Объяснение

Наглухо запертая дверь отворилась хозяйским ключом, и революционеры обернулись. Под взглядом безразличного к жизни человека обсуждение прекратилось. Во главе стола находилось место вошедшего, а справа сидел и давил ухмылку его приближённый, мигом убрав небрежно закинутую руку с пустующего стула. Конечно, Николай Всеволодович это заметил: - Пётр Степанович! Испугал? Что ж, виноват, но не мог не вмешаться. Вот Вы утверждаете, что вера равняется преклонению пред Богом,-легко и непринуждённо обратился к приближённому Ставрогин. В той же вальяжной манере он опустился на заждавшийся его скрипучий стул. - Верно, совершенно так, как Вы изволили заметить, Николай Всеволодович!-сияющая миражным оазисом улыбка покорно встретила давно не верящий ей взгляд. - И оттого религия жалкая?-бесстрастное и презрительное лицо. - Как с языка сняли, милейший,-утвердительный кивок. Настоящие беседы двоих протекали в жестах, фразы служили прикрытием от нежелательной публики. Игра слов была необычайно глупым занятием, а потому продолжалась. - Так скажите мне вот что: как называется Ваша вера? - Ну что Вы, Ставрогин, помилуйте! Ваш покорный слуга — убеждённый нигилист. Да и ни к чему мне религию иметь. - А все присутствующие здесь — тоже нигилисты?- обводит рукой толпу, чтобы заставить её поверить в свою значимость и незаменимость. Стадо встрепенулось и оживлённо стало оправдывать себя. - Конечно! - Да, Николай Всеволодович! - Да как иначе, при таком-то предводителе? - Помилуйте! Я чистокровный нигилист, это они вот, они потворствуют нашим противникам!-отозвалась самая пугливая овца. Как среди голодных стервятников раздалось бы скрежещущее: «Кар!» — так и Николай Всеволодович в долгу перед людьми доверенными не остался: - Прекратите балаган!.. А теперь пусть каждый обратится к своему соседу. Да, господа, да, взгляните друг на друга и скажите, что перед вами?-властный поворот головы в сторону — хитрый цепляющий взгляд служит ответом: Верховенский, какая удача! Мне и думать не придётся — недавно строили один другому поросячьи рыла. Так что вижу совершенного борова! Корчащийся в глотке Петра Степановича смех привлёк всеобщее внимание: - Прелестная речь, дражайший Николай Всеволодович!.. А вы все чего уставились? Неужто мимо ушей пропустили?! Смотреть в глаза и отвечать, сию же минуту и вслух! Теперь гул поднялся чуть более тихий, чем предшествующий явлению предводителя. Потому ли, что желаемое стало обязательным, или причиной служило банальное неудовольствие от вынужденных оскорблений. Никто не знал. Ведь гораздо приятнее слышать и выкрикивать брань привольную. Недвижимо безразличным взглядом Ставрогин, казалось, объял крохотную комнату, в которой неведомым образом умещался почти готовый переворот. Верхновенский восседал рядом, удобно подперев щёку рукой, и наблюдал, улыбаясь собственным мыслям. Так случилось, что сотоварищи повернули головы друг к другу одновременно. Данное обстоятельство повергло Петра Степановича в шок, но развеселило Николая Всеволодовича. Да так, что обычно ровные уголки рта, слегка приподнимаемые лишь в крайнем случае, устрашающе растянулись в разные стороны. Они почти что коснулись гладких бакенбард. Невольная радость посетила и Верховенского, он показательно рассмеялся. - Что же Вы, в самом деле, Пётр Степанович? Ответьте и мне. - Дайте же подумать,-слова тонули в перешёптываниях,-Я, Николай Всеволодович, вижу нарцисса. - То есть, Вы называете меня... - О, не подумайте ничего дурного! Цветок — до тошноты белые лепестки — да с жёлтыми руками в красной каёмке. - Вы объяснитесь. - Сию минуту: белый... - Господа, достаточно! Было столь отвратительно и мерзко, что я положительно доволен. Возликовали и зашумели, даже сильнее, чем обычно бранились. А Верховенский замер, глупо опустив взгляд на стол. Привычное чувство ненужности кольнуло изнутри и погасло. Вот и улыбка натянута, как новенькая. Ставрогин обратился к Петру Степановичу, склонившись так, чтобы ни одно лишнее ухо не услышало железного тона: - Вы не поняли. Я выслушаю, но позже,-и снова отвлёкся от Верховенского, всем торсом обратившись к Липутину. Делает вид, будто поглощён нелепыми рассуждениями о том, что Бог есть Дьявол, и наоборот. - Как пожелаете,-шепнул Пётр Степанович. Его рука уже зачерпывала чай ложечкой, и он нетерпеливо вливал напиток в себя. *** На следующей неделе в полдень дверь комнаты Ставрогина вздрогнула от настойчивого стука. - Верховенский, зайдите ко мне,-не отрывая головы от чтения, заявил он чуть громче обычного. - Вы желали меня видеть, Николай Всеволодович?-неслышно зашёл и запер дверь Пётр Степанович. - Садитесь,-уверенный кивок, приковывающий ноги к полу. Ставрогин выдал подобие усмешки,-Нарцисс... - Да? Вы что-то сказали? - Помните, несколько дней назад Вы сравнили меня с цветком? Объяснитесь,-на последнем слове он захлопнул книгу, не оставив закладки. - Ах, Николай Всеволодович, всё об одном и том же. Да давно себя-то видели? Холёный педант, одежда мягкая и всё чаще белая. В свою очередь, кожа не то чтобы бледная, скорее, желтоватая. Как будто от болезни и галлюцинаций Ваших — это хрупкие лепестки. И Вы весь из себя такой светлый наружно, что каждый в обморок грохнется, дорожку собой выстелет, только б ботинок Ваш на них-то хоть краешком ступил. На совершенство Ваше — как и на цветы — не посягнут, ни-ни!.. Да вот незадача: милые багровые пятна на руках. Их никто не видит, кроме Вас: такие они маленькие. Похожи на каёмку или алый обруч вокруг светила. Кажется, оттого я Вас и назвал Солнцем. На нём тоже пятна, хотя никто об этом не знает,-он умолк, но губами шевелить продолжал: «Никто, кроме червя, добровольно тлеющего под его жаром». - По вашему разумению, я выхожу безукоризненный идол. А говорили, что не веруете,-сложив руки в замок, он приподнял их к лицу, закрыв полуулыбку, что выражала... упрёк или, может быть, любопытство? В непроницаемом взгляде и стальном голосе это едва возможно угадать. - Как же, как же, Ставрогин! Да разве поклоняются тем, кто с изъянами? Разве Господь осквернял людей бранью, выгоняя их из рая? Или это он соблазнил Еву? Нет уж, позвольте с Вами не согласиться,-показательно замотал головой Верховенский, выражая толику презрения к данному вопросу. - Пожалуй, что не выгонял. Да только вот распяли сына его на кресте, а он и не вмешивался. Изъяны уже имеются, уверен, при личной встрече мы бы увидели больше,-теперь глаза неотрывно следили за единственной жизнью, что когда либо появлялась в этом кабинете. Такой несуразной и взбалмошной, как и блики на лице собеседника от солнечного света. - Я правильно понимаю, Николай Всеволодович? Вы хотите сказать...-удивление, догадка, вполне возможно, что и страх — всё потонуло в крохотных искрах чуть ниже зрачков. - Нет, я ничего не хочу сказать, я заявляю: Ваша вера во мне,-игру предводителя, как и его роль в заговоре, понимали немногие. На деле, он умел подмечать мельчайшие детали, задавать самые личные вопросы. В этом видели наглость, но даже в данный момент им руководило исключительно желание узнать новую тайну. - О, Ставрогин, это полнейшая чушь!-улыбка вернулась на своё законное место, и узнать правду, казалось бы, проблематично. Однако, уголки рта слегка подрагивали. Вряд ли это случалось из-за неприязни к собеседнику — все революционеры знали, кто души в их предводителе не чаял. - Да что Вы? - Давайте я проведаю Вас дня через два, не больше. Температура как раз спадёт, и новый бред рассудка мыслям ясным уступит. - Неужто сбегаете от человека, на которого наглядеться не могли? Это Вы, Вы меня таким выдумали, клялись в преданности и уважении! Теперь же убегаете с Вашего тонущего корабля, хотя вот она, Америка, совсем близко. Вы-то и Колумб? Нет-нет, Вы после всего этого лишь крыса. - Всё-всё, понял. Стою на месте, не смею и шагу без Вашего слова сделать. Ни-ни! - Ваше притворство неуместно. Извольте быть честным. - Никак не могу, при всём уважении. - Вот как. И почему же? - Честность подразумевает честь, не так ли? Видите ли Вы перед собой человека с честью? Я же мошенник, и только. - С честью — нет. Но вы всё ещё способны быть честным. - Надо же! Так просветите скорее. - Всего лишь будьте настоящим. - Открыли Америку... Я... - Верховенский! Докажите, что я ошибаюсь в Вашей чрезмерной покорности мне. Из ряда вон выходящий поступок — и никогда впредь не стану в Вас сомневаться. Слово Ставрогина. - Наконец, это нелепо. И с какой стати мне доказывать Вам-? - С такой, что Ваш мерзкий рот на это весьма способен, и не только словами. Это он оставил след на моей руке. Целовали же, как Христову плоть... От Ваших клыков с ядом и взялись все пятна. - От моих-то? О, позвольте, Николай Всеволодович! Да можно ли винить во всём червя Вашего? Я ведь повсюду следую за Вами из благороднейших побуждений! И вот какой я получил ответ. Ни слова благодарности, одни укоры. Однако так даже хорошо — человечность Вам не к лицу. - По-вашему, я не человек. Тогда кто? - Солнце или нарцисс. - А если более глобально? - Определённо выше человека. - Пётр Степанович, хватит юлить. Бог? Идол? - Скорее, второе. Но Вы совсем не Бог, вернее, совершенно ему противоположное. - Хотите сказать, что я Дьявол? - Вовсе нет. - Бес, что ли? - Да, именно, бес! Бесы... Вы же в них не уверовали, лишь подобных себе искали, душевную боль и совесть заглушая. - Вздор! И ради этого я уделил Вам своё время? - А слуга Ваш ни при чём, Николай Всеволодович — много и долго сами себе думали и сами накручивали мысли обо мне. Я же, в сравнении с Вами, невероятно бесполезен — бескрылая бабочка, которую и в коллекцию-то не включишь, а— - речь прервал раздражённый взмах руки собеседника. - Пошёл вон! - Слушаюсь! Вдруг, из рукава Верховенского вылетел красный мяч. Упал на пол и покатился к самым ногам Ставрогина. - Это то, что я думаю? - Конечно, ведь ум Ваш не знает границ. Извольте, я подниму. Проворно упав на колени, он протянул руку к мячу, но, сделав вид, будто не видит ярко-красного шара, подался вперёд. Цель оказалась в руке, и тут Пётр Степанович задумал совершить шалость. Приложив мяч к щиколотке Ставрогина, покатил его вверх, к голени. - Немедленно прекратите,-послышалось сквозь шипение. - Сейчас-сейчас. Снесите ещё минуту, куда спешить? Николай Всеволодович игр не любил, и давно бы приподнял ногу, чтобы ударом сломать плечо наглеца, если бы меж ними было чуть большее расстояние. Действий, возымевших меньший эффект, он не счёл нужным предпринять. Но вот Верхновенский приподнялся, и надобность в пинке исчезла — спустя две секунды на счастье длинная шея будет свёрнута. Пётр Степанович же имел другие планы — мяч оказался в непозволительной близости к чувствительнейшему месту. Холод кожи мяча разъярил Ставрогина донельзя. И всё же он преспокойно схватил нерадивого знакомого за шкирку, резко придвинув к себе. - Подлец. Своевольный змей. Верховенский с чувством присел на его колени и, вдруг, произнёс: - Сами просили быть настоящим. Вот он я. Мгновенно приблизил своё лицо к другому, сталкивая их губы вместе. Сдвинув брови, Ставрогин яро воспротивился: громкое мычание, руки, упершиеся в чужую грудь и наиболее действенное оружие. Укус нижней губы, безусловно, до крови. Пронзительно вскрикнув, Верховенский отпрянул, попутно свалившись с колен. По-комически жалкий вид знакомого натолкнул Николая Всеволодовича на мысль о помиловании. - Тогда вот и я. Что, больно, когда солнце так близко?- он пронзительно рассмеялся, точно всё, связанное с болью, ему в радость. - Пустяки. Ну, я пойду?-тотчас вскочил и поправил костюм, разгладил каждую складку перчатки, только затем повернувшись к двери. - Однако, какая дерзость... Теперь я уверен вполне, что Вы помешанный, и ничего более. Так и быть, ступайте. - Знаете что, Ставрогин? Я никогда в своей жизни так не ошибался. Вы не нарцисс. Вы Венерина мухоловка! Николай Всеволодович радушно засмеялся: - Её Вам и пришлю в знак благодарности, мой червь! Верховенский затворил дверь как можно скорее, чтобы никто боле не услышал внезапного грохота в его груди.