***
В обязанности госпожи Кику — как одной из преподавательниц школы для благородных девиц госпожи Оки — входила не только забота о вверенных ей ученицах и приумножение их талантов и добродетелей, но и самое банальное ведении бухгалтерии: учет, подсчет и отправка счетов непосредственно Оке-сан; а так же разбор корреспонденции. Оттого-то, дважды в неделю приходилось ей, зевая и жалуясь самой себе, еще до завтрака спускаться в крошечный кабинет, правда, выходящий окном в сад, и приниматься за рутинную, но такую совершенно необходимую работу. Вот и это ранее летнее утро было именно таким. Жестоким, не смотря на ласковые солнечные лучи, заглядывающие в комнату. Беспощадным, не смотря на легкий ветерок, приносящий с собой ароматы цветущего сада. В общем, просто ужасным! Покачивая босой ногой, Амая, облаченная по причине уединения, в шелковую пижаму, сонным и бездумный взглядом наблюдала за пчелой, кружившей над розовым цветком, стараясь даже не поворачиваться к горе конвертов и брошюр, нахально разлегшихся на половину стола. Легкий ветерок колыхал полупрозрачную штору и резную листву пионов за окном. Лето уже вступало в свои права, а это значит, что времени на подготовку к бракосочетанию Суйрен — в миру Фумико из почтенного, но обедневшего рода Камата — оставалось все меньше, и даже трудолюбивая пчела намекала на это своим низким гудением. Зазвенели, развешанные на веранде металлические колокольчики; задребезжали, подпрыгивая на мощеных камнем садовых дорожках, горшки и лопаты в тележке садовника; стукнула дверь, да пробежал кто-то по коридору, дробно стуча, точно козочка копытцами, деревянными гэта*. Гостиничный комплекс «Пять Домов Гармонии» проснулся и готов был встречать новый день. Этот-то перестук и заставил госпожу Кику, что уже снова успела задремать с открытыми глазами, вернуться из мира грез в мир реальный, полный волнений и забот. — Хорошо бы, Ханна-сан принесла чай побыстрее, — промычала она в кулак, зевая после каждого слова и с укоризной глядя на горы бумаг, вообразившие, кажется, что они — ни много ни мало — величественная Йоакеяма*. Если бы счета и каталоги могли стыдиться — они бы тут же все непременно сгорели от стыда. Но это были всего лишь бумажные листы, исписанные чернилами, и странно было ждать от них такой душевной тонкости. Легкая тень упала на затянутую плотной бумагой створку и Амая, схватив первый попавший под руку свиток, уставилась в него с самым глубокомысленным и утомленным видом, словно утро давно уж проходит в трудах. Бумага была на ощупь плотная и дорогая, однако буквам явно не привили хороших манер: они вели себя безобразно, принявшись играть в салочки и прятки, и прошло немало минут, прежде чем Амая разобрала, что это счет за кисти и чернила для уроков каллиграфии. Еще немного времени понадобилось на то, чтобы призвать и остальные буквы к порядку! Впрочем, обозрев ровные строки и подобравшись к финальной сумме, Амая молча восхитилась и пожалела, что не оставила все как есть, в абсолютном беспорядке. Однако же, не смотря на все предпринятые усилия, чай нести не торопились, хотя, изнемогающая от нежелания работать Сэки, явственно ощущала, что за дверью кто-то есть. Это просто так оставить было не можно! — Входите же, Хана-сан, прошу вас, — с неутоленной пока мольбой обратилась госпожа Кику к медлящей тени за дверью: обычно, старшая горничная не страдала излишней деликатностью и была прямолинейна и неотвратима, словно тайфун. Тут же створка распахнулась, словно только и ждала, что приглашения, однако, вместо привычной гладко причесанной и вежливо улыбающейся Ханы-сан, взору Амаи предстала самая младшая ее и горячо любимая ученица — Сумире, несколько помятая и растрепанная, но облаченная уже в школьные, бледно-голубые одежды, выставившая перед собой, словно щит, поднос с чайным набором. Бесконечно удивленная такими утренними сюрпризами, Амая лишь хлопала глазами, наблюдая, как балансируя с подносом в одной руке, другой ее подопечная пытается закрыть за собой сдвижную дверь. Потерпев неудачу несколько раз, и подарив госпоже Кику несколько же драгоценных минут, дабы взять себя в руки, Сумире, наконец, проявила смекалку и, прижавшись к створке бедром, ловким движением заставила ее захлопнуться. — Доброе утро, милая Су, — доброжелательно улыбнулась Амая, вспомнив о своих обязанностях классной дамы и властительницы юных душ, сдвигая бумажную Йоаке и освобождая место для подноса. — Что-то случилось? Хочешь, чтобы я тебя причесала? И замолкла, потому что решительная мордашка ее любимицы никак не вязалась с желанием заполучить модную прическу. Хотя с длинными непослушными волосами Су-чан было всегда много возни, и одна лишь Суо до сих пор продолжала упорно их чесать и укладывать в петли и косы, украшая лентами и заколками. Отвлекшись на подобные мысли и залюбовавшись своей кроткой и прилежной ученицей, Амая вздрогнула от неожиданного грохота, с которым нежное создание водрузило поднос на стол и вопросило голосом тоскливым, точно уроки истории у Тайкуцу- сенсея: — Амая-сан, скажите, только честно! Нам всем придется выйти замуж? Рука, державшая чайник дрогнула, и горячая жидкость пролилась на полированную столешницу, подмочив и несколько свитков. — Нет ли хоть каких-нибудь других вариантов? Я что-то совсем не хочу замуж, — безапелляционно заявил нежный цветочек, останавливаясь перед столом и складывая руки на груди. — Это, вообще, худшее, что может случиться в жизни! Да даже хуже, чем занятия по рукоделию у Мико-сан. Ее ты видишь два раза в месяц, а мужа — каждый день! Представляете, Амая-сан?! Каждый день, до конца жизни! Что ж, Амая склонна была согласиться, что в исполнении Сумире-чан это действительно звучит пугающе и отвратит кого угодно. Разливая чай и дав крошке Су вволю выговориться, она думала о том, как удачно, что сегодня на кухне заварили «Семь небесных водопадов» с цветочными лепестками. Юной противнице браков он должен прийтись по вкусу. — Да только матушка все равно выдаст меня! — с горечью завершила она, опускаясь на низенький, обитый полосатым шелком, диванчик. — Даже папуля не берется с ней спорить, понимаете?! Амая понимала. Пусть она видела госпожу Цурару раза два, не больше, лишь глухой монах, удалившийся от мирской суеты не позднее, чем двадцать лет назад, не слышал о ее вздорном и тяжелом характере! Кажется, один только высочайший господин Второй Советник, обладая нравом миролюбивым, был единственным, кто мог находиться подле своей супруги в полном спокойствии. С прочими сиятельная госпожа была либо в состоянии холодной войны, либо собиралась развязать ее в самое ближайшее время. — Но я совсем не хочу замуж, — снова обиженно повторила Сумире. — Я бы лучше съездила в Страну Молний. Знаете, Амая-сан, ведь у меня там остался дядюшка. Я, правда, никогда его не видела, но я уверена: он самый лучший дядюшка на свете! — и глаза ее сияли таким детским восторгом в этот момент, что даже если дядюшка и вполовину не был так хорош, как она себе представляла, он, несомненно, приложил бы все усилия, чтобы исправиться. — Он даже победил медведя! Самого настоящего! Присев рядышком, Амая заверила, что ни капельки не сомневается в восхитительности дядюшки и его заслугах. «Наверняка госпожа Цурара и с ним разругалась в пух и прах», — с некой долей злорадства подумала она про себя, не переставая, впрочем, при этом, ласково улыбаться и протягивая юной подопечной пиалу с чаем. — И я тут подумала, может, мы могли бы навестить Суйрен попозже, ну, после свадьбы. И я бы отыскала дядюшку, — кажется, сама Сумире была в восторге от подобной затеи и, сидя на диванчике и прихлебывая чай, считала его уже чем-то свершившимся. Амая, уткнувшись в чашку, напряженно думала. — Просто так матушка меня ни за что не отпустит! Она и сюда-то меня услала, чтобы я была подальше от Бию-сенсей. А ведь у меня только-только начало что-то получаться… «Вот оно что», — госпожа преподавательница ласково погладила Сумире по светлой макушке, чувствуя под ладонью тепло и мягкость. «Матушка оберегает тебя всеми доступными ей средствами, дитя мое». — Боюсь, это будет не так-то просто, — она постаралась произнести это как можно мягче, и, все же так, чтобы после сказанного не оставалось пустых надежд. — У Суйрен будет много дел и забот после свадьбы, до нас ли ей? «А даже если и до нас, скорее всего, ей просто будет запрещено общаться с кем-то из старой, дозамужней жизни». Но глядя на несчастное личико Су-чан, Амая, возможно, не особо задумываясь о том, что она обещает, произнесла: —Конечно, вмешиваться в отношения госпожи Цурары и госпожи Бию я не могу, но уж в Страну Молний я постараюсь тебя свозить. Только тсссс! Слезы высохли точно роса под жарким утренним солнцем, а Сумире вскочила — благо, чай был уже выпит — и исполнила дикий танец, словно она не дочь Второго Советника, а крестьянская девчонка, что понятия не имеет о правилах приличия. — Вы — самая лучшая Амая-сан! — завопила она, порывисто обнимая госпожу Кику и смазано целуя куда-то в левую скулу. — Юки-кун просто дурак! Я бы на Вас обязательно женилась на его месте! Пусть минуло уж изрядно времени с тех пор, и, все же, Амая явственно ощутила, как кольнула острая игла застарелой обиды. — Сумире-чан! — с наигранным возмущением воскликнула она. — Хорошо ли делать так, как ты делаешь?! Злословить за спиной… — Ну, а что же поделать, если Юки-кун и правда дурак? — Сумире обиженно оттопырила нижнюю губу. — Я сама слышала, как матушка беседовала об этом с Аяко-сан и тетушкой Кохэку. Семья запретила ему на вас жениться после, ну…после вы сами знаете чего. Сказали, что подобрали ему более подходящую по статусу невесту. Из почтенной семьи. Тут Сумире глубоко и протяжно вздохнула, словно все сказанное касалось ее непосредственно, и сердито закончила: — Дуру набитую, Хизэко-чан. Вот уж он теперь с ней мучается! «Отлично, — желчно подумала Амая, чувствуя ледяное пламя, разгорающееся в районе солнечного сплетения, — раз уже эти главные сплетницы обсосали мою несостоявшуюся свадьбу со всех сторон, можно быть уверенной, что только глухой остался не в курсе случившегося. Стыд-то какой…». Сумире же, увлеченно выбалтывающая подслушанные секреты, перевела дыхание, но, взглянув искоса на молчаливую и отстраненную госпожу Кику, тут же умолкла и, зажав обеими руками рот, вскочила с диванчика. — Простите, госпожа! — кланяясь и, пятясь к дверям, каялась Су-чан. — Эта глупая ученица сама не знает, что несет! Повторяю всякие глупости! — и она выскочила в коридор, словно косточка из вишни. Амая лишь проводила ее задумчивым взглядом. Что ж, она-то была уверена, что все уже перегорело: недоумение, отчего все сложилось именно так, и глухая безысходность одиночества, и обида на легкомысленного Юкайо с его чванливым семейством. Да и была ли там любовь? Может ей, как обычно, все привиделось? Составив пиалы обратно на поднос, Сэки Амая сделала еще два легких шага в сторону и замерла подле распахнутого окна, рассеянно оглядывая сад. Трудолюбивая пчела больше не жужжала снаружи, удалившись для прочих важных дел, лишь тугие бутоны пионов на кустах покачивались под порывами ветра, словно говоря: «Посмотри на нас, скоро мы распустимся, чтобы цвести всего лишь две недели. Но эти две недели все будут приходить сюда, чтобы полюбоваться на нас. После мы увянем и облетим лепесток за лепестком, но наши кусты будут стоять зелеными и свежими до глубокой осени. Зимой мы будем спать под снегом, а после — снова все сначала. Чтобы не происходило, хоть один цветок, но всегда распустится на кусте». — Даже пионы философствуют, — фыркнула Амая, досадуя, что все, что должно было оставаться в тайне, как дела сугубо личные, стало, неожиданно, достоянием общественности. И все же, как бы горько ей сейчас не было, непосредственных ее обязанностей никто не отменял. Воротившись к столу и ее собственной бумажной, пусть и слегка покосившейся, горной гряде, она принялась механически сортировать бумаги, выискивая лишь основные слова: «к оплате», «каталог» и «приглашаем Вас посетить…». Внезапно, рука нащупала плотный и гладкий бок конверта. Повертев его и так и эдак, Амая удивленно уставилась на шеренгу теснившихся на нем марок и нечеткие оттиски почтовых управлений. Даже понюхала его, борясь с зарождающимся в глубине души ощущением приближающейся беды. Адрес и имя отправителя ни о чем ей не говорили, почерк же, напротив, был прекрасно знаком. Не тратя время на поиски бумажного ножа, Амая разорвала конверт и принялась жадно читать ровные выписанные твердой рукой строчки. «Моя любезная сестрица, пусть расстались мы всего две недели назад, и предстоящая разлука не ранила наши сердца, ведь ты любезно обещалась писать и навестить нас на фестивале Моря, я уже безмерно тоскую по нашим с тобой невинным забавам!». Любой, кто знал бы госпожу Кику достаточно хорошо, тут же удивился: никаких сестриц, даже пусть и любезных, у нее отродясь не было! И каждый работник гостиницы, у кого ни спроси, подтвердил бы, что две недели назад уважаемая госпожа наставница была здесь и Страну Чая не покидала. «Не хотелось бы сообщать плохие новости и дразнить тебя, но лишь ты уехала, как тут же выглянуло солнце, и погоды стоят преотличные! Мы почти каждый день ходим на прогулки в горы и Чюи-сан уже два раза катал нас на лодке…». Машинально, Амая потянулась к карандашу, порываясь сделать пометки на первом, подвернувшемся под руку листке, но тут же мысленно отругав себя, продолжила чтение, покусывая нижнюю губу. «…в магазин тканей, наконец, привезли шелк, что я заказывала. Тот самый, с горами в тумане и сосновыми веточками, что похожи на руку. Я собираюсь пошить из него платье на фестиваль, такого же фасона, как то, что мы видели во время фестиваля фейерверков на приглашенной принцессе. А если ткань останется, то поменяю подкладку в осеннем пальто». «Да, вот еще! Помнишь, в прошлую нашу встречу я хвалила новую служанку, что прислали в помощь. В следующий раз не позволяй мне никого хвалить раньше времени! Пришлось вышвырнуть ее на улицу с позором! Она оказалась воровкой и ужасно убирала: совсем не мыла под кроватями и не вытирала пыль с папиных нефритовых статуэток!». Над садом поплыл густой звук медного гонга, возвещающий о начале завтрака, заставивший Амаю вздрогнуть от неожиданности и вынырнуть из омута мыслей. Оказалось, что она уже с минуту сидит, уставившись в одну точку, сжимая исписанные листы в руке. Рука заметно подрагивала. Сама Амая пребывала в смятении и растерянности. Письмо из Юганы не предвещало ничего хорошего. И меры, несомненно, должны быть приняты самые решительные, причем, немедленно. — Как же это все не вовремя, — ни к кому конкретно не обращаясь и, все же, жалуясь, Амая сложила письмо вместе с конвертом несколько раз и спрятала в потайной карман пижамы. После чего незамедлительно покинула кабинет, и выражение ее лица было самым что ни на есть безмятежным. Неразобранные счета так и остались лежать на столешнице разноцветной бумажной грудой.***
Самая верная информация о том, как добраться до поселения Танзаку и как легче и приятнее истратить там все деньги, неизменно присутствовала в каждом путеводителе по Стране Огня. Госпожа Кику, к собственному счастью или, напротив, невыносимому сожалению, в подобных брошюрах уже давно не нуждалась, ибо, если и посещала этот веселый городок, то лишь с целями, носившими исключительно деловой характер. Вот и в этот раз, она покидала курорт под громким названием «Благоденствие», гораздо более известный среди отдыхающих там как «Золотой листок», и оставляя пятерых своих учениц на попечение трем прочим преподавателям, ради официальной беседы с Кофуку-сан о предстоящих свадебных торжествах, точнее, об одной, вполне конкретное части, а так же для того, чтобы выбрать Суйрен прощальный подарок. Амая всегда старалась подобрать каждой покидающей ее класс девице вещицу памятную и приятную, способную, если понадобиться, скрасить безрадостные дни. Путешествие, пусть и долгое, было вполне приятным: сначала ее сопровождал Сурето-сан через всю Страну Чая и дальше, до приграничья со Страной Лапши. После ее передали на руки Коичи-сану, за незакрывающийся рот прозванному Коичи-Трещотка. Ну, а тот уже пристроил ее к паломникам, кочующим в это время года из одного конца страны в другой. К торговцам овощами Амая прибилась уже сама, и под свежайшие новости из деревеньки «Зеленушки» да в компании такого же свежайшего дайкона и шпината, прибыла к воротам Танзаку рано поутру. Душевно распрощавшись с папашей Фо и двумя его сыновьями, Амая поправила легкомысленную панамку, врученную ей при прощании заботливой Сумире и призванную сделать образ праздной туристки еще более достоверным, и зашагала по пустым еще улочкам прямиком к кварталу ремесленников, зажатому с одной стороны рынком, а с другой — жилым районом, прозванным местными «Садик Тануки» за то, что тут нелегально производили алкоголь, частично оседавший в местных рюмочных, частично шедший на экспорт. Путь ее лежал к лавке «Пояса, веера и аксессуары от Кайко-сана и сыновей». Сам хозяин, невысокий и плотненький, точно хорошо набитый кулек с мукой, вышел к ней. После изрядно затянувшихся любезностей и приветствий, перед Амаей принялись выкладывать каталоги тканей и пробные дощечки ценных пород деревьев, подсовывать гравюры и восковые цветы. Две девицы-помощницы сбились с ног, поднося все новые свертки и альбомы, а господин Кайко обстоятельно и подробно поведал о том, что было модно в этом сезоне при дворе во время праздника цветения вишни, ласково поглядывая на очумевшую Амаю круглыми, точно две яшмовые пуговицы, что только что унесла служанка, глазами. Наконец, обсудив все тонкости заказанного веера и договорившись, что образец рисунка она принесет вечером, Амая с болящей головой вывалилась из лавки, точно мышь из дырявого мешка — господин Кайко несколько шепелявил и, порой, беседа с ним требовала недюжинных сил, как моральных, так и физических. И, все же, оно того стоило. Лучшего мастера было не сыскать не только в Стране огня, но и в странах сопредельных. Позавтракав в соседнем крошечном кафе и выпив две чашки крепчайшего, пусть и не такого изысканного, но горячего чая, Амая почувствовала себя достаточно готовой нанести визит госпоже Кофуку. Вежливо улыбнувшись хозяину кафе, что сам обслуживал еще редких в этот ранний час посетителей, Амая направилась в сторону рынка, дабы, пройдя его наискосок, срезать и выйти непосредственно к жилой застройке. Свежий утренний ветерок шаловливо играл с подолом платья-рубахи, пошитого недавно из отреза присланного матушкой — озорные обезьянки, выглядывающие из буйства зелени и цветов не позволяли надеть его куда бы то ни было еще, кроме мест, подобных Танзаку — да трепал несколько отросшие и принявшиеся завиваться на концах волосы. Но Амая и не думала роптать: без ветра было бы удушающе жарко, платье вполне себе приличной длинны и не откроет чужим взглядам ничего недозволенного, а чтобы волосы не лезли в глаза и рот — надвинуть поглубже панамку! Неотличимая от множества таких же праздных девиц, приехавших в Танзаку за развлечениями и острыми ощущениями, она плыла в рыночной толпе, образованной местными, пришедшими за покупками и новостями, и туристами: теми, что уже успели проснуться и теми, что еще не успел лечь. Разнообразный товар лежал на прилавках, рисовых циновках и даже просто на земле и будь у Амаи больше времени, она бы с удовольствием провела полдня, толкаясь в толпе, разглядывая безделушки, горы сластей и фруктов, да глиняную и металлическую утварь. Но госпожа Кофуку уже ждала ее, а подарок, припрятанный в глубине плетеной сумочки: сливы, вымоченные в крепком алкоголе, а после покрытые шоколадом, мог на такой жаре совсем испортиться. Поэтому бросив полный сожаления взгляд на медные чеканные подносы, сияющие точно крошечные солнца, Амая зашагала решительно вперед, одной рукой придерживая панамку, а второй прижимая сумочку к боку. Охотников за чужими кошельками тут всегда было не счесть! Господин средних лет в запыленном дорожном костюме и с неизменным красочным буклетом, живописующим услады, доступные гостям Танзаку, зажатым в руке, проводил ее хмурым, однако, несколько растерянным взглядом и, раздумав с секунду, устремился следом. Миновав рынок и пройдя два квартала, а, после, свернув на широкую мощеную улицу с добротными домами, Амая зашагала вперед, размышляя, какими новостями попотчует ее сегодня Кофуку-сан и удастся ли избежать череды воспоминаний о минувших, и потому таких сладких, днях и свернула к пятому по левой стороне улицы двухэтажному дому, утопающему в кустах цветущих пионов. Невзрачный господин следовал за ней по пятам, будто привязанный, не попадаясь, однако, на глаза: сливаясь то с группкой гуляющих, то со стволом дерева, то стеной дома. Проводив ее практически до двери, таинственный незнакомец помедлил с полминуты и неожиданно исчез. Словно его никогда и не было. Амая же поднялась на крыльцо, глубоко вздохнула и трижды стукнула массивным дверным кольцом по металлической пластине. Благодаря распахнутым окнам было слышно, как в глубине дома что-то хлопнуло и послышались неторопливые, полные достоинства шаги. Дверь распахнулась и Наоми-сан, прямая точно бамбук и преисполненная чувства собственного достоинства, бессменная на протяжении многих лет компаньонка госпожи Кофуку, пригласила Амаю внутрь. Проводив ее в небольшую комнату, выходящую окнами в сад и обставленную решительно современно, она справилась о здоровье госпожи Оки, самой Амаи и ее воспитанниц и испарилась, сообщив, что Цумико-сан сейчас спуститься. Помня о том, что понятие «сейчас» для Цумико-сан всегда было очень расплывчатым и крайне растяжимым во времени, Амая полюбовалась, выглянув в открытое окно, цветущими пионами — в Стране Чая они уже отцветали, обошла комнату кругом, любуясь расставленными тут и там безделушками, и задержалась у лакированной витрины. Одна из статуэток, искусно вырезанная из желтоватой кости, притягивала ее взгляд, словно магнит: двое детей несли большую корзину, полную рыбы. — Кисаме частенько ловил рыбу руками, — произнесла она едва слышно, улыбаясь своим смутным детским воспоминаниям. И тут же опасливо оглянулась, точно боясь, что кто-то может ее подслушать; будто бы речи ее имели хоть для кого-то ценность. Но комната была тиха и пуста и, стянув с головы легкомысленную панамку и спрятав ее в дорожную сумочку, Амая снова пустилась в задумчивое путешествие вдоль стен, остановившись в этот раз у книжного шкафа. Не то чтобы она совсем уж позабыла его. Таких, как Хошигаки Кисаме редко забывают. Однако, образ со временем таял, теряя четкость. Оставались лишь какие-то общие воспоминания восторга, приязни или обиды. И вот теперь, повстречав его через столько лет — для кого-то целая жизнь — она, отчего-то, ожидала увидеть все того же мальчишку, большеухого и нескладного, с кривой ухмылкой на расцарапанном лице. Забывая о том, что сама она давно уж выросла, перестала есть моти, остригла косы и на каждого встречного глядела с подозрением, ожидая подвоха. Ухмылка у Хошигаки, впрочем, осталась такая же кривая. Успокоив себя и утешив тем, что пути их вряд ли будут часто пересекаться, она, все же поддавшись природному любопытству, попыталась разузнать побольше через знакомых и знакомых знакомых. Слухи и крупицы достоверной информации огорчали ее, порой до слез: за Кисаме тянулся кровавый шлейф и дурная слава. А тут еще судьба, большая шутница, слишком часто стала устраивать нежданные встречи, каждый раз тыча Амаю носом в суровую реальность, не позволяя принимать желаемое за действительное. — Неужели папа был прав, говоря о том, что каждый Хошигаки, в конце концов, забывает о том, что был рожден человеком… — Амая подышала на стекло, являющееся надежным щитом для книг от бессовестной пыли, и пальцем вывела на запотевшем участке кривоватый вопросительный знак. На втором этаже оглушительно стукнула о косяк дверь, и хорошо поставленный голос, который, Амая могла поклясться, было бы слышно и на соседней улице в тихую погоду, возвестил: — Бегу! Спешу, как могу к тебе, мой дорогой сапфирчик! Надеюсь, ты еще не устала меня ждать? — Я здесь, чтобы ждать Вас хоть весь день, Кофуку-сан! — прокричала в ответ Амая, оборотясь к распахнутым дверям гостиной, предварительно вытерев рукавом запотевшее стекло. — Маленькая лисичка, — мадам вплыла в комнату, верная своей любви к многослойным газовым одеяниям, лентам, яркому макияжу и тяжелым ароматам благовоний, и, не смотря на свой небольшой рост, умудрилась ласково потрепать свою гостью по щеке, кокетливо принимая протянутый в поклоне презент. Госпожа Кофуку Цумико, в далеком прошлом гораздо более известная под прозвищем «Золотая рыбка», полученное явно не только за любовь к блестящим тканям, умела добиваться всего, чего бы ни пожелала. Треть своей жизни она провела в известнейшем на тот момент в столице весеннем доме* «Малахитовый Ларец», начав с бессловесной ученицы, и поднявшись на самую вершину в статусе блистательной куртизанки. Белизна кожи и блеск чудесных, фиалковых глаз радовали взгляд, а живой ум и усидчивость, позволившая освоить ей сямисен и флейту, а так же премудрости игры в маджонг, да чувство юмора, нашедшее отражение в дразнящих и хлестких стихах, не позволяли досточтимым гостям скучать. А уж как она танцевала! По меньшей мере три иностранных министра и пять местных посвящали этому целую главу, а кто и две, в своих мемуарах! Стоило ли удивляться, что, даже отсылая деньги семье, Цумико-сан смогла заработать достаточно, чтобы погасить свой долг перед мадам и заведением, ставшим ее домом на долгие и долгие годы. «Годы лишений и тяжелого труда», — наставительно любила говаривать она и, все же, хранила свои старые платья, пусть они и были теперь размера на три малы. Распрощавшись с домом цветов и ветра, госпожа Кофуку больше никогда не имела дел ни с чем подобным, хотя многие ее товарки со временем сами становились во главе похожих заведений. Всласть попутешествовав, она осела в Танзаку, городке, где жизнь, по ее словам, бурлит словно забродивший тутовый сок, открыла два питейных заведения через подставное лицо, да состояла в штате школы госпожи Оки консультантом, приоткрывая перед юными девами завесу над тайнами семейной жизни ровно настолько, насколько это дозволяло их строгое воспитание. — Что-то ты совсем бледненькая, — посетовала госпожа, устраиваясь на низеньком диване, обложившись для удобства подушками, и жестом приглашая Амаю присоединиться к ней. — Садись-ка, душечка, сюда, здесь удобно. Сохраняя на лице самую доброжелательную улыбку, Сэки присела на краешек. Эти гостевые диваны были для нее настоящим проклятьем с этими их едва возвышающимися над полом мягкими сиденьями и пологой спинкой! Ростом она пошла в отца и испытывала множество бытовых неудобств из-за этого. Не говоря уже о неудобствах личных. — Мин! Мин! Принеси поскорее розовой воды со льдом и рисовые пирожные! Госпожа Цумико держала прислугу в разумной строгости, оттого послушная Мин молчаливо явилась в комнатке с подносом, уставленном высокими стаканами и вазочками, в течении следующих пяти минут. До того Цумико-сан болтала о том, как выросли цены на фасоль в последнее время, что старший сын Кайко-сана недавно вернулся из столицы, где обучался новым техникам нанесения рисунка на ткань и пока он еще здесь, она очень рекомендует душечке Амае заказать веер и себе, и добродушно хвасталась кольцом с огромным, действительно огромным топазом, что Амая даже позволила себе немного позавидовать. Ее благосостояние, увы, было крайне неустойчивым. Но как только за Мин закрылась дверь, и легкие шаги ее стихли в глубине дома, добродушно-восторженное выражение лица истаяло, точно туман по утру, уступив место насмешливой проницательности. — Так значит подошла очередь крошки Суйрен? — уточнила Цумико-сан, неторопливо раскуривая трубку с длинным, вишневого дерева, мундштуком. Даже голос ее стал другим: тихим и певучим. Амая молча кивнула в ответ. Спину уже начало ломить, и пришло сожаление, что она не умеет складывать ноги в три, а лучше в четыре раза. — Ради семи богов удачи*, Амаечка, пересядь ты уже с этого чудовища в нормальное кресло! Да хоть вон то. Я же вижу, что тебе неудобно. — С таким ростом сложно женщине в нашем мире устроиться так, чтобы ей было удобно, — Амая улыбнулась несколько виновато, скованно поднимаясь с пыточного дивана. Последние лет пять ее, и правда, чаще окружали дамы невысокие либо, вовсе, миниатюрные. Возвышаясь над ними, словно корабельная сосна над ивами, госпожа Кику шутила сама над собой о том, что пора бы сменить это прозвище на более соответствующее действительности. — Это должно быть проблемой окружающих, а уж никак не твоей, моя милая! Не перестаю удивляться, как ты умудряешься присматривать за этой толпой свиристелок и совершенно не умеешь заботиться о себе! Она выпустила облачко дыма, ожидая, пока Амая устроится и неожиданно сменила тему: — Не иначе, тебе следует послать корзину фруктов с благодарностью Хизэко-чан. Без нее ты бы от Юкайо не отделалась! — И Вы туда же, Цумико-сан! — Амая вспыхнула, но, прислушавшись к себе, поняла, что все сказанное никоим образом ее не трогает. — Хотя, чего уж там, на днях я узнала от Сумире, что моя неудавшаяся свадьба обсуждалась всей деревней. — Ах, малютка Сумире! — госпожа Цумико устроила курительную трубку на подставку в виде странной рыбы с огромной распахнутой пастью и переключила свое внимание на розовую воду. — Приезжай следующий раз с ней, мне так хочется поглядеть на нее, пока она еще окончательно не выросла. — Так вот, хоть я и стараюсь не лезть со своими замшелыми советами к молодежи, за годы в «Малахитовом Ларце» я всякого повидала, — и Цумико-сан сердито погрозила нефритовой трубочкой поджавшей губы Амае. — Насколько я помню, свадьба была в позапрошлом году? — Это так, — осторожно согласилась, Амая. — Но я, все же... — А Юки-кун последний раз был дома на празднике «Первого желтого листа» и с тех пор там даже не показывался. Так что семейную жизнь Хизэко-чан сложно назвать счастливой. Он хороший мальчик, но совершенно бестолковый! Не создан для семейной жизни. Добрый, но такой поверхностный. С любой девицей, будь она даже первой красавицей и умницей, через месяц ему станет скучно. И вот мое слово: пусть лучше страдает Хизеко-чан, чем ты, милочка! Так что, пошли ей фрукты и поставь в этой истории, наконец, точку. Чтобы не засмеяться, Амае пришлось изобразить, что ее мучает иссушающая жажда, и она прилипла к стакану с водой. Куда как больше ее волновало то, что каждый считает своим долгом указать ей на ошибки юности, пребывая в заблуждениях, будто до сих пор она во власти горечи и обманутых чувств. Именно эта участливость ранила ее сердце сильнее всякой причиненной ранее обиды. Цумико-сан истолковала ее молчание по-своему и деликатно сменила тему. — Пожалуй, я навещу вас в начале осени, тогда в этой глупой Стране Чая не так жарко. — Но ведь свадьба уже зимой! — право слово, Амая планировала привезти госпожу Кофуку в «Золотой Листок» не позднее середины лета. — И что же с того? — философски вопросила Цумико-сан, снова беря в руки трубку и выпуская струю дыма в потолок. — Как раз все успеется. Как раз достаточно времени, чтобы невеста не сбежала через окно или не упала в обморок после свадебной церемонии. Больше и не нужно. Амая тут уж не смогла сдержаться и фыркнула. — Ничего смешного, — печально заметила госпожу Кофуку, выбирая на блюде пирожное посимпатичнее. — Девочке еще очень повезет, если многоуважаемый супруг навестит ее хотя бы раз пять до того как попадет в порочный круг «охота, фестивали, певички, цветочные дома, наложницы»… — Кофуку-сан! Я стараюсь думать о том, что у каждой моей ученицы есть шанс на счастливую жизнь! А Вы берете и все портите! Причем, одной фразой… — Ну и как? Многим повезло? — ядовито спросила госпожа, глядя в упор на надувшуюся Амаю. — То-то же. Ни к чему им эти пустые надежды. — Все же, что-то ты бледненькая совсем, — мадам, как всегда молниеносно, меняла темы. — Тебе бы совершенно точно не помешал бы небольшой отпуск! — Да уж была, спасибо… — проворчала Амая, вспоминая неделю в Стране Рисовых Полей, неожиданную встречу с Кисаме и восхитительную простуду. Над ее хриплым басом девчонки смеялись еще две недели. И все же… Амая непроизвольно покраснела, вспомнив, ради справедливости, что встреча на горбатом мосту принесла не одни только огорчения. — Ага! — радостно, словно попала на распродажу в магазине, воскликнула Цумико-сан. — Так дело в мужчине! Я его знаю? Он из хорошей семьи? Внушает уверенность? Надеюсь, — она подозрительно прищурилась, — это не тот проходимец со сломанным носом?! — Что вы такое говорите! — принялась вяло отнекиваться Амая, поражаясь, до чего Цумико-сан проницательная в вопросах всего, что касается противоположенного пола. — Да и знаете же сами: у госпожи Оки могут работать лишь незамужние дамы. А у меня еще контракт не закончился. — И это правильно, моя милая, — госпожа Цумико решительно взмахнула курительной трубкой перед носом Амаи, — у замужней дамы слишком много других дел, чтобы еще и работать! Что ж, у Амаи было что возразить на это счет, ведь ее собственная матушка уже много-много лет совмещала статус замужней дамы и работу в чайной. Но, поразмыслив с секунду, она пришла к выводу, что для госпожи Цумико это ни разу не аргумент, да и сам визит изрядно затянулся. — Не могли бы вы, госпожа, одолжить мне до завтра эту картину? — спросила она при прощании, указывая на роспись по шелку, призванную украшать прихожую. — Я бы хотела заказать Суйрен веер с таким рисунком. Возможно, воспоминания о Стране Чая смогут утешить ее, если в этом будет необходимость. — Конечно, душечка, — великодушно позволила мадам. — Я сейчас позову Наоми, она ее снимет. — О, я и сама справлюсь, — со смехом заверила ее Амая. Иногда, все же, и у высокого роста были преимущества. — До встречи осенью, дитя, — напутствовала ее Цумико-сан, стоя в дверях. — Береги себя! Картину можешь оставить у Кайко-сана, он потом перешлет ее с кем-нибудь, — и она, повинуясь привычке, кокетливо рассмеялась, прикрыв нижнюю половину лица веером. Почтительно поклонившись и натянув поглубже на голову панамку, Амая без промедления двинулась в обратном направлении, прижимая к себе сверток с картиной. Не доходя, однако, до рынка, она свернула в узкий переулок, после в еще один, все больше удаляясь от туристической части городка, замешкалась на перекрестке, будто бы раздумывая, почти бегом преодолела заваленную обломками деревянных ящиков и мусором улицу позади складских помещений и, рассеяно оглядевшись, свернула направо.***
Хошигаки Кисаме, прозванный Монстром Скрытого Тумана явно не только за любовь к монструозно смешным шуткам и каламбурам, не знал, на кого он злится больше. На дуреху Амаю, которая шатается по Танзаку в одиночку и уже умудрилась забрести в район такой же скверный, как погода над Амегакуре? Или же на себя, таскающегося за ней полдня по пятам, вместо того, чтобы делать дело? До встречи с Учиха Итачи оставалось не более четырех дней, а Кисаме все еще не смог отыскать в Танзаку нужного человека, или же убедиться в том, что его здесь нет в данный момент. Усыпив некстати проснувшуюся совесть обещанием, что он лишь проследит, чтобы она благополучно добралась до гостиницы в память о детских играх и бесплатных сладких пирожках, Хошигаки продолжал бесшумно следовать за Амаей по пятам. И никогда, никогда в жизни, даже под угрозой изъятия у него Самехады, не признался бы и самому себе, что его до глубины души задело то, что сегодня там, на рыночной площади, Амая его не узнала. Прошла мимо него, будто мимо пустого места! Интересно, чем же это таким забита ее голова? Амая же продвигалась все глубже в не внушающий ровным счетом никакого доверия район, приютивший на своих кривых, пыльных улочках полулегальные заведения с дешевым алкоголем днем и сомнительными развлечениями по ночам. Наглядевшись всласть, как она мечется по одинаково грязным улицам, трижды возвращаясь на один и тот же перекресток, он уже подумывал обнаружить себя и ненавязчиво проводить недотепу, как, внезапно, в конце улицы показался прохожий: типичный праздный бездельник, коих тут ошивается великое множество; и Амая тут же устремилась к нему, не задумываясь, похоже, о возможных последствиях. — Господин, господин! Будьте так любезны, подскажите в какой стороне рынок? — Рынок? — гнусавым голосом переспросил «господин», и Кисаме, подобравшийся поближе, убедился, что на этом проходимце и пробы негде ставить. — Так там торговля уже закончилась, — и он нервно дернул уголком рта. — Собственно, мне нужен не сам рынок, — Амая снова поудобнее перехватила свиток с картиной, — а гостевой дом «Луна и Зеркальный карп». Знаете такой? — Кто ж его не знает? — мужчина пожал плечами и демонстративно зевнул. — Только это больно далече отсюда… Ладно, вижу, вы девушка не местная, так и быть, провожу вас. И, пока Амая рассыпалась в благодарностях, он как-то так незаметно оказался рядом и, ловко подхватив ее под локоток, повлек вперед, загребая дорожную пыль плетеными шлепанцами. Хошигаки перепрыгнул на соседнюю крышу и двинулся следом, игнорируя то, как скрипит и прогибается под его весом кровля. Здравый смысл напоминал, что пора возвращаться к непосредственному заданию, о ходе которого ему перед Лидером отчитываться. А перед Амаей у него никаких обязательств. Раз разгуливает одна по городку, значит, способна сама о себе позаботиться. Самехада тоже не подавал признаков жизни, прикидываясь обычным мечом, и таким неоригинальным образом сообщая, что не чувствует поблизости очагов чакры. Амаю он демонстративно игнорировал еще со времен летнего отдыха в «Листке». И все же неприятное чувство, предупреждающее всякий раз о возможной опасности, не покидало его. Пробежав по коньку, Хошигаки взял правее и, взобравшись на старую дозорную или пожарную башню, огляделся. Амая — чужеродное, яркое пятно на пыльно-желтых пустынных улицах — продолжала свой путь в компании подозрительного субъекта и, насколько мог судить Кисаме, двигались они отнюдь не в сторону рынка. Краем глаза он уловил движение на перпендикулярной улочке: из подворотни показался неопрятный бродяга, коих тут ошивается с десяток, и зашагал парочке наперерез. Еще один ожидал через перекресток, подпирая стену у неработающего в это время игорного клуба — его Хошигаки заприметил еще с крыши. «Вот значит как», — Монстр Скрытого Тумана соскользнул вниз, к давно примеченной ржавой бочке, удачно полной дождевой водой, складывая печать. Воды в бочке хватило аккурат на два водяных клона, и спустя несколько секунд трое абсолютно идентичных мужчин разбежались в разные стороны, причем один из них снова складывал на бегу печати: «собака», «кабан», «баран»… Если бы кто-то сейчас спросил у Амаи, как она себя чувствует, она бы ответила, что очень, очень устала. Солнце достигло зенита и палило нещадно, над головой жужжала назойливая муха, картина оказалась неожиданно тяжелой и, как Амая ее не перекладывала, норовила выскользнуть из рук, а пейзаж вокруг все не думал меняться, оставаясь таким же унылым и полузаброшенным. Проводник ее, впрочем, не выказывал недовольства, а все шел себе, да шел и, кажется, даже, насвистывал песенку о «Семи морях Рая»*. Правда, безбожно фальшивя. «Как же все не вовремя», — снова, уже, наверное, в сотый раз подумала про себя госпожа Кику, как, внезапно, позади раздались быстрые тяжелые шаги, и кто-то грубо схватил ее за правое плечо. А знакомый голос насмешливо произнес: — Вот ты, значит, где! Я ее по всему городу ищу, а она по подворотням шатается! А ну-ка пошли! — и сила, которой невозможно противиться, повлекла ее за собой, не дав даже пикнуть. Подозрительный же проводник так и остался стоять посреди улочки, не выказывая ни удивления, ни недовольства, ни желания оказывать помощь. Видно, на его глазах разыгрывались и не такие сцены. Неожиданный нарушитель планов с насмешливым голосом давнего знакомца шагал широко и решительно, видно, хорошо ориентируясь в хитросплетении танзаковских улочек, крепко держа Амаю за предплечье, словно малое дитя, что может в любую минуту потеряться — только отвернись. Приноровившись к быстрому шагу, Амая снова украдкой взглянула на него: двух мнений тут быть не могло — Хошигаки Кисаме расхаживал по Танзаку под личиной бывшего капитана кирийской полиции — Есимуры-сана. «Какая злая, злая шутка!» — с обидой и горечью думала Сэки, чувствуя, как глаза наполняются слезами и стены домов и улица теряют четкость, начиная расплываться. — Пусти меня, — тут же попросила она, делая слабые попытки освободится. — Пусти, мне больно… — Экая ты нежная! — в голосе Кисаме раздражение мешалось с обидой. — Где тебя не возьми, всюду тебе больно, — однако пальцы разжал. Украдкой смахнув слезы с ресниц, Амая огляделась — оны вышли к задворкам общественных бань, совсем недалеко от замка. И пусть улица здесь была так же пуста, сразу и невооруженным глазом было видно, что это крайне благополучный квартал. Как не растеряна была Амая, даже она понимала, что глупо стоять посреди улицы, привлекая внимание, да еще и на солнцепеке. Но стоило ей повернуться и снова увидеть жесткую щетку волос, чуть кривоватый рот и глаза, каких она ни у кого больше не видала: один темно-серый, другой же, карий, как перехватило горло и сердце забилось часто-часто. — Развей… — слабо простонала она, отступая к развесистому ясеню на обочине. — Ки… Ки., — но кроме жалкого кваканья ничего из горла не шло. — Развей! — Ты что это? — убедившись, что на улице нет праздных зевак, Кисаме развернулся и шагнул к Амая, протягивая руку, однако та продолжала пятиться, пока не уперлась спиной в ствол дерева. — Это же я. Амая мелко закивала в ответ, однако дрожащие губы складывались все в то же надоевшее «развей». — Я думал, тебе придется по вкусу Есимура –сенсей, ведь он уже один раз тебя спас, — Кисаме вздохнул и укоризненно посмотрел на трясущуюся, словно желе, Амаю. — Есимуры-сан уже два года как не стало, — медленно и хрипло, наконец, произнесла она, отводя глаза. — Не стоило бы тебе использовать его. Кисаме равнодушно пожал плечами. В конце концов, всех ожидает подобная участь. Есть ли смысл лить слезы о том, что неизбежно? Но он и так потратил слишком много времени впустую. Так что сейчас он сделает внушение наилучшим образом и отправится по своим делам с самой чистой совестью, которая только может быть у нукенина S-ранга. Черты его на секунду смазались и тут же приобрели новую четкость. Посмеиваясь про себя, он стал прямо перед Амаей, упрямо глядящей куда-то в бок, и грозно пророкотал: — Послушай! Ты хоть иногда думаешь своей головой или она тебе только для того, чтобы заколки в нее втыкать?! — Давай без оскорблений, — устало начала Амая, поворачиваясь…и тут же взвизгнула, будто поросенок, которого пощекотали острым ножом. — Да ты вообще в своем уме?! Слезы ее тут же высохли, бледные щеки окрасил гневный румянец, даже мочки крошечных ушек, выглядывающие из темных кудрей, порозовели. Чувства юмора и окаянства Хошигаки Кисаме хватило ровно настолько, чтобы принять образ ее отца — Сэки Ясуши, и в таким виде отчитывать ее, будто дитя малое. — Еще будешь мне тут нотации читать… Папуля., — добавила она тише, но, кажется, Кисаме расслышал. — Что ни сделай, все она не довольна! — огрызнулся он в ответ. — Хоть бы спасибо сказала! — Спасибо, — машинально повторила Амая, наблюдая как очертания ее отца расползаются, снова словно тая в душном мареве и принимая облик незнакомого мужчины. — А за что? — Я тебе, между прочим, жизнь спас, — проникновенно произнес он, склоняясь ниже, к ее лицу. — Как думаешь, тебя продали бы тут же, в бордель или, все же, выставили на торги? Глаза их на несколько секунд встретились, и Хошигаки со странным удовольствием отметил, как расширились ее зрачки, и глаза стали темные-темные, будто грозовое небо. — Да ты шутить, — неуверенно начала она, опуская взгляд. — Таких старушек как я не похищают. — Ну да, ну да, — протянул в ответ Хошигаки, криво ухмыляясь. Самонавязанную миссию по спасению он выполнил и теперь, вроде как, можно было бы и приступить к миссии непосредственной. Да и Самехада, наконец, стал проявлять нетерпение. — В таком случае, позволь мечте всех работорговцев Южного Берега отблагодарить тебя за спасение и накормить обедом! Я голодная, как карпы из пруда старосты, готова все съесть! — Что, даже куски кожаного ремня? И цветные камушки? — Нет, — Амая притормозила, — пожалуй, камушки — это слишком. Но я знаю здесь одно местечко, хозяева с севера. И там подают почти сносную, угадай что…? — Амая заговорчески понизила голос почти до шепота, заставляя Хошигаки навострить уши. — Соленую селедочку! — Так-таки сносную? — с сомнением переспросил мужчина. Как житель островов он, порой, скучал по родной кухне, блюда которой крайне редко можно было встретить здесь, на континенте. — Честное чайное, — Амая лихо заломила поля панамки и, снова поудобнее подхватив сверток, зашагала вперед куда бодрее, чем полчаса назад. Хошигаки последовал за ней, мысленно убеждая себя, что это только чтобы удостовериться, что рыба — ужасная и, вообще, только дураки отказываются от халявной еды. С крыши замка открывался вид, достойный почтовой открытки: весь городок лежал словно на ладони. Солнце играло в прятки с невесть откуда набежавшими облаками и уже не так пекло макушку. Серебрились бока оставшихся рыбок в лотке — здесь их ели с пшеничными лепешками и маринованными овощами, и не было никакой необходимости в надоевшем хенге. Амая сидела относительно рядом и болтала о всякой ерунде, размахивая рукой с зажатым в ней селедочным хвостом. Собственно говоря, это была какая-то совершенно другая Амая, ничуть не похожая ни на ту восьмилетнюю девчонку, что он мог вспомнить, ни на скучную классную даму, встреченную на курорте, ни на испуганную девицу, убегающую от него на Горячих источниках. Она ела руками рыбу и облизывала жирные пальцы, игнорируя бумажные салфетки, и громко хохотала, рассказывая, как две недели могла общаться не иначе как хриплым густым басом. — До чего же хорошо, — наконец довольно заключила она, растягиваясь на нагретой солнцем черепице. — Если бы ты только знал, Кисаме, как же мне надоело изображать из себя образованную и культурную женщину! Какое счастье, что с тобой-то не нужно притворяться! Бывший мечник невнятно хмыкнул в ответ, так и не поняв, похвала это или камень в его сторону. Впрочем, уже давно никто не выказывал желания есть с ним соленую селедку, сидя на крыше замка, и делиться глупыми историями, которые, если хорошенько подумать, совсем не смешны. Внезапно, всего на несколько секунд, но Кисаме почувствовал себя совершенно свободным. Глубоко вздохнув, он бросил рассеянный взгляд на Самехаду, лежащий подле огромной белой глыбой, и тут же в памяти всплыл странный сон, что приснился ему в Стране Чая. «Наконец-то я свободен!» — сказал ему тогда Суйказан, избавившись от меча. Нахмурившись, Хошигаки посмотрел в противоположную сторону на громоздкий сверток, что так трепетно прижимала к себе Амая всю дорогу. — Что это там у тебя? — Это мой подарок Суйрен, — ответила она, не меняя, впрочем, положения. — Вернее, я закажу ей веер с таким же рисунком. Возможно, воспоминания о времени, проведенном в Стране Чая, скрасят когда-нибудь ее досуг. — Ты так говоришь, точно она не замуж идет, а в заложники, — насмешливо протянул Кисаме, пытаясь отыскать двух одинаковых обезьянок на платье. — Иногда так оно и бывает. Часто девочки оказываются заложницами ситуации и амбиций собственных семей. Амая села, подтянув к себе согнутые в коленях ноги, спрятав тем самым почти всех обезьянок. — Скажите, какие нежные, — протянул в ответ Хошигаки. Сэки на это ничего не ответила, лишь дернула плечом, но по выражению ее лица, Кисаме понял, что она обиделась. Так они сидели, разглядывая залитый солнечными лучами городок внизу, и каждый думал о своем. — Начинается неделя фестивалей, — внезапно нарушила тишину Амая. — Сегодня будет фейерверк. Я собираюсь смотреть его отсюда, с крыши. Если хочешь, приходи. — Что ж, — протянул Кисаме, — может и приду. Простившись у рынка, Хошигаки, поругивая себя для тонуса, снова занялся поисками, воссоединившись с собственными водяными клонами и сетуя, что и так истратил кучу времени впустую. Но если бы он взял на себя задачу проследить за Амаей вновь, он бы с удивлением обнаружил, что та, поудобнее перехватив картину, зашагала в направлении того самого, крайне неблагополучного района, откуда он не далее чем несколько часов назад ее спас. Впрочем, он разозлился куда как сильнее, обнаружив человека, которого они искали в канаве позади одного из притонов с перерезанным горлом.***
Золотые, красные и белые — расцветали, переливаясь, огненные шары в бескрайних, темно синих просторах, раскинувшихся над Танзаку. Ежегодный фестиваль, привлекающий в городок толпы туристов, дополнительно к тем, что прибывают сюда, дабы испытать удачу в игре, начался. Амая в одиночестве сидела на крыше возвышающегося над городком замка и считала фейерверки, рассыпающиеся над головами гуляющих золотыми искрами. Было бы глупо ожидать, что человек, которого разыскивают в пяти «великих странах» и целом ряде стран поменьше, действительно придет любоваться на фейерверк. И все же, она сидела до самого последнего залпа, и разноцветные огни множились и отражались в мокрых дорожках на щеках. ______________________________________________ *Дзе – мера длинны, равная 3,03 м. *Гэта – японские деревянные сандалии в форме скамеечки, одинаковые для обеих ног. Сверху имеют вид прямоугольников со скруглёнными вершинами и, возможно, немного выпуклыми сторонами. Придерживаются на ногах ремешками, проходящими между большим и вторым пальцами. В настоящее время их носят во время отдыха или в ненастную погоду. * Йоакеяма – величественная и прекрасная гора в Стране Молний, где расположен одноименный комфортабельный санаторий - место действия драмы, описанной в романе «Утешение» авторства Митэй Тиль. * Весенний дом – а так же: «зеленые беседки», «голубые покои» - все это китайские названия публичных домов. Однако, «девушками из весенних домов» или «цинлоунюй» называли элитных куртизанок. Так что, госпожа Цумико - это вам не это!) *Семь богов удачи – семь божеств, приносящих удачу в синтоизме. Очень часто изображаются в виде фигурок нэцкэ, плывущих на лодке. Изначально они были незначительными и безличными божествами, но со временем стали гораздо ближе к каноническим фигурам, символизирующим некоторые профессии. P.S. Одного, кстати, зовут Эбису). *«Семь морей Рая» – есть такая песня! Queen – «Seven seas of Rhye».