Дай мне руку, чтобы не упасть...

Ну что, дорогой дневник, давай я опишу ситуацию поподробнее. Зовут меня Мона. Некоторые кличут маленьким лопушком. История моего имени, господа, довольно простая, но в целом забавная. Имя мне Талер дал, в честь очень красивой куртизанки.       Матушку мою зовут Шани, она лекарь в храме Мелителе. Уж как бы она не любила весь этот религиозный бред, но выбирать особо не пришлось. Людьми-то надо заниматься, а геморрой молитвами не вылечишь Отца не помню, да и не надо оно мне. Я в детстве мамку часто доставала, но она либо отмахивалась либо переводила тему. Но мне как-то удалось подслушать разговор мамы и её подруги. Папанька мой эльфом был, скоя’таэлем в отряде Йорвета. Матушка нашла его в лесу раненого. Ну по своей природе она всегда была женщиной довольно сердобольной, и не могла оставить беднягу, брошенного товарищами умирать. Да и я бы навряд ли мимо прошла. Выходила она его короче. Прожил он у неё в доме месяца три. Ну и заделал ей ребёнка. Когда  узнал об этом, просто молча собрался и ушёл. Ни здрасте тебе, ни до свидания. Элантир его вроде как зовут. Ну матушка слёз много проливала первое время. Что делать не знала. Думала аборт сделать, да побоялась что родить потом не сможет. И тут я такая вылупилась. Сначала ей было трудновато, но с каждым днём я понимала, что она очень меня любит И чем старше я становилась, тем больше я походила на отца. И светлыми волосами, и формой лица, носа, фигурой. Даже походкой и голосом. Единственное, что мне от Шани досталось, так это глаза. Ну хоть что-то, и на этом спасибо. А вот характер Талера. Ну как же без это, он ведь сидел со мной в отсутствии мамы. То есть — постоянно. Помню, как он брал меня к себе в штаб, к нему тогда приходил ведьмак. Выпивали, вспоминали былые времена. Тогда, весьма подвыпивший Талер усаживал к себе на коленки и учил играть в гвинт. — Талер, ты чему девочку учишь? Ей ещё в куклы, а ты ей под нос карты суёшь. Ребёнком в то время я была проблемным, и как мне тогда казалось — бесстрашным. Не удержалась от крепкого словца. — Вот и играй сам в свои куклы, а я вырасту и в зад тебе стрел натыкаю, будешь как ёжик. Я тебя победю… побежду… одолею, короче! Ведьмак лишь мягко улыбнулся и потрепал девочку по голове. — Не сомневаюсь! Да у неё твой характер, Талер. А мать тогда кто? — Мать у неё Шани. Геральт вопросительно вскинул бровь и отхлебнул эля. Талер лишь глубоко вздохнул — Не я отец ребёнка, Геральт — А кто тогда? —Если так интересно, спроси у Шани. Только не удивляйся, если она запульнёт в тебя что-то тяжелое, или вообще сделает импотентом. — Уж извольте, такого мне не надо. Мне выходок моей Йен хватает. — Дядя Талер, а что такое «импотент»? — А это, солнышко, когда морковка падает и больше не встает. Ну-ка покажи дяде Геральту свои ушки — Ого. — Вот тебе и ого. Отец Моны — ушастый скоя’таэльский выблядок, воспользовавшийся добротой девушки, и обрюхатил её. А когда узнал, что Шани под сердцем чадо его носит, сбежал как трус. Я когда узнал, весь лес прочесал с Роше, дабы найти уёбка и евнухом его сделать, дабы не плодился больше. Он должен был Шани руки целовать и боготворить за то, что она его выходила да ребёнка подарила. Да любой желал бы на его месте оказаться. — Мда, история не из приятных. — Это точно. Одно хорошо, что после рождения Моны Шани хоть зацвела опять, на улицу с дочкой выходит иногда. А то сидит там в своем храме, в окружении больных да сестер Мелителе, обложившись склянками и книгами. Как в заточении, блядь. — Весемир говорит, «всё, что ни делается, всё к лучшему» Я с того дня действительно о многом задумалась и переосмыслила своё отношение к окружающему. Тогда-то я и решила помогать маме.       Начиная с 12 меня отправили в храм Мелителе, познавать медицину под строгим надзором Матери Нэннэке. Должна признать, с виду эта добрая особа оказалась женщиной строгих нравов, которая придерживалась дисциплины и за каждое нарушение правил жестко наказывала. И так уж получилось, что с пелёнок люблю пошалить, мёдом не корми. Наказывали меня постоянно, по-разному, в зависимости от тяжести моего нового «преступления». Эх, вот люблю я персиковое варенье, ничего не могу поделать. За его воровство Нэннэке приказывала запереть меня в комнате на целый день и не давать ничего, кроме сухих хлебных корок и воды. Драку завязать я тоже могла. И это в основном из-за моих ушей. И как бы не пыталась Нэннэке узнать у меня причину, я молчала как партизан. И за это мне доставалось десять плетей. И как-то раз, после очередной драки Нэннэке позвала меня к себе. — И что на этот раз, Мона? —… — Уж изволь не испытывать моё терпение, девочка. Ты прекрасно знаешь, что оно не железное. Или ты опять хочешь отведать плетей? — Нет, матушка. Они опять… опять… — Что «опять»? — Смеются надо мной из-за моих ушей. Бранят мою маму нехорошими словами. — Нэннэке опешила и просто прижала меня к себе. — Мона, — мать Нэннэке взяла меня за руку- этот храм является твоим вторым домом. Ты ничего не должна скрывать от меня и сестёр, особенно такое, ясно? Я разберусь с другими, а теперь иди на ужин.       После этого я перестала пакостить, что не могло не радовать Нэннэке. Другие же просто вздохнули с облегчением. Не могу сказать, что после того случая я обзавелась друзьями. Но по крайней мере другие дети перестали смотреть на меня косо и стали звать в свои игры. Так прошло три долгих года, и моя матушка решила меня навестить. Её волосы отросли и доходили ей до плеч, в глазах читалась усталость, но в них всё ещё жил тот задорный огонёк. На лице появились морщины, но это не портило её. После всех этих долгих лет разлуки она казалась мне роскошной придворной дамой из сказок, или даже королевой. Красивая осанка, осиная талия, присущая аристократам бледность и хрупкость. Сидя постоянно в храме, Шани потеряла свой слегка бронзовый загар, и даже свои веснушки. Она стала невероятно бледной, можно сказать — прозрачной. Я могла разглядеть каждую венку на её прекрасном печальном лице. Именно печальном. Эпидемия бубонной чумы забрало много жизней, и маме приходилось закрывать усопшим глаза. Немощным старикам, детям… Вызима наполнилась больными и мертвецами. Улицы пустуют, и почти в каждом доме слышен плач отчаявшихся родителей. Тогда я не знала, что последний раз вижу свою мать. Шани, поравнявшись со мной, достала из сумки кулон. Он был на серебряной цепочке, из бриллианта в форме слезы. Здесь и дураку понятно, что это — эльфийская работа. Надев мне на шею кулон, мама крепко обняла меня. — Знаешь, мне действительно очень жаль, что я пропустила большую часть твоей жизни. В конце концов я бы очень хотела видеть как ты растёшь и познаёшь мир. Поцеловав меня в лоб, мама пошла к Нэннэке. После того, как мама уехала обратно, я кое-что заметила. Она сильно кашляла, это не было похоже на простуду. И бледность эта отнюдь не является недостатком солнца. Шани тогда уже болела. Чума забрала мою мать спустя месяц. Талер известил меня об этом, и строго наказал не возвращаться в Вызиму. Видимо боялся, что я заражусь. Маму хотели похоронить в Оксенфурте. Она любила это место. Но власти запретили вывозить труп, боясь распространения болезни в других городах. Долгое время я не могла прийти в себя, замкнулась в себе. Мать Нэннэке и остальные даже не знали, что делать. Так продолжалось пол года. И когда сестры в очередной раз начали уговаривать выйти, я резко вылезла из своей «берлоги», привела себя в порядок и усердно принялась постигать науки, дабы продолжить мамино дело. Но та боль осталась в моём сердце до сих пор. Сестры, глядя на меня не могли нарадоваться, но лишь мать Нэннэке, грустно улыбаясь, сверлила меня взглядом. Она видела меня насквозь. В семнадцать лет я стала одной из лучших благодаря своему упорству и усидчивости. Все ученики разошлись кто куда. Некоторые вернулись в отчий дом, некоторые поехали в качестве врачей в крупные города, а кто-то решил связать свою жизнь с религией. Ну, а я решила продолжить своё обучение и стать хирургом. Уж не знаю как, но Нэннэке смогла договориться с Оксенфуртским университетом. Слава Мелителе, что на свете есть такая добрая женщина. Тем временем, чума начала сходить на «нет», и Талер вызвался проводить меня до ближайшего городка. Там нас должен был встретить его друг. И вот, вещи упакованы, а на душе тяжело. Я прожила здесь долгих пять лет, и расставаться с этим местом было нелегко. Тут я услышала голос Талера. — Мона! Мона, едрить твою налево! Что есть мочи, я рванула к своему дорогому другу, спотыкаясь по дороге, и тяжело дыша, я упала в его крепкие объятия и повисла на его шее. Смеясь и плача, я целовала его морщинистое лицо, и принялась говорить, как я скучала и извиняться за отсутствие писем и новостей. Талер, хохоча отцепился от меня и потрепал по голове. — Я тоже скучал, солнце. Давай-ка свои сумки, иди пока попрощайся со своими. Долго я долго на груди Нэннэке, говоря, что она самая лучшая, добрая и справедливая, а она тем временем лишь гладила меня по голове, роняя на мою несчастную глупую голову слёзы. Другие же сестры просто смотрели на это и плакали вместе с нами. И клянусь вам, что этот дождь был самой лучшей наградой для меня. Всю дорогу я рассказывала Талеру о храме, своих шалостях и строгой матери Нэннэке, вызывая каждый раз у него новый приступ смеха. — Кстати, Талер, а кто этот загадочный друг, который должен нас встретить? — Ну почему загадочный? Обычный ведьмак, обычный Геральт. — Геральт?! — Ага, помнишь его? — Конечно, вы ведь с ним вдвоём пытались научить меня играть в гвинт, когда напивались. — Не так уж мы и напивались — буркнул Талер — тем более это полезный навык. — Конечно, кто ж спорит? — Вот и отлично, приедем и покажешь нам с дядюшкой Геральтом чему ты научилась. А мы с ним для тебя несколько бутылок хорошего красного темерского вина припасли. Но если что покрепче захочется, предложим махакамской медовухи. — Ого, а нам сестры в голову вбивали, что алкоголь это яд бесов и дьявола. — Ох уж эти святоши, испортили дитё. А они не говорили тебе часом, что секс тоже плохо. — Ну, сказали, что нельзя до свадьбы — краснея до кончиков своих эльфийских ушей отвечаю я. — Ой, да ладно! И ты в это веришь? Вот веруны ебаные вот дали маху! Солнце, запоминай, дядя Талер хуйню не скажет. Бухло — святое. Не будет бухла, не будет секса, ибо без него пловина либо импотенты, либо монахи. А если трахаться не будем, то вымрем все. Так я и ехала, попутно пересказывая события пятилетней давности и слушая наставления Талера. Приехали мы ближе к ночи. Геральт, встретив нас, окинул меня оценивающим взглядом и повёл в таверну. Сняв мне комнату на ночь, мы пошли отмечать моё поступление в университет. И тут они решили научить меня пить. Да и не с винца они начали, а с медовухи. Штука, должна признать, ядреная. — Не, ну, а хули! Привыкнет со временем, потом спасибо скажет за то, что ни один пиздаблюд её споить не может. Ну короче, понеслась по просёлочной. Окосела я уже после первой КРУЖКИ, а выпила их три. Талер решил ещё налить, но ведьмак, прибывавший в более менее здравом, а главное уме, остановил его. — Талер, хорош. Она ща упадёт. Для первого раза ей хватит. Геральт дотащил мою бредившую тушку до кровати и уложил.        Голова болела, мучил сушняк, ощущение жара и слабости не покидало меня до прихода ведьмака, который заявился ко мне с бокалом вина. — Знаешь, Геральт, когда красивый мужчина заявляется к тебе в комнату с голым торсом и бокалом красного вина, то это наталкиват на неприличные мысли, заставлящие девушку краснеть. — Я бы с превиликим удовольствием поддержал тебя, но боюсь, что Талер мне голову оторвёт. — Конечно оторвёт, — хмыкнула я — кстати, где Талер? — Уехал обратно в Вызиму. Просил записку передать. Мона, ты только не нервничай. Прости, что не предупредил. Уехал по неотложным делам. Слушай во всём Геральта, он хуйни не скажет и не посоветует. Еще раз прости. Талер. — Вот ведь хер моржовый. — обречённо вздохнула. — Геральт, когда выдвигаемся? — Через два часа. Я распорядился, чтобы тебе приготовили ванну. Вчера твою одежду постирали, сухая на стуле весит. Иди пока поешь. Плотно позавтракав перловкой с мясом, я пошла приводить себя в порядок. Посмотрев на себя в зеркало я ужаснулась. На меня смотрела не красивая полуэльфийка, а страшная бабища с красным опухшим лицом и большими тёмно-синими мешками под глазами. Растрепаные волосы торчали клочками в разные стороны, а посиневшие губы придавали моему лицу в придачу болезненый вид. Плюс я воняю, как дохлый утопец. Хм, так вот почему трактирщик шарахнулся в сторону. Мда, я его понимаю. Искупавшись и приведя в более менее нормальный вид свои патлы, я спустилась к Геральту. — Если я снова начну пить, отбери у меня бутылку и дай смачного поджопника. — Всенепременно, хотя лучше хорошенько отшлёпать тебя, а не поджопник. — Это одно и тоже, Геральт. — ответила я, взбираясь на свою кобылу. — Кстати, мы с Талером решили, что ты пока поживёшь в моем доме в Оксенфурте. — У тебя есть дом? — Да. Награда от хорошего заказчика. — Ничего себе наградка — я присвистнула. Дом у Геральта и вправду хороший. А заказчик не поскупился. Большой, три комнаты, кухня, столовая, гостиная и библиотека. В подарок прилагается дворецкий. — Если что надо, проси Абрахама. Дворецкий поклонился, приветствуя меня. — К вашим услугам, Миледи. — Абрахам, покажи Моне её комнату. А я пойду. — Куда это ты, Геральт? — К очередному заказчику. Нужно убить химеру. Дома я не часто бываю. Попрощавшись с Геральтом, Абрахам отвел меня в мою комнату. Большая двуспальная кровать, письменный стол, шкаф и стеллаж с книгами. Комната была в светлых тонах, что не могло не радовать. Знаете, не охота мне описывать два года обучения в Оксенфурте. Ничего интересного не происходило, разве что эта чародейка Йеннифэр к Геральту захаживала. Смотрела на меня свысока и говорила, что не положено женщине в мужском тряпье ходить. Ну, а я что могу сделать, удобно ведь. А на каблуках бегать и проходить практику не кашерно. И решила эта женщина заняться моим гардеробом. Подбирала темно-зеленые, бордовые и бежевые тона.  И украшений понакупала. Хорошая женщина, пусть она и пугала меня в начале. И ведь не зря. К Геральту она приезжала в трёх случаях. Потрахаться, вынести мозг и проверить, не заморил ли Геральт меня голодом. Причём, трахаться и выносить мозг она умела! И ведь не зря: о любовных романах ведьмака чуть ли не легенды ходят! Ссорились они довольно шумно. Порой даже до погрома доходило. Абрахам тем временем прятал меня в комнате и спешил разнимать любовничков. В университете друзей у меня не было, но были хорошие знакомые. Особенно мне запомнился Мастер Яков. Краснолюд с необычным чувством юмора и харизмой. Он считался самым спокойным преподавателем, но даже его можно было вывести из себя. Каждый раз когда он злился, его усы забавно шевелились, а уши краснели. Сам Яков надувался как шар, что непроизвольно вызывало у меня улыбку. — Смеёшься, негодница? Все хохочешь?! Вот как назначу отработку на месяц, так будешь знать! А я, не прекращая смеяться, извинялась и кланялась, что вызывало у Мастера ответную улыбку. Два года пролетели довольно быстро, и я решила вернуться в Вызиму. В наследство от матушки мне достался небольшой домик, который я хотела скорее обустроить. В Вызиме меня встетил Талер. — Ну здравствуй, красавица. Или как изволите величать вас, госпожа? Вы же теперь учёный человек, с дипломом. — Талер, кончай поясничать. Называй, как хочешь, друг мой. Дом почти не изменился, что снаружи, что внутри. Только всё покрылось толстым слоем пыли. Но ничего. Вооружившись тряпкой и шваброй, я полезла на тропу войны — сражаться с беспорядком. Спустя пять часов злейший враг бы побежден и я с чистой совестью пошла распаковывать вещи. Интересно, сколько жизней и душ я верну с того света? И гордилась бы мной мама? Всё таки, перед тем как идти работать мне необходима практика. Решено: завтра иду договариваться с Роше, пусть берет под своё крыло. Синим полоскам в отряде всяко лекарь нужен. А мне опыт. Ну, понеслась!