Спасение

Пел жаворонок. Жавер открыл глаза. Было утро. Солнце светило в окно, которое он попросил господина мэра – нет, Вальжана, его зовут Жан Вальжан, хотя теперь он называет себя господином Фошлеваном, по крайней мере так его называет служанка, – не занавешивать на ночь. Это было вчера вечером? Жавер не был уверен. Многие события последних нескольких ночей и дней смешались в его сознании; он путался во времени. И хотя он помнил, как был готов броситься в Сену, потому что это казалось единственным выходом, боль, которую он испытал в ту ночь, была настолько невыносимой, что он все еще шарахался от этих воспоминаний. Физическая боль была ужасной, но он ее заслужил, во всяком случае, так ему казалось. Душевная боль была еще более сильной и мучительной, почти невыносимой. Единственная причина, по которой он не выполнил своего намерения, заключалась в том, что Вальжан окликнул его. Они с Вальжаном обменялись парой слов, по крайней мере он был в этом уверен, но не мог вспомнить, что именно они сказали друг другу. Это встревожило его, как и то, что за последние две ночи произошло так много других событий, которые он не мог вспомнить с достаточной ясностью. Те, что он помнил, беспокоили его еще больше. В последнее время он не понимал своих чувств: они стали не только запутанными, но и пугающе сильными, их было трудно контролировать. Жавер терпеть не мог терять контроль, и это было одной из причин, почему он был так привержен закону и установленным правилам. Соблюдение правил было спасением для него, по крайней мере он всегда так считал. Разумеется, он не привык позволять себе испытывать какие-либо чувства, кроме гнева или удовлетворения от хорошо выполненной работы. Чувства мешают исполнению долга, делают уязвимым. Он посмотрел на человека, лежащего рядом с ним. Вальжан крепко спал; солнечный свет из окна еще не коснулся его половины двуспальной кровати. «Звезды. Я рассказал ему о звездах, поэтому шторы на окнах не задернуты. Что еще я ему наболтал? Я вел себя глупо?» Он вспомнил, как сидел в постели, разбуженный кошмаром, и Вальжан гладил его по спине, успокаивая, как ребенка. Жавер отвернулся. «Каким жалким дураком он, должно быть, считает меня. И он обнял меня, как брата, прижал к себе и утешал, когда я... неужели я действительно рассказал ему об этом?» Он нервно провел рукой по волосам. «Почему я сейчас думаю о прошлом? Почему мне снятся люди и события, о которых я не думал годами? И почему Вальжану приходится утешать именно меня – человека, который так долго его преследовал? Он мне ничего не должен!» Он посмотрел на спящего хозяина дома. Этот человек разительно отличался от заключенного № 24601, которого он когда-то знал. Но тогда, возможно, и сам Жавер изменился, по крайней мере, он отличался от того тюремного надзирателя, которым когда-то был. «Вальжан сказал вчера вечером, что я меняюсь. И конечно, он тоже изменился. Когда-то я сказал бы, что ни то, ни другое невозможно». Жавер поймал себя на том, что гадает, что принесет этот день. Насколько инспектор мог заметить или припомнить, Вальжан вовсе не казался обеспокоенным тем, что принимает его в своем доме, и ни словом не обмолвился о том, что гостю пора перестать злоупотреблять его добротой и радушием и отправиться восвояси. И действительно, хотя Жавер все еще чувствовал себя виноватым из-за того, что продолжает навязывать свое присутствие человеку, которого так долго преследовал, и дочери этого человека, некая уязвимая часть его души чувствовала себя здесь, в этом маленьком доме, в большей безопасности, чем где-либо еще. Ощущение, что о тебе заботятся, хотя и не было знакомо Жаверу, было... не таким уж неприятным. «Не будь дураком, упрекнул он себя. Вальжан делает это не потому, что ты ему нравишься или он тебя любит. Это из-за того, что ты собирался сделать на мосту той ночью. Вальжан остановил тебя по той же причине, по которой он подает милостыню нищим: из жалости, из милосердия, из желания поступать правильно. Необязательно любить кошек, чтобы спасти котенка, которого несут топить». Но... Вальжан говорил что-то о дружбе. Что они теперь должны постараться стать друзьями. Он даже предложил Жаверу сохранить четки, но не как напоминание о прежних заблуждениях или ошибках, а в знак того, что они наконец-то подружились. «Но что это значит? У меня никогда не было друзей. Какое понятие я могу иметь об этом?» На мгновение Жавера охватило ребяческое желание снова лечь, натянуть подушку на уши и одеяло на голову. Все это сбивало с толку и расстраивало. Вместо этого он глубоко вздохнул и попытался, как всегда, когда сталкивался с проблемой, логически оценить ситуацию. Впервые ему пришло в голову задуматься о мотивах, побудивших Вальжана сделать такое предложение. «Но... возможно, у Вальжана тоже никогда не было друга? Он, может быть, одинок, как и я? Но что значит - быть другом? У меня ведь его никогда не было. Что от меня потребуется в этой ситуации?» Жавер нервно сглотнул. Казалось, с той ночи на баррикадах его жизнь полностью вышла из-под контроля. «Вальжан полагал, что это потому, что моя жизнь меняется, что я меняюсь, и он заверил меня, что это в порядке вещей. Возможно, это так, но до чего же это трудно!» Инспектору пришла в голову еще одна мысль. «Теперь, когда мы договорились быть друзьями, означает ли это, что никто из нас больше не одинок?» Эта мысль была приятной и в то же время тревожила Жавера, поэтому он отогнал ее и постарался сосредоточиться на чем-то другом. «Вальжан и его дочь. Она не его дочь по крови, но я никогда не видел мужчину, который любил бы свою дочь больше. И она любит его». Их отношения казались близкими и доверительными, хотя инспектор задавался вопросом, много ли девушка знает о прошлом Вальжана или о своей матери. «Что она обо мне думает? Она знает, что я пытался арестовать ее мать? Что я годами преследовал ее отца, чтобы вернуть его в тюрьму?» Жавер невольно вздрогнул при этой мысли. «Девушка так же невинна, так же мила и очаровательна, как и красива, но как бы она отнеслась ко мне, что бы она подумала об инспекторе Жавере, если бы узнала правду? Знает ли она, что ее мать была проституткой или что человек, которого она называет отцом, на самом деле Жан Вальжан, каторжник с галер?» Жавер не был уверен во многом, но он был готов побиться об заклад, что девушка почти ничего не знает ни о своей матери, ни о человеке, которого она называет «папа». Более того, Жавер предполагал, что Вальжан предпочитает именно такое положение вещей и намерен сохранять его неизменным. «Какова же тогда моя роль во всем этом? Рано или поздно она начнет любопытствовать, откуда мы с ее отцом знаем друг друга. Как долго еще Вальжан будет хотеть, чтобы я был рядом, чтобы я постоянно напоминал ему о его прошлом, о прошлом, которое он, несомненно, хотел бы забыть и относительно которого он наверняка хочет держать девушку в неведении? Даже если он... простит меня... он больше не захочет меня видеть. Если я хочу быть его другом, то, конечно, лучшее, что я могу сделать, – это избавить его от своего присутствия в его доме и в его жизни. Он изменился. Он хороший человек, а девушка всегда была невинна. Они заслуживают жить своей жизнью, не скованной прошлым, а я – часть этого прошлого. Но... я не хочу уходить! Я не хочу возвращаться в мою прежнюю жизнь, которая была такой одинокой! Не знаю, смогу ли я вынести это снова. Но я должник Вальжана, он и девушка заслуживают лучшего – Жавер, ты должен уйти!» Инспектор невольно застонал от досады и закрыл глаза руками. – Жавер. – Это был голос Вальжана. Инспектор быстро опустил руки и повернул голову, взглянув на хозяина дома, который не спал и наблюдал за ним. Вальжан сел и положил руку на плечо инспектора. – Что с тобой? – озабоченно спросил он. – Тебе опять приснился кошмар? «Моя жизнь – кошмар. Я не знаю, что делать, а раньше я всегда это знал. Или, что еще хуже, я знаю, но у меня не хватает на это сил». Жавер ничего не сказал вслух, но быстро придал своему лицу бесстрастное выражение. – Нет. Все нормально. Взгляд хозяина оставался пристальным. – Точно? Ты выглядишь обеспокоенным. – Говорю тебе, Вальжан, со мной все в порядке. – Жан, – поправил его хозяин дома. – Что? Вальжан слегка улыбнулся. – Если я могу называть тебя по имени, а не по должности, то и ты можешь называть меня по имени. – Конечно, я понимаю. Никто не должен слышать, как я называю тебя Вальжаном. – «Особенно девушка». – Ты сейчас живешь под именем Жана Фошлевана? – Ультима Фошлевана. Но у меня не так много друзей, чтобы кто-нибудь заметил, не говоря уже о том, чтобы выразить удивление, если ты назовешь меня «Жан». Жавер вытер рукавом вспотевший лоб. – Очень хорошо. Не волнуйся, я тебя не подведу. Вальжан с любопытством посмотрел на него. – Уверен, что нет, – сказал он чуть погодя. Он продолжал изучать инспектора. – Жавер, ты уверен, что с тобой все в порядке? Тебя беспокоят твои раны? Похоже, тебе все еще больно. – Я выздоравливаю, спасибо. Вальжан улыбнулся и похлопал его по плечу. – Конечно, ты молодец. Смотри, какой отличный день сегодня. Пора вставать и готовиться к завтраку. Жавер кивнул. «Это должен быть мой последний день в этом доме. И если я хочу поступить как настоящий друг Вальжана, это будет последний день, когда я его вижу. Или девушку». От этой мысли инспектора захлестнула такая волна печали, что он едва сдержал стон. Он не знал, хватит ли у него сил осуществить это решение. Ибо если бы человеку, слепому с тех пор, как он себя помнит, было позволено несколько дней видеть цвета, формы и весь мир, а потом ему сказали бы, что он должен снова погрузиться во мрак, который окружал его всю жизнь, такой человек был бы в отчаянии от необходимости вернуться к слепоте, которая была нормой для него раньше. Именно так чувствовал себя инспектор. «Ты всегда выполнял свой долг, Жавер. Это просто другой вид долга», – сказал он себе. Он привел себя в порядок настолько машинально, что Козетта присоединилась к ним в столовой, прежде чем он полностью осознал, что его окружает. Она сердечно поздоровалась с инспектором и отцом, и вскоре все трое уже сидели за столом. Вальжан произнес молитву, и Туссен подала завтрак. Жавер ел то, что перед ним поставили, но едва ли замечал, что это за еда и какова она на вкус. Он как раз собирался сказать, что ему пора возвращаться к своим обязанностям, когда Козетта повернулась к отцу. – Папа, я подумала, что мы могли бы сегодня навестить Мариуса. Вальжан напрягся, и Жавер это заметил. – Не думаю, что это разумно, дорогая. – Почему бы и нет, папа? Наверняка он уже пришел в сознание. Если же нет, тем более я волнуюсь за него. – Неприлично, чтобы молодая девушка навещала юношу, если только они не помолвлены, – возразил Вальжан. Козетта рассмеялась: – Но, папа, если ты будешь со мной, что же тут неприличного? Мариус болен, папа, и подумай, как, должно быть, беспокоится господин Жильнорман. Ты всегда учил меня, что мы должны совершать добрые поступки. Разве посещение больного не является добрым делом? – Конечно, Козетта, но если он все еще без сознания, чем ты можешь помочь? И все равно это выглядело бы… слишком смело. Я должен думать о твоей репутации. Жавер не был особенно чутким человеком, но годы службы в полиции сделали его очень наблюдательным. Теперь, изучая хозяина дома, инспектор подумал: «Что-то в этой ситуации расстраивает Вальжана, и это не чрезмерная забота о репутации девушки. Ему не нравится, что она знает этого молодого человека. Возможно, – проницательно подумал инспектор, – ему не нравится, что его дочь вообще знакома с каким-либо молодым человеком. Но тогда зачем ему понадобилось спасать этого беспокойного мальчишку с баррикад, если не ради Козетты?» Инспектор откашлялся. – Может быть, я зайду к господину Жильнорману и узнаю, как чувствует себя юноша? – Еще недавно Жавер и помыслить не мог, что когда-нибудь предложит такое, да и сейчас ему не особенно хотелось это делать. Но он видел, как отчаянно девушка жаждет узнать что-нибудь о своем молодом человеке, и как несчастен Вальжан при мысли о том, что ему придется участвовать в этом деле. Возможно, это разумный компромисс. – Не думаю, что это разумно, Жавер, – осторожно сказал Вальжан. – Офицер полиции, явившийся в дом так скоро после событий последних дней... – он не договорил, но намек был ясен: они подумают, что ты пришел арестовать его. Жавер отвернулся. – Ты прав. Извини. Я... – он заставил себя произнести это. – В любом случае, сегодня я должен вернуться к своим обязанностям. Вальжан взглянул на инспектора, слегка нахмурившись, отчего между его бровями залегла морщина. – Жавер, я не думаю, что это разумно. Твои раны хорошо заживают, но… – Папа, – перебила Козетта, что само по себе было большой редкостью и говорило о том, насколько она взволнована, – пожалуйста, не забывай о Мариусе. Если ты не позволяешь мне навестить его и не хочешь, чтобы инспектор сделал это, тогда, возможно, ты мог бы сам его навестить, как в прошлый раз. Я должна знать, как он, папа! – Девушка умоляюще смотрела на отца, и глаза ее блестели от непролитых слез. – Конечно, дорогая. – Вальжан улыбнулся ей, хотя Жаверу эта улыбка показалась вымученной, и он прочел в глазах хозяина дома печаль и тревогу. Девушка чуть не подпрыгнула от радости. – Спасибо, папа! – Она быстро поцеловала отца в щеку. Вальжан снова улыбнулся ей, но выражение его лица было напряженным, а глаза – безнадежно печальными. Козетта, казалось, была слишком поглощена мыслями о своем молодом человеке, чтобы заметить это. – Ты пойдешь к нему сегодня утром, папа? – Конечно. Думаю, мне следует сделать это как можно скорее, – ответил отец без видимого энтузиазма. Он посмотрел через стол на своего гостя. – Жавер, пожалуйста, проводи меня. Мужчины встали. Козетта проводила их до двери, уговаривая отца как можно скорее вернуться домой и все рассказать. Вальжан продолжал улыбаться и подбадривать ее, хотя Жавер видел напряжение на лице пожилого человека и печаль в его глазах. Они вместе вышли на улицу. Инспектор двинулся было в противоположном направлении, но хозяин дома остановил его. – Жавер, я не имел в виду, чтобы ты просто вышел со мной из дома. Буду признателен, если ты составишь мне компанию. Я не хочу делать это в одиночку. Инспектор был удивлен, но просьба была достаточно скромной, и он был обязан Вальжану хотя бы за гостеприимство. – Конечно. Двое мужчин отправились в сторону дома господина Жильнормана. – Прошу прощения за прогулку, – сказал Вальжан. – Боюсь, ты все еще нездоров. – Я в порядке, Жан. Я же полицейский, я привык много ходить, – напомнил ему Жавер. – Если ты не хочешь идти пешком, мы можем взять фиакр. Хозяин покачал головой. – Я не тороплюсь. – Тебе не нравится, что твоя дочь даже знакома с этим парнем, не говоря уже о том, чтобы навещать его, не так ли? – тихо спросил Жавер. Вальжан не ответил. – Ты спас ему жизнь, – сказал инспектор, словно размышляя вслух. – Ты не студент, опьяненный политикой и романтическими идеалами. Конечно, единственная причина, по которой ты пошел на баррикады, – чтобы спасти этого Мариуса… Лицо Вальжана напряглось, он взглянул на Жавера, и в его глазах ясно отразилось чувство вины. В мгновение ока Жавер все понял. – Ты пошел на баррикады не затем, чтобы помочь юному Понмерси. Ты был бы рад его прикончить, а не спасать. – Я... – Вальжан запнулся и закрыл лицо руками. – Да, – прошептал он. – Я желал ему смерти. Я чуть не погубил свою душу. – Жан… Вальжан опустил руки. – Ты должен понять, – сказал он настойчиво, почти отчаянно. – В ту ночь я получил послание, предназначенное Козетте, и оно было от Мариуса. До этого момента я не знал, что Козетта знакома с молодым человеком, не говоря уже о том, что она влюблена в него и что он признается ей в любви. Я был потрясен. Все, о чем я мог думать, это то, чего я боялся годами, – что молодой человек придет и заберет у меня Козетту, мое единственное дитя, сокровище моей жизни! И – и поскольку мне казалось, что этот Мариус украл мое единственное сокровище, я ненавидел его. – Жан… – Мариус был на баррикадах, – торопливо продолжал Вальжан, – там шла борьба, он мог погибнуть. Я понимал, что если он там умрет, Козетта будет страдать, но тогда останемся только мы с ней, как было всегда, и она обратится ко мне за утешением, и мне не придется терять ребенка, которого я люблю, единственного человека, который когда-либо любил меня, – если я возьму дело в свои руки! – Жан! – Это был почти крик. Вальжан остановился. Жавер положил руки ему на плечи и посмотрел в глаза. – Я понимаю. Тебе не нужно ничего объяснять. Успокойся. Дыши глубоко. Вальжан повиновался, но, считая необходимым объясниться до конца, сказал несчастным голосом: – Я был почти готов убить его собственными руками. – Я понимаю, – заверил его Жавер. – В конце концов, я полицейский. Я знаю, что люди убивают из-за любви. Ты слишком строг к себе. – Но я… Жавер ободряюще сжал его плечи. – Но ты этого не сделал. Намерение – это не поступок, Жан. И ты не только не совершил убийства, но и спас жизнь молодого человека, причем совершив настоящий подвиг. В ту ночь ты покрыл себя славой. Ну, и еще кое-чем, – сухо добавил он. Вальжан уставился на него. – Ты шутишь? Жавер слабо улыбнулся: – Пытаюсь. У меня получается лучше? Вальжан рассмеялся. Смех становился все громче и истеричнее, пока Жавер не взял его за руку, не подвел к ближайшему фонарному столбу и не прислонил к нему. – Я сказал, дыши. Просто дыши, Жан. Вальжан так и сделал, задыхаясь от смеха, перешедшего в слезы, пока ему не пришлось вытереть платком глаза и лицо. – Прости меня, – смущенно пробормотал он. – Тут нечего прощать, Жан. Напротив, ты, вероятно, единственный человек на Земле, который хотел убить кого-то, а вместо этого спас ему жизнь! Вальжан слегка улыбнулся. – Я… изменил свое отношение к нему, когда услышал, как Мариус разговаривает сам с собой. Он чувствовал, что его жизнь бессмысленна без Козетты, он беспокоился о ней, а не о себе. Я понял, что она для него не просто случайная интрижка, что он любит ее. И она любит его. Мне стало стыдно, что я допускал такие эгоистичные и... преступные мысли. Инспектор кивнул. – Не будь так строг к себе. Имей в виду, что ты не первый мужчина, которому не нравится выбор его дочери. У всех нас есть греховные мысли, Жан. Это не имеет значения, если мы не действуем в соответствии с ними. Вальжан смотрел на него задумчиво и с восхищением. – Ты изменился, Жавер. Было время, когда ты сказал бы, что от беглого каторжника ничего другого и ждать не приходится. – Подозреваю, мы оба изменились. Но, как я сказал, я знаю, что люди убивают друг друга из-за любви. Это одна из причин, почему я не хотел иметь с этим ничего общего. Другая причина, конечно, в том, что я по своей природе таков, что меня невозможно любить. – Произнося последнюю фразу, он скупо улыбнулся, намекая на то, что в ней есть доля юмора, хотя верил каждому сказанному слову. Но Вальжан посмотрел на него и сказал: – Ты стал моим другом, и мне не нравится, когда кто-то говорит о моем друге всякий вздор, даже если это он сам. Мы все дети Божьи, и Он любит нас. «Только Вальжан мог сказать такое и действительно иметь это в виду». Инспектор хотел было добавить, что это к лучшему, так как любовь к такому человеку, как он, требует Божественной снисходительности, но не был уверен, как это будет воспринято. «И Вальжан снова назвал меня другом. Может быть, мой дружеский долг требует, чтобы я оставался с ним, по крайней мере еще какое-то время?..» – Ты достаточно хорошо себя чувствуешь, чтобы продолжать путь? Может, все-таки возьмем фиакр? Вальжан оттолкнулся от столба и сунул платок в карман. – Я могу идти, – сказал он. Но, отойдя от фонарного столба, он слегка пошатнулся, как будто сила, которой он славился, на мгновение покинула его. Жавер схватил его за руку и поддержал. Вместе они отправились в путь.