Просто бежать

      Волк бежит. Бежит и воет.       К уставшим, в кровь разодранным лапам комьями липнет вязкая грязь, замедляя и без того медленный бег; дует косой порывистый ветер; дождь — даже нет, ливень, — застилает обзор, крупными каплями попадая в глаза, скатываясь по свалявшейся от долгого бега шкуре. Но зрение больше не важно для волка, как и слух, нюх, собственная боль — все это только мешало, отвлекало. Хищник, ставший жертвой, старался не сдаться, он знал — если переключиться на холодное дыхание смерти, топот копыт за спиной, лапы откажут. Волк просто бежал. Рывок. Еще рывок.       Он не видел, куда бежит, не видел, где его враги. И не только ливень всему виной, туман от острой боли размывал картинку лучше дождя: эта белая пелена появилась изнутри, посылая тревожные сигналы в атрофированный мозг хищника от вопящих о помощи лап, от каждой клеточки тела, от сердца, отбивавшего такой бешеный ритм, что надежды почти не оставалось. Изредка волк судорожно вёл головой в сторону, в надежде избавиться от настойчивых воплей своего пропитанного болью и усталостью тела. Чтобы бежать. Чтобы переставлять отяжелевшие лапы. Шаг. Еще шаг.       Вой его — не зов о помощи, не мольба, нет. Вой его — это то, как боль выходит наружу, это отчаянный и дерзкий всплеск, насмешка в сторону преследователей, без этого он давно сдался бы. Но звук собственного голоса — пусть он и схож с предсмертной агонией — дает ему понять, что он все еще жив, что... Как хочется сказать, что до сих пор есть надежда, но ее нет. И не было с того момента, как охотники отыскали логово волчьей семьи. Уже тогда, с тем же диким воем бросаясь прочь и уводя людей от серой волчицы с двумя подросшими волчатами, хищник знал, чем все кончится. Смерть... От всадников с ружьями не уйти волку. Сначала нельзя, но возможно, а потом… Потом не хватает сил.       Какая-то неглубокая расселина с бурлящей водой на дне преградила путь, сверкая своей темно-синей, почти черной гладью и белыми гребнями быстрых потоков. Волк знал этот, столь милый в лучшие времена, ручей, во время дождя превратившийся в маленькую, но быструю речку. Затуманенным взором увидел хищник в окружении стремительного течения верхушки камней. Нельзя останавливаться, нельзя думать, нельзя ждать. Как только остановишься — уже не сможешь прыгнуть, не сможешь бежать. Прыжок. Еще прыжок.       Брызги ледяной воды немного остудили лапы, горевшие огнем. Но как только истертые подушечки лап вновь коснулись земли, боль вернулась, с новой силой набрасываясь на зверя. Морда снова дернулась, преодолевая вспышки судороги в лапах.       Чуткий слух не мог не уловить нарастающий топот копыт, лошадиное ржание. До этого звук был фоновым, но теперь угроза приближалась, тяжелой тучей нависая над волком.       Плети со свистом опускались на мокрые от пота шкуры коней, и громкое похрапывание вырывалось из их вспененных ртов. На мордах было какое-то единое обезумевшее выражение испуга и покорности боли, ставшей привычкой.       Уже почти что в спину волку дышали поджарые борзые, немного поодаль грузно бежала тройка волкодавов, а чуть ли не у самых ног всадников мчались остальные собаки, в основном — дворняги. Глаза каждой яркими угольками пылали в темноте ночи ненавистью к дальнему родичу. Кровавый след... Жадно слизывали эти шавки блестящие капли крови с земли вперемешку с грязью и водой. Им мало. Они хотят еще. Они жаждут крови. Смотреть прямо. Нельзя оборачиваться.       Но сбито уже дыхание, казалось, что воздух вдруг кончился в легких, испарился. Гром в небе вторил громовому топоту копыт, приближающемся с каждой секундой. Волк больше не мог выть, и только гулкие, частые удары сердца слышал он, только так он понимал, что все еще жив.       Собаки не потеряют след, их не обманешь теперь. Кровь пробудила в них древнее желание — желание убивать. Кровь — слабость. Первые капли крови, упавшие на землю, значат, что противник ранен, что так или иначе он будет повержен. Каждая шавка припустила вперед с новыми силами, чувствуя слабину врага. А где же брать силы волку? Он знал, что всадники не ослабеют, и это придавало ему сил, чтобы бороться. Лапы сами несли его, они были будто отдельно от тела… Но почему-то кислорода теперь стало мало, нужно дышать. Вдох. Выдох.       Черная тень вдруг появилась рядом. В первый раз волка сковал леденящий разум страх. Неужели это конец? Неужели борьба окончена?       Но тень лишь двигалась в унисон с хищником, она повторяла его движения точь-в-точь, словно... настоящая тень. У темного пятна стали появляться очертания — и вот рядом со зверем уже бежит его собрат — черный волк-исполин. Шкура его лоснилась и сверкала в невидимых лучах луны, голубые, как небеса в яркий солнечный день, глаза излучали теплый свет, оставляя позади едва заметный шлейф.       Морда волка склонялась все ниже к земле, так, что заляпанный грязью нос уже почти касался редких мокрых травинок. Упасть — значит сдаться, и он уже почти готов к этому.       Вдруг, черный исполин в одно мгновение оказался рядом с волком, и резкий порыв ветра дал хищнику возможность вздохнуть; морда странного пришельца неожиданно мягко приподняла его собственную, и где-то невдалеке увидел уставший волк такие знакомые силуэты. Всем телом чувствовал он холодок, исходящий от собрата, бегущего в ногу с ним.       Семья... Волчица стояла на опушке и наблюдала за волчатами, весело резвящимися в высокой траве, с щенячьим визгом покусывающими друг друга маленькими зубками. Второе дыхание открылось у отца семейства, словно боль прошла, словно нет охотников, нет их откормленных собак и нет смерти. Бежать. Бежать.       Волчица уже поворачивала изящную голову в его сторону, как сильный порыв ветра вернул волка в действительность, рассеивая пустые иллюзии. Лысый откос, на котором не было ничего, кроме скользких камней. Мираж... Это был просто мираж, неживая картинка. Протяжный, наполненный горечью вой долгим эхом вознёсся вверх, к застланному темными грозовыми облаками небу.       Бежать было некуда, слишком поздно менять направление. И хищник остановился. Остановился, потому что снова бежать больше не нужно. Потому что бежать некуда.       Он стоял на краю обрыва и смотрел вниз как-то безжизненно, будто бы огонек, еще теплившийся в нем, угас вместе с видением, накликанным воспаленным рассудком. Волк смотрел на мелкий щебень, сыплющийся вниз из-под его дрожащих лап. Где-то далеко внизу камни с бульканьем падали в реку, не похожую на тот озверевший из-за дождя ручей, нет. Это была настоящая река: очень много холодной воды, крутые берега и сильнейшая стремена.       Как хотелось хищнику просто лечь и погрузиться в пустоту, блаженную пустоту. Но он не ляжет. Он не падет перед врагом на колени.       Крупные капли дождя слезами скатывались по морде, но волки не умеют плакать, так ведь?.. Нужно оглянуться, нужно посмотреть противнику в глаза. Оглянуться. Назад дороги нет.       Первыми прибежали слегка запыхавшиеся борзые, а потом кучей завалились на круглый пятачок земли перед утесом и все оставшиеся всадники и псы. Заливистый громкий лай, ржание лошадей, встававших на дыбы и изгибавших лебединые шеи, грубые окрики охотников — все это било по ушам, мешало сосредоточиться.       Стайками, храбрейшие из трусливых шавок с мерзким тявканьем стали приближаться к неподвижному, как статуя, хищнику. Дрожь волка выдавала его усталость, а мокрая, свалявшаяся нелепыми клочьями шерсть, придавала собакам еще больше уверенности в его плачевном состоянии. Как стервятники, они кружили и кружили вокруг волка, провоцировали, но тот стоял, с каменным равнодушием глядя на их откормленные, но от этого не менее жалкие тела.       Люди, сидя на взмыленных скакунах, с усмешкой смотрели на это, делали ставки, весело переглядывались, свистом и чмоканьем подначивая собак. Охота была для них только развлечением, игрой, и волк уже проиграл. Он был обречен заранее.       Какая-то рыжая борзая тихо зашла за спину лесному хищнику и с рычанием бросилась на него. Растерявшись на мгновение, он сбросил собаку со спины и вонзился зубами в ее шею, прокусывая нежную кожу и чувствуя, как пасть наполняется теплой кровью. Но волк переборол зов крови и отбросил борзую, которая с поскуливанием отползла в сторону. Он не рычал — на это не было сил, а ведь еще нужно, чтобы билось сердце… Стук сердца. Удар за ударом.       Собаки лаяли, стараясь придать себе храбрости, и бросали косые взгляды на рыжую борзую, которая дергалась в судорогах; из порванного горла ручьем лилась на влажную землю кровь. Однако никто не решался наброситься на волка, хотя лапы его предательски подкашивались, и зверь бывало уже почти падал.       Всадники заволновались и стали совещаться, перекрикивая ветер. Какой-то молодой охотник предложил застрелить волка, чтобы он не покалечил собак, каждая из которых стоила немалых денег, и предложение его приняли на ура.       Волк будто бы слышал, понимал их разговор и стал отступать назад. Шаг. Еще шаг.       Хищник почувствовал, как щебень сыплется из-под задних лап, и остановился, подняв взгляд на людей, один из которых — тот самый, молодой, — поднял охотничье ружье. Блестящее дуло его хищных зверем уставилось в грудь волка. Внезапно, глаза их встретились. Глаза волка и человека. И парень остановился, так и не нажав на курок. Охотник, как завороженный, глядел на хищника и не мог оторваться. Он был очарован не только красотой желтых, хоть и потухших, глаз, но и тем, что читалось в этом взгляде. В нем не было мольбы, не было страха, только жалость и физическая боль. И жалость не к самому себе — жалость к людям.       Кто-то сзади крикнул, чтобы он поторапливался и кончал уже с этим, но паренек не двигался, держа волка на прицеле, и не мог выстрелить.        А волк ждал. Не чуда, нет, просто конца.        Устав от мелькания однообразных собачьих морд и людских лиц, он посмотрел за их спины — туда, где распростерлась бескрайняя пустошь с редкими, но довольно высокими деревцами. Туда, где стоял черный исполин. Стоял и смотрел на него своими яркими голубыми глазами. Потом он внезапно поднял голову и взвыл, не издав ни звука, а вместо обычного воя где-то в вышине синхронно раздался свист ветра...       Паренек, увидев, что волк смотрит куда-то вдаль, обернулся, но не увидел ничего, кроме унылого пейзажа.       По морде волка все стекали капли дождя и, оставив влажную дорожку на ней, падали на землю. И стук их о камни похож был на какую-то мелодию — красивую, но в то же время пугающую. Кап... Кап...       Люди устали стоять под проливным дождем, и зрелый мужчина, крикнув что-то парню, раздраженно выхватил свое ружье и выстрелил, не раздумывая ни секунды. Увидев сноп искр, вырвавшихся во время выстрела, волк поднял морду к темному, затянутому почти черными облаками небу и устремил вверх протяжный вой, будто надеялся, что где-то далеко отсюда его прощальный возглас будет услышан. А может он просто хотел плюнуть в лицо людям, показать, что смерть ему не страшна, что это не конец?.. Быть может.        Заряд, выпущенный второпях, но с маленького расстояния, попал в область сердца волка, так и не сошедшего с места.       Но слишком близко к краю стоял хищник, слишком сильной была ударная волна, и волк, как в замедленной съемке, начал валиться набок. Однако за его спиной не было земли, на которую можно было бы опереться, там была только пропасть. И он провалился в эту пропасть. Люди переругивались, кричали друг на друга, перекидывали вину, но потом решили, что здесь делать больше нечего, и ушли. Остался только паренек. Сойдя с коня, подошел он к краю обрыва, посмотрел вниз и склонил голову, будто отдавая дань уважения хищнику. Грубый оклик выдернул его из размышлений, и молодой охотник, окинув напоследок открывавшийся с утеса вид, вскочил на гнедого жеребца и ускакал прочь. А волк падал.       Он падал, и воздух окутывал его мягким, но прохладным облаком. Падение с такой высоты в воду подобно падению с той же высоты на асфальт, поэтому хищник, соприкоснувшись с водой, уже не мог почувствовать, как теплое течение смывает грязь и кровь с лап, как свалявшаяся шерсть распушается, как расслабляются напряженные до судороги мышцы, как ледяная вода вокруг стремнины смывает с морды капли дождя...

Вот и конец.

      Не будет шкура волка лежать у камина, не будет волчий клык болтаться на цепочке на чьей-то шее, не будет волчья голова висеть на стене, глядя на все остекленевшими глазами. А что желал он, делая те роковые шаги? Уж не этого ли?..  Вой в тот момент, когда заряд нашел цель, затих почти сразу, но его отголосок еще долго гулял в вышине вперемешку с завыванием ветра.