Лед и пламя

Чувствовать, как из головы утекают воспоминания, было больно. Тсуна, лежа щекой на чьей-то мягкой и теплой груди, смотрела бессмысленным взглядом в пустоту тускло освещенной магическими камнями комнаты, медленно, с перерывами проговаривая требуемые слова. Слова, которые должны были лишить ее памяти. Лишить личности. Лишить всего, что было и что могло быть позже. Она знала это, когда шла в башню. Шла бороться с ведьмой, которая устроила этот спектакль, словно наслала проклятье на людской род. На ее поясе тяжелел меч из пламени дракона, а глаза пылали решимостью. А теперь она безвольной куклой лежит на той самой ведьме — беззащитной в своей наготе — и зачитывает под ее диктовку заклинание, а по щеке стекает никем не замеченная одинокая слеза. Тсунаеши больно. Она чувствует, как в ее сердце впиваются осколки льда, как пламя дракона ее меча становится холодным, словно струя жидкого азота. Тсунаеши мечется между людьми, зовущими ее, и каждый раз натыкается на звуконепроницаемую стену — мама, старший брат, Козарт… Они кричат, но тоже останавливаются, не доходя нескольких шагов до стены прочного льда. А она почему-то уверена: этот лед не возьмет даже ее меч при полном пробуждении. Звучат последние аккорды ее жизни — ведьма еще не произнесла заключительных слов убийственного заклинания, а Тсуна уже чувствует, уже знает. Такова уж ее родовая способность, единственная из которых изрядно действует на нервы с самого детства — легендарная интуиция семьи Савада. — Отрекаюсь, — шепчут успокаивающе пухлые губы ведьмы, и Тсунаеши, не издав ни единого лишнего звука, послушно отзывается: — Отрекаюсь… Большие глаза цвета янтаря топит в себе холодный голубой, комнату озаряет яркая вспышка света. Так ушла из мира людей Савада Тсунаеши — первая беспламенная девушка-воин и наследница клана Савада. Ушла и не вернулась, оставив после себя лишь легендарный меч и женщину, удивительно похожую на себя, но имевшую вечно безразличный взгляд голубых глаз и каменное сердце. Годы шли, сменялись раз за разом жаркие и холодные циклы. Ведьма скоро заскучала с послушной куклой-воительницей: у той глаза хоть чуть-чуть менялись лишь на поле боя, при виде необыкновенно искусной работы клинка или в поединке с сильным противником. При виде женщины столь неземной красоты, как ведьма, Тсунаеши не подавала даже малейших признаков интереса. Ведьма после осознания этого факта еще повздыхала пару дней, посчитала своих воинов, да и решила отправить свою поломанную малышку Вонголу за какой-нибудь дальний рубеж. А на прощание, когда женщина стояла, преклонив колено, склонив голову с непослушными рыже-русыми волосами и уперев лезвие легендарного оружия в камень мостовой, ведьма объявила Вонголе наказание: «Раз ты посмела наскучить мне, воительница, я забираю у тебя мой дар: ты не сможешь чувствовать меня в далеком районе Нами. Ты будешь тосковать по единственному живому, что оставалось в твоем сердце и твоем уме». И отобрала дар — и Вонгола даже не вздрогнула, когда из ее опустевшей без воспоминаний («У настоящих рыцарей Вашей Королевы нет прошлого») головы вырвали, словно деревенскими вилами стог сена, чувство присутствия теплых, горячих, а порой леденящих чувств ее Королевы. Хотя внутри воительница почувствовала странное жжение вокруг глаз, а в горле почему-то встал ком. Но женщина решила просто обратиться к лекарю на ближайшем привале по пути в Нами — возможно, какой-то застаревший шрам опять ноет, требуя внимания. Такое порой случалось. Поэтому Вонгола поднялась с колен, когда Королева позволила, и, почтительно поклонившись, стремительно развернулась, взметнув полы желто-красного плаща рыцаря Армии Ее Величества. И, сжав губы и насупив брови, твердым шагом направилась к выходу: требовалось спуститься вниз, на долгие сорок этажей замка Королевы, чтобы отправиться в путь. Королева приказала — и приказ будет исполнен. Тсунаеши Вонгола с честью будет нести дозор на северной границе, оберегая покой своей Королевы и мирных жителей, которых ей поручила защищать Повелительница. Больше в Замок Королевы Тсунаеши не возвращалась. А через двести лет после ее ухода (изгнания) королеву убили, ее собратьев-рыцарей совратили с пути, что был ниспослан всем рыцарям Ее Величества Богом, а она, отсеченная от ведьмы-правительницы Страны Солнца, даже не почувствовала этого. И лишь продолжила нести свой молчаливый дозор за холодными горами, обозначавшими Северную границу с Родиной воительницы. Шли столетия. Тсунаеши не знала, сколько прошло лет с тех пор, как ее Королева сослала ее в этот снежный ад. Посреди горных хребтов близ маленькой зимней деревушки Намимори редко переставала метель, залеплявшая глаза, но Вонгола упорно трижды в день облетала окрестности, выискивая следы, ауры возможных лазутчиков из вражеского королевства. Королева должна быть в безопасности. С этой стороны угроза не пройдет. Тсунаеши мерзла на спине Кая — голубого лутейского дракона, дарованного ей лично королевой много лет назад, пока она была еще молода и горяча, насколько это возможно с ее жидким азотом, неспешно текущим по сосудам. Пока она была в милости у Королевы. Тсунаеши мерзла трижды в сутки, а после возвращалась в умело отопленную глубокую пещеру, оставляла дракона поближе к холоду, от которого он подпитывался силой, а сама уходила дальше — и, переодевшись в другой плащ, чуть менее теплый, чем тот, что был оставлен сушиться с противоположной стороны от Вонголы, сворачивалась вокруг жаркого костра, глядя безразличными голубыми глазами куда-то в самую суть пламени. И чувствовала нечто тянущее в районе сердца — такое, от чего хотелось скулить, словно побитой собаке, чувствуя тепло вроде бы неживого огня, видя, как он танцует, разбрасывая вокруг себя языки пламени и черные угольки сгоревшей древесины — потому что костер мог, огражденный величиной круга из дров под ним, а Тсунаеши, у которой были руки и ноги, которые она умела контролировать и шла куда хотела (если бы), не могла. Она не могла греть. Не могла гореть, как этот прекрасный в своем танце костер. Не могла даже притвориться такой же живой, как он, этот искусственно зажженный жар солнца на земле. Каждый раз, доходя до таких мыслей, воительница крепко жмурилась, надолго задерживала дыхание, а после, выдохнув изрядное количество теплого воздуха, отворачивалась от зазывно полыхающего пламени, только лежа на другом боку открывая по-прежнему голубые, словно льдинки, большие глаза. Нет, это все глупости. Бог-Отец даровал жизнь ей, рыцарям, другим людям и их Королеве, а огонь — он без души, без сердца и его нельзя ранить мечом. Он не живой. По крайней мере, точно не более живой, чем она сама. И она устраивалась неуютно на крепких руках, переворачиваясь с бока на спину и обратно, и засыпала тяжелым сном. И ей, Тсунаеши Вонголе, Воительнице Ее Величества, ничего не снилось. Как и всегда. Как с самого ее прибытия в мир людей. Так вышло, что однажды Тсунаеши увидела в горах совсем юного мальчишку — он закопался по самые уши, спрятанные в ткани пушистого капюшона, в снежный сугроб. Тсунаеши, пролетая мимо, споро вздернула его за одежду на спину Кая и прижала задрожавшего всем телом ребенка к себе. Она знала, что ее тело, несмотря на ледяной раствор вместо крови, всегда дышит теплом — Королева говорила ей это в свое время, пока ценила ее тепло в своей постели. Вонгола в это время кружила вокруг доверенной ей территории уже третий круг — последний, поэтому мальчика она могла сразу доставить в пещеру и отогреть у костра. Дети — такие же дары Бога, как и они, Рыцари ее Величества. Вонгола всегда считала так и была твердо уверена. Ведь пусть они и родились рыцарями, искусными воинами и защитниками Королевы, но эти маленькие люди позже вырастали стражами городских ворот, солдатами пехоты и конницы, фермерами и родителями, в конце концов. Ведь не им же, рыцарям, выращивать овощи и ловить дичь к обеду ее Величества: у них была совсем другая роль. А люди, которые поголовно в прошлом были детьми, справлялись с этой задачей как нельзя лучше. Поэтому и этого мальчика нельзя было оставлять одного в горах, в снегу, на холоде — если уж она заметила его с высоты полета Кая, значит, Бог не уготовил ему еще смерти. Значит, он еще пригодится Королеве, будет кормить ее или стражников ворот в Ёкомэси — городе, в котором находился замок ее Величества. Значит, мальчик должен жить, а она должна обеспечить ему эту жизнь, насколько будет способна. Приземлившись на выступе у входа в уже такую привычную пещеру, Вонгола спустилась по услужливо подставленному крылу своего дракона, все еще держа на руках мальчика. Тот мелко подрагивал, но теперь Тсунаеши считала это скорее хорошим признаком, чем плохим — значит, человечек еще жив и, возможно, даже в сознании. Войдя в теплую часть пещеры, Тсунаеши сдернула с узкого выступа, который использовала в качестве своеобразного держателя для одежды, один более тонкий плащ и отрез ткани, которым укрывалась на манер одеяла в особенно морозные ночи. Затем на холодный камень под ногами полетел ее нынешний плащ, на сухую меховую подкладку которого тут же опустилось одеяло, а затем и тонкий плащ. Мальчишка был высвобожден из промокшей насквозь куртки в воздухе, после чего уложен на импровизированное ложе, а затем раздет догола, растерт до покрасневшей от прилившей крови кожи и крепко и туго укутан в одеяло и тонкий плащ Вонголы, после чего перевернут чуть поудобнее, чуть дальше лицом и ближе ногами к костру. И лишь услышав спокойный, мерный вздох, Тсунаеши отвлеклась от маленького человека, вновь поднимаясь на ноги и отправляясь на поиски сменной одежды уже себе — пусть у плаща хотя бы подкладка была сухой, но штаны и легкая майка уже промокли и мерзко липли к коже мечницы. Ребенок заворочался через два часа — когда Вонгола уже благополучно поела грубо приготовленного на огне мяса с похлебкой из скудных трав Северных Гор и оставила порцию, равную своей, подобранному мальчику, которому требовались силы на восстановление. Смуглый, с румяным от тепла лицом ребенок открыл чуть раскосые янтарные глаза и, перестав пытаться выбраться из тугого кокона греющих его материй, стал вовсю рассматривать хмурую Тсунаеши, ворочавшую подложенное только что в огонь бревнышко. — Ты кто? — хрипло — со сна или от холода — спросил мальчик, не отрывая любопытного и чуть подозрительного взгляда от незнакомой женщины — мускулистой, такой же смуглой, молодой телом, но такой уставшей, что, кажется, совершенно постаревшей душой. — Меня зовут Вонгола. Тсунаеши Вонгола, — не отрываясь от сосредоточенного обеспечения тепла на ночь, ответила воительница и подложила аккуратно и бесстрашно, почти касаясь пальцами огня, еще одно сухое полено. — Как зовут тебя? — Я Такеши, — твердо сказал этот человеческий детеныш и вновь попытался вывернуться из сковывавших его одеял. — Выпусти меня! Я должен вернуться домой засветло, а то папа обещал отлупить меня своими ножнами вместо утренней тренировки!.. Ой! Я же упал в сугроб и… Это рай, да? Вонгола-сан, это рай? Он тараторил и тараторил, и Тсуна уже и думать забыла о том, что мальчишка вообще балансировал когда-то на грани жизни и жизни калекой, а то и смерти от переохлаждения каких-нибудь важных частей внутри него. Тсунаеши знала, что люди вообще очень хрупкие создания. — Это не рай, — резко возразила женщина, по-солдатски громко и четко — так, что мальчик разом присмирел, перестав брыкаться и замолчав. — Я страж, присланный Королевой всея Солнца на Северные границы много лет назад. И я вытащила тебя из снега, заметив во время обхода. А теперь не брыкайся и полежи так еще немного — я закончу с дровами и помогу тебе выпутаться, чтобы в этот ты раз не отморозил себе чего-нибудь. Вы, люди, такие слабые… — Я не слабый! — позабыв завороженно наблюдать за перекатывавшимися под тонкой, блестевшей вблизи яркого костра кожей мышцами воительницы, снова начиная возмущаться, воскликнул мальчик. — И вообще! Почему ты говоришь так, словно сама не человек? Папа говорит, что демонов, о которых в деревне рассказывают, будто они умеют превращаться в людей, не существует, да и в наших краях не водятся те, которые боятся холода и нуждаются в тепле костра. Ты точно человек, или я не Ямамото Такеши, — уверенно подытожил мальчишка и, кажется, хотел ткнуть себя большим пальцем в грудь, но понял, что рука запуталась где-то в складках кокона. — Я рыцарь Ее Величества, — спокойно и твердо возразила Вонгола, откладывая прут зимнего дерева в сторону и поднимая на вмиг помертвевшего мальчишку льдисто-голубые глаза, — а все рыцари Ее Величества посланы нашей Королеве самим Богом. Мы не рождены и нам не суждено умереть, в наших жилах течет жажда битвы, а руки способны лишь убивать врагов и защищать нашу повелительницу, — убежденно говорила женщина, втолковывая эти истории, которые в столице знал любой ребенок возраста найденыша, завороженно глядевшего в ее лицо. — А ты… красивая, — вдруг прервал ее монолог мальчишеский голос, и Тсунаеши вздохнула, покачав головой из стороны в сторону. Маленький человек оказался еще и жутко невнимательным. — Я оставила тебе поесть. Сейчас сядешь, наберешься сил и через тридцать дуновений Керефа* я отвезу тебя домой. Мой дракон предупредит нас о времени. Такеши снова в восторге задергался, только больше запутываясь в теплых слоях, расспрашивая о легендарном звере, который, как уверял папа, существовал лишь в сказках и деревенских байках. Тсунаеши, подобравшаяся близко-близко к мальчишке и теперь медленно высвобождавшая жаждущее движения тельце из складок ткани, медленно и с расстановкой отвечала на все вопросы, порой одергивая слишком энергично помогавшего себе выбраться мальчика. Потом Такеши почти спокойно поел, с удовольствием отрывая мясо крепкими детскими зубами, задал еще множество вопросов, а после едва не уснул, прижатый близко к крепкой и горячей груди Тсунаеши и укрытый ее же теплым плащом. В домик на окраине деревни, куда его лично привела Тсунаеши, он постучался уже полусонный, и даже крепкая затрещина от открывшего дверь мрачного мужчины не разбудила его настолько, чтобы мальчик перестал беспрерывно зевать и тереть кулачками закрывавшиеся глаза. В итоге мужчина ничего не добился, пытаясь выговаривать что-то совершенно сонному ребенку, и просто подхватил того на руки, позволяя устроить тяжелую детскую голову у себя на широком плече, после чего в последний раз выглянул на улицу, глазами ища самозваного спасителя (Такеши, пусть и был одет так же, как при выходе из дома, однако не выглядел ребенком, который сам прошастал где-то в метель до ночи, а потом заявился домой самостоятельно), и, не найдя никого, вошел внутрь домика и заперся на все замки — раз уж сын пришел домой, пора было уже. Тсунаеши же направилась в лес, в место, где оставила Кая, чтобы его не испугались местные жители — почему-то в отдаленных от столицы селениях ее верхового дракона всегда опасались. Женщине предстоял часовой обход вверенных ей территорий — в последний раз в этот день. Так уж повелось, что теперь этот маленький сорванец, Такеши, забирался в ее горы намеренно хотя бы раз в три дня. Сначала Тсуна, как всегда не замечая тока времени, не видела, как меняется маленький мальчик, что хвостиком шастал за воительницей Ее Величества с того ее жеста. А потом Такеши не приходил как-то особенно долго, а Вонгола успокаивала себя тем, что его могли наказать родители за какой-то очередной глупый и рискованный поступок, что он мог уехать учиться, что… Много чего — Тсунаеши все же была далека от жизни людей, но знала, что у них что ни день, то важное дело. Ведь жизнь у человека короткая, а сделать нужно много. Так вот, он ушел очень надолго. Тсунаеши терпеливо ожидала его, каждый вечер оставляя немного мяса или супа в котелке возле огня, но на утро просыпаясь от колючей мордочки будящего ее Кая и видя порцию нетронутой. Но спустя какое-то время в ее горах снова объявился человек — до самой последней родинки и ямочки на подбородке похожий на Такеши, но такой… взрослый. Юноша, а не ребенок и даже не подросток. Вот только слишком уж уверенно человеческий парнишка шел в сторону ее пещеры, да и Кай не проявлял к тому особого интереса. И только увидев этого человека перед собой, посмотрев в его глаза, услышав его добродушную усмешку и оказавшись во внезапных и крепких объятиях Вонгола поняла: это действительно тот самый Такеши Ямамото. Тот ребенок, которого она спасла от обморожения когда-то, очевидно, довольно давно. Тот мальчик, что еще недавно за минуту успевал задать миллион вопросов и который без конца упоминал папу, который учил его фехтовать и жестоко наказывал за проступки, но Такеши все равно знал, что тот его очень любит. Тот самый. А теперь — уже совсем другой. Не мальчик, а молодой мужчина с натренированным телом и мозолистыми широкими ладонями. С традиционным в этих местах клинком, заточенным только с одной стороны, в ножнах на поясе. Выше ее на голову, с жестким ежиком черных волос на голове и все теми же янтарными, чуть раскосыми глазами. — Сколько лет прошло? — спросила она, отстраняясь от горячего крепкого тела. Ямамото посмотрел на нее странно, но быстро изобразил во взгляде смешинку. — Шесть лет, Вонгола. Я учился, прости, что не предупредил. Хотел сделать сюрприз. — Стал мечником? — с интересом в тоне, но не в льдисто-голубых, все также безразличных ко всему глазах спросила женщина, взглядом указывая на ножны на поясе бывшего мальчика. Тот звонко рассмеялся — и Тсунаеши почувствовала, как в ее душе поднимается что-то такое, напирает на грудь, просачивается сквозь ребра, пытается вытащить что-то из недр ее существа прямо на видное Такеши лицо. Но, огорчившись очевидным бездействием хозяйки, ушло обратно внутрь, оставив по себе лишь растерянность, которую Вонгола, впрочем, успешно скрыла от зоркого глаза деревенского паренька. Теперь, когда он уверенно носит на поясе ножны, нужно быть более осторожной, чем когда-то, как оказалось, целых шесть лет назад. А ей показалось, что, должно быть, и одного цикла не прошло. Как странно… Впрочем, весь этот день был странным. Пока Тсунаеши совершала вечерний обход, Такеши вызвался наловить дичи впрок — мол, раз уж дражайшая Вонгола живет в пещере, мясо не испортится. Кай поддержал эту идею громким и, как показалось и Ямамото, и Тсунаеши, радостным рыком. И в итоге по возвращению в пещеру Тсунаеши застала уже готовый обед, который по итогу обладал самым богатым вкусом из всех, что она помнила. — Я спросил про тебя отца, — уже ночью, перед последним обходом сказал Такеши и вытянул руку вверх, к каменному потолку пещеры, растопыривая пальцы и пытаясь поймать ладонью блики от чуть горящего костра. Тсунаеши повернула голову в его сторону, показывая, что слушает, — про рыцарей Ее Величества, помнишь, ты рассказывала мне об этом, когда я был совсем ребенком? Про королеву и Ёкомэси, Солнечную Столицу. И… он рассказал мне много интересного. Особенно: много легенд, Вонгола. Про драконьих рыцарей жестокой и чересчур самостоятельной Королевы, что, будто в сказке, правила сама, которую считали богиней и слушались во всем. Про множество артефактов, выкованных в форме мечей, которые были у каждого из рыцарей. Про доблестных воинов, приходивших сражаться с Королевой, приходивших, чтобы убить ее и ее свиту, но… пропадавших. Исчезавших со всех радаров, когда на них появлялся новый воин — из свиты Королевы-Ведьмы, конечно же. И про храбрую девушку из Рода Савада, не обладавшую Древней магией, которую, как говорят, в тогдашние времена называли Пламенем, но владевшую искусством меча лучше, чем ее старший брат-маг, и которая завладела семейным артефактом — мечом, выкованным из пламени настоящего дракона. — Зачем ты говоришь это? — Вонгола скривилась: одно только «Королева-Ведьма» о ее повелительнице чего стоило. Слушать было неприятно. Даже немного болезненно. Такеши покачал головой, опуская ладонь и на миг прижимая ее к своей груди в районе, где у человека должно находится сердце — самый главный орган, проткнув мечом который можно было точно убить человека. А затем вдруг перевернулся на бок, лицом к Тсунаеши, заглядывая воительнице прямо в глаза с самым серьезным выражением лица. — А знаешь, как звали эту девушку, которая так же, как и многие бравые воины, желавшие смерти Драконьей Королеве, исчезла после того дня? Он воззрился на нее с тем самым взглядом, который говорил: он ждет от нее серьезного, честного ответа. И Тсунаеши покачала головой, сознаваясь: она не знает, как звали эту незнакомку из легенд. — Тсунаеши. Воительница приподняла тонкие брови в скептическом жесте — и что это должно было значить? Она никогда и не думала о том, что Бог даровал ей совершенно уникальное имя — да и, в конце концов, кто-то мог, вдохновившись ее примером, назвать ребенка тем же именем. Такое бывало, пусть и не столь часто — имена королевских Рыцарей были священны почти для всех в королевстве. — Сколько ты живешь, Вонгола? Откуда у тебя это имя? Что ты помнишь из того, что было перед тем, как ты очнулась в ногах у своей госпожи? Откуда ты знаешь то, что знаешь, и почему? И почему думаешь, что за пределами Северных гор все еще правит твоя Королева? Лично я о ней никогда не слышал, пока не начал спрашивать отца. У нас давно король управляет страной, Вонгола. Тсунаеши. А этим легендам… Говорят, им не меньше тысячи лет. Поэтому… Поэтому я думаю, что тебе где-то столько же, и что ты — это та самая Савада Тсунаеши. Вонгола вдруг почувствовала острую боль в виске и легла головой на холодный камень, морщась и качая головой. Нет. Это не могло быть правдой. Всего лишь слухи — в отдаленных деревнях люди всегда жили далеким прошлым, а не настоящим. Рыцари не могли проиграть, никто бы не смог свергнуть Королеву, а убить ее… Нет, она бы почувствовала, правда же?.. И Савада… Такая же мечница, как она, которая пошла в бой со своим артефактом, чтобы свергнуть Ведьму… То есть, Королеву, Ее, Вонголы, Королеву… Боже, как все перемешалось в голове. Какие-то образы всплывают в памяти, голоса. И человеческое многоголосье зовет ее по имени, словно она куда-то стремительно уходит от них: «Тсунаеши!» Но перед каждым зовущим Тсуна наталкивается на прочную ледяную стену. А впрочем, достаточно ли прочную? Женщина на ватных ногах шагает к одному из мутных холодных барьеров и ладонью стирает слой ледяной пыли. И замирает на месте, глядя в добрые глаза, отливающие золотом. На бледном лице этого высокого и статного мужчины — улыбка, при виде которой в голове Тсунаеши всплывает определение «облегченная». Он прикладывает большую ладонь к прозрачной и тонкой стене из льда и смотрит на нее, на Тсуну — ждет, чтобы она сделала то же. Это… Что это значит? Но рука сама двигается в нужном направлении, Вонгола — тьфу, то есть, конечно же, Тсуна — даже не успевает сообразить, когда ее ладонь — мозолистая, вся в тонких белесых шрамах — прижимается к руке этого незнакомого мужчины — Иэясу, дубина, ты что же, вдруг забыла, как зовут братика? — с противоположной стороны от ледяного барьера, и прямо под ее ладонью стена вдруг идет трещиной. Она смотрит испуганно, но не может пошевелиться, чтобы отдернуть руку, а взгляд Джотто — первого, основного наследника семьи — вдруг становится печальным и даже возле губ появляется такая странная складка, которая на его породистом лице смотрится как знак абсолютного неудовольствия. Когда ледяные стены, разделяющие ее со множеством людей, рушатся, впуская какофонию самых разных голосов, Тсунаеши видит над собой только размытое, но явно обеспокоенное лицо Такеши. А после глаза сами по себе закрываются, и Савада — кажется, так, да? Дубина, ну конечно же так, это твоя фамилия — проваливается в глубокий сон без сновидений. Тихий, быстрый и неожиданно теплый… Просыпается женщина тоже в тепле — со спины прижимается кто-то очень горячий и твердый, на макушке ощущается дыхание. Она жутко плохо себя чувствует — как будто вчера слишком много выпила с братом, а потом их обоих побил за это Козарт, — поэтому решает, что голову поднимать с мягкой ткани чего-то напоминающего подушку пока рано, и переворачивается на спину, сразу офигевая от двух вещей. Первое: она голая. Прям совсем-совсем. Даже каких-нибудь драных подштанников для решительных целей, и тех не наблюдается. Второе: рядом с ней спал не просто человек, но мужчина. И ладно бы просто мужчина, брат тоже имел вредную привычку засыпать с ней в обнимку, когда Козарт ночью забирал у него полупустую бутылку из-под плохого кагора, но тот, кто тепло и властно приобнимал ее за талию, прижимая к крепкой груди и удерживая на месте, тоже был совершенно обнажен и бесстыдно возбужден. И вообще это до странного напоминало ту неприятную историю-пересказ их с Джотто гувернантки, Кохару-сан, которая пыталась объяснить тогда восьмилетнему Иэясу и шестилетней Тсуне про пестики-тычинки. И так случилось, что она просто проиллюстрировала первую ночь Адама и Евы, которые, конечно, уж спали-то обнаженными и всячески друг к другу прижимались. С детства эта картинка осталась у Тсунаеши в голове, а потому теперь она почувствовала острое смущение пополам с еще более острым желанием вскочить и этому представителю мужского пола отбить все самое дорогое — чтоб неповадно было к ней соваться. Да только вот… — Проснулась? — прозвучал хриплый со сна голос, и оттого более чувственный. Тсуна замерла, напряглась всем телом, понимая, что он явно не сам по себе забрался в ее постель голый и они знакомы. Однако и незнакомый мужчина, не услышав ответа на свой вопрос, вдруг резко сократил расстояние между ними, рукой нажав Тсуне на спину и приблизив ее к смуглому лицу с горящими на нем серьезными янтарными глазами. — Вонгола?.. И тут Тсунаеши почувствовала, как в ее голове словно рухнула плотина, и воспоминания последней… тысячи лет хлынули в ее мозг, под конец накатывая неуклюжими волнами. Она вспомнила и как подчинялась Королеве, и как спала с ней, как была верна ей по гроб жизни, служа в далеких Северных Горах больше шестисот лет, даже когда сама Королева умерла. Вспомнила и других Рыцарей, и Кая, и Такеши… Того самого, который теперь напряженно всматривался в ее лицо и прижимал ее к себе, к тому же явно не обращая внимания на свое возбуждение. — Ээм, — Тсуна решила для начала по возможности отстраниться, потому уперлась привычно-непривычно исполосованными руками в слегка исполосованную похожим образом грудь, надавливая, как бы прося отпустить. Но, не дождавшись никаких ответных действий, отвернув голову в сторону и вниз, пробормотала: — пусти, а… Я… здорова, только… Давай поговорим, когда ты решишь свою утреннюю проблему и мы оба оденемся… В ответ на это рука на ее спине медленно расслабилась, а после и убралась с уже далеко не такой чувствительной кожи вовсе. Тсуна уже вся подобралась, собравшись спереть кусок ткани, ставший на эту ночь импровизированным одеялом, чтобы уйти немного за поворот почти родной пещеры и переодеться, когда грянул хохот. Мужской, такой громкий и низкий, что давил на уши. Она, повернувшись к мальчишке, вообще-то младше ее на девятьсот с немалыми копейками лет, глянула укоризненно и, сделав оскорбленный вид, поднялась, заматываясь в одеяло на манер тоги, которые она видела в портовых странах. Смех прекратился так же внезапно, как начался, и Тсуна обернулась снова, уже стоя на своих ногах и отступив от Такеши на несколько шагов. Глянула с определенной долей любопытства и спросила: — Чего лежим? Подобрал причиндалы и в уголок справа — вода там есть. — Она кивком, не отрывая немного скептичного взгляда карих глаз от явно зазывно раскинувшегося на мехах собственной куртки Ямамото, который так и продолжал лежать, не потрудившись даже бедра прикрыть уголком куртки. На ее слова он только усмехнулся и засверкал янтарными глазами. — Знаешь, никогда не надеялся услышать от тебя слово «причиндалы». — Он усмехнулся, чуть облизав нижнюю губу. — Ты… Ты теперь — Савада Тсунаеши? — неожиданно как-то растеряв весь свой соблазнительный запал, спросил он даже немного по-детски, глядя прямо в глаза самым искренним взглядом. В нем была изрядная доля беспокойства, нетерпения. — Ну, насколько можно быть все той же Савадой Тсунаеши после тысячи лет правдивой веры и обслуживания во всех сферах жизни злейшего врага этой самой Савады, — легко пожав плечами, ответила мечница. — Но я и не та Вонгола, которую создала когда-то Ведьма, чтобы изжить горячеголовую меня… Кстати, это было больно. — Она с укоризной взглянула на парня, щуря глаза и даже чуть согнувшись, чтобы выглядеть совсем как брат, когда ругался на Джи в ответку, если тот спал, например, посреди рабочего дня на рабочем месте. Больше Арчери просто нечем было грешить. Такеши усмехнулся снова и вдруг сел, почти сразу поворачиваясь к Тсунаеши спиной, очевидно, чтобы не смущать ее еще больше. — Зато ты теперь ты. Без этих дурацких внушений о том, что Королева во всем права, без вечной жизни, когда не замечаешь, как пролетают годы и столетия, и даже… Знаешь, у Вонголы глаза были голубые — словно льдинки, безразличные и холодные, я так долго учился читать по ним хоть что-то. А теперь… Они карие. И выразительные очень, да и лицо у тебя выразительное, если быть честным. Тсунаеши пожала плечами и тепло улыбнулась, кивая. — Да-да. А теперь марш в купальню, пока я переодеваюсь, и будем решать с тем, что по твоей вине у меня пропало жизненное предназначение. И семьи нет… Не постучусь же я к каким-нибудь ужасно далеким родственникам братца со словами: «Здрасте, я Тсунаеши, ваша тетка, которой перевалило за тысячу, я все это время служила злой Королеве-Ведьме, которая правила страной века назад, но вы не волнуйтесь, меня вылечил малолетний извращенец». Такеши снова рассмеялся, только теперь легче и одновременно ярче, звонче — заразно жутко, и Тсуна не смогла удержаться, чтобы не улыбнуться. Однако смех этот прекратился так же быстро, как и в первый раз. Тсуна с изрядной долей удивления смотрела на обернувшегося к ней из-за плеча Ямамото. — Вообще-то, — таинственным, но громким шепотом начал он и оскалился, щуря раскосые глаза, — я уже давно хочу тебе сказать, что никуда не отпущу. Хочешь или не хочешь, но тебе придется как-то уживаться со мной. Ты, между прочим, мне жизнь спасла, и не раз, так что бери на себя ответственность. Тсунаеши пораженно приоткрыла рот, не ожидавшая такой наглости. — Это были мои слова! — крикнула она уже вдогонку скрывающемуся за очередным каменным выступом парню. И, услышав его последний смешок, буркнула: — Да после моего сегодняшнего пробуждения ты должен как минимум взять меня в жены и осыпать золотом. Все мужчины кобели, права была Елена… — Эй!