкнул руки Вальжана. «Что ты делаешь?» – спросил он с раздражением в голосе. – Готовлю тебя ко сну. Тебе нужно поспать, – напомнил Вальжан. Он даже почувствовал некоторое облегчение, услышав нотки гнева в голосе собеседника. Сейчас он был бы почти рад, если бы Жавер зарычал на него и назвал «подонком». По крайней мере это был признак жизни. – Я не ребенок! Не смей меня раздевать! – Хорошо. Тогда сделай это сам. Я принесу тебе ночную рубашку. – Вальжан выдвинул ящик комода и стал рыться в нем в поисках чистой ночной рубашки. Когда мгновение спустя он обернулся с одеждой в руке, у него перехватило дыхание. Жавер снял рубашку, и оказалось, что его торс и руки покрыты ссадинами и синяками, а на шее и запястьях багровеют следы веревки. – Господи, что с тобой случилось? – ужаснулся он. Жавер не ответил, даже не взглянул в сторону Вальжана, когда тот в два шага пересек комнату и бросил ночную рубашку на кровать. Однако когда Вальжан провел руками по груди и ребрам Жавера, пытаясь оценить повреждения, инспектор вздрогнул и зашипел сквозь зубы от боли. – Утром я первым делом вызову врача, – пообещал Вальжан. – А сейчас я обработаю эти раны и дам тебе поспать. Жавер не ответил. Вальжан вышел из комнаты, чтобы принести все необходимое. Когда через несколько минут он вернулся, инспектор все еще сидел неподвижно и смотрел в никуда. Он был похож на марионетку, у которой перерезали нити. Несколько минут Вальжан сосредоточенно смазывал мазью самые тяжелые раны, включая ожоги, оставленные веревками. Он заметил, что инспектор вздрагивает каждый раз от прикосновения к груди и бокам, поэтому развернул бинты и начал осторожно перевязывать ребра. «Как это случилось, инспектор?» – тихо спросил он. Как обычно, ответа не последовало, но на этот раз Вальжан был слишком расстроен, чтобы успокоиться на этом. – Отвечай, Жавер. Кто это с тобой сделал? Вальжан повторил свой вопрос не резко, но повелительно. Жавер привык подчиняться приказам и невольно откликнулся на командный тон. Тихо, почти неслышно, он ответил: – Революционеры. Когда они узнали, что я шпион. Они ударили меня дубинкой, связали, затащили в заднюю комнату, а потом... они все словно обезумели на несколько минут. Они пинали меня, били, снова и снова... один из них накинул петлю мне на шею, затянул ее так туго, что я вынужден был оставаться на коленях, но в вертикальном положении, иначе я бы задохнулся. Они ругали и оскорбляли меня, но после того, как они заставили меня надеть петлю и увидели, что я стою на коленях, они стали смеяться. Думаю, это было хуже всего. Когда они смеялись. – Он снова погрузился в молчание. – Мне очень жаль, – только и смог вымолвить Вальжан. Он почувствовал внезапный приступ страха. – А Мариус, он тоже участвовал в этом? – Нет. Он остался снаружи, у баррикад. Сомневаюсь, что он вообще знал, что происходит. Блондин – Анжольрас – тоже не присоединился к ним. Это он ударил меня дубинкой, но он не последовал за остальными в таверну и не присоединился к ним, когда они напали на меня. Услышав шум, он вошел и положил этому конец. – Мне очень жаль, – повторил Вальжан. Он встал и вытер руки полотенцем. – Ни с кем нельзя так обращаться. – Я это заслужил. Вальжан положил руки ему на плечи. – Инспектор, вы делали только то, что считали правильным. – Нет, – тихо ответил Жавер. – Прошу прощения? – Я был шпионом, – сказал Жавер, уставившись в пол. – Это было неправильно, но я не мог придумать ничего другого. Они бунтовщики, предатели, говорил я себе, они не заслуживают лучшего, но все же... шпионаж – это то, что я всегда презирал. Я никогда не скрывал, кто я. Я всегда честно выполнял свой долг. Но я не мог придумать другого способа пресечь беспорядки в зародыше. Я думал, что если выведаю их секреты, то мятежников быстро одолеют, практически без потерь. Но из этого ничего не вышло. Я никому не помог. Восстание все равно произошло, и так много погибших... мои люди, солдаты, студенты, этот мальчишка... все было напрасно. Я – ничто. Вальжан был ошеломлен. До сих пор он думал, что Жавер служит закону с такой целеустремленной одержимостью ради собственной власти и престижа. Он мысленно выругал себя. Он должен был понять, что такой преданный своему делу человек действует не из личных интересов. – Это неправда, – выдавил он наконец. – Нет? – Жавер на мгновение поднял глаза. – Я ошибался, думая, что смогу остановить мятежников. Я ошибался насчет тебя. Кажется, вся моя жизнь – одна сплошная ошибка. Сколько вреда я, должно быть, причинил. – Затем его глаза погасли, и он снова погрузился в молчание. Вальжан отрицательно покачал головой, но Жавер не смотрел на него, и он решил снова попробовать помочь ему раздеться и лечь спать. После секундного колебания Вальжан потянулся к пуговицам на брюках гостя. – Простите меня, инспектор… Жавер снова оттолкнул его руки: «Нет». – Тебе нужно поспать, – настаивал Вальжан. – Давай я помогу тебе лечь в постель. – Я сделаю это сам, – устало сказал инспектор. – Просто выйди. Вальжан подобрал оставшиеся бинты, мазь и все остальное, что он использовал для лечения ран, и вышел из спальни, тихо прикрыв за собой дверь. Пока Жавер переодевался, Вальжан пошел на кухню, нашел немного молока, которое служанка Туссен приготовила, чтобы сделать десерт, налил его в маленькую кастрюльку и поставил на плиту. Когда все было готово, он добавил в молоко изрядную порцию бренди и отнес бокал в спальню. На пороге он легонько постучал, предупреждая о своем прибытии, и вошел. Жавер переоделся и даже лег в постель, но это, казалось, отняло у него последние силы. Вальжана встретил все тот же пустой взгляд. Он протянул ему бокал. – Я принес вам этот поссет, – мягко сказал он. – Это теплое молоко и бренди, чтобы вы заснули. – В глубине души Вальжан сомневался, нужна ли помощь, так как инспектор выглядел измученным, но важно было, чтобы тот проспал всю ночь. Нельзя было допустить, чтобы он проснулся и сделал еще одну попытку причинить себе вред. Жавер чуть повернул голову в сторону хозяина дома и, казалось, едва заметил его присутствие. Разумеется, он и не пытался взять бокал. Запоздало вспомнив, что объяснения и уговоры не помогут, Вальжан перешел к приказам. – Пей, – сказал он, словно ожидая, что его послушаются, и на этот раз Жавер взял бокал и осушил его. Вальжан подозревал, что он мог бы сказать гостю: «Это молоко с мышьяком», – и инспектор отреагировал бы точно так же. Его тусклый, безнадежный взгляд беспокоил Вальжана все сильнее. Вальжан взял пустой бокал и отнес его на кухню. Вернувшись в спальню, он обнаружил, что инспектор заснул. Молча и благоговейно Вальжан возблагодарил за это Бога и всех святых, но в то же время он не знал, что делать. Кровать была достаточно большой для них обоих, но одному Богу известно, какова будет реакция инспектора, если он проснется в постели с заключенным № 24601. Вальжан мог бы постелить себе на полу – он, конечно, спал и в худших условиях, в гораздо более трудных обстоятельствах, – но в конце концов решил разделить постель с Жавером. Таким образом, если тот проснется ночью и попробует удрать, чтобы совершить еще одну попытку самоубийства, по крайней мере его, Вальжана, тело будет преградой между Жавером и дверью. Вальжан умылся, переоделся в ночную рубашку и, еще раз задумчиво взглянув на беззащитного спящего человека, который когда-то был Немезидой его жизни, задул свечи, осторожно укрыл их обоих одеялом и, прежде чем закрыть глаза, произнес безмолвную молитву. «Даруй ему здоровье и здравомыслие, милостивый Господь. Помоги мне помочь ему, если это в моих силах».* * *
Вскоре его разбудил шум. Мгновенно проснувшись – черта, развитая за годы, проведенные в тюрьме, – он с удивлением обнаружил, что это его товарищ. Жавер свернулся калачиком в позе зародыша, его тело было напряжено; он тихонько всхлипывал, глаза вздрагивали под закрытыми веками. Инспектор явно был во власти кошмара. Сердце Вальжана разрывалось от жалости. Он по собственному опыту знал, каково это – видеть кошмары, и знал, что страдания от ночных кошмаров не умаляют достоинство человека и не наносят ущерба его мужеству. Он также помнил, как Козетту, когда он спас ее от сомнительной опеки Тенардье, потом еще несколько недель мучили кошмары, и она плакала и всхлипывала во сне. Поэтому Вальжан, не зная, как еще помочь инспектору, поступил так же, как он поступал в таких случаях со своей приемной дочерью. Он положил руку на лоб инспектора, а затем осторожно и ласково пригладил его темные волосы, повторяя шепотом: «Ш-ш-ш, Жавер. Успокойся, ты в безопасности. В полной безопасности. Все будет хорошо. Ш-ш-ш...». Чуть погодя другой рукой он начал успокоительно поглаживать его по спине. Вскоре Жавер успокоился, расслабился и принял более удобную позу. Его губы, которые были так плотно сжаты, как будто сдерживали крик боли и страха даже в бессознательном состоянии, слегка приоткрылись, дыхание стало глубже и замедлилось, и он погрузился в спокойный глубокий сон. Вальжан подождал немного, желая убедиться, что кошмар рассеялся, потом повернулся на другой бок и тоже заснул. В ту ночь их больше ничто не тревожило.