Крематорий

Пепелинки, пепельный снег Тёплый воздух уносит вверх. Только так долетают до рая, До легчайшего пепла сгорая. © Flёur — Пепел

За окном кружил первый снег. Хром, закутавшись в простыню, сидела на подоконнике, наблюдая за неспешным падением крупных хлопьев. Из-под тонкого снежного слоя выглядывала неровная чернота – ещё не успевшая как следует промёрзнуть земля. С высоты это казалось красиво, но наверняка, стоит лишь спуститься вниз и выйти на улицу, и глаза увидят грязь пополам с гнилой листвой. Слишком мало снега, чтобы скрыть тлен осени. — Маммон…сан? – тихо произнесла Хром, прислонившись лбом к холодному стеклу. — Что? – отозвались с кровати. Девушка ответила не сразу, медлила. Она не была уверена в своих предположениях и не хотела лишний раз дёргать бывшую наставницу. — Я заметила, что Вы встревожены, — решилась она, наконец. Это было правдой. Понять по безразличному лицу, наполовину практически всегда сокрытому тенью капюшона, какие эмоции царят на душе Маммон, невозможно. Лишь уголки губ чуть опущены, словно она постоянно всем недовольна. Но когда она снимала этот капюшон… всё читалось в её глазах. — Я рада за тебя. Хром вздохнула. На другой ответ она и не надеялась. Тихо скрипнула кровать. Плечи почувствовали невесомое прикосновение к коже; скосив взгляд, Хром проследила движение чужих пальцев по изгибу вверх, к шее. Развернувшись всем телом, она вздрогнула, когда обнажённые лопатки коснулись запотевшего стекла. Маммон стояла перед ней: в небрежно завязанном халате на голое тело, с взъерошенными волосами цвета сирени и, как всегда, чуть искривлёнными извечным абстрактным недовольством тонкими бледными губами. Не хотелось смотреть ей в глаза, но Хром не могла отвести взгляда от расширенных зрачков, ловивших свет бра и от радужек цвета расплавленного серебра. Иллюзионистка, не умеющая прятать свои эмоции под маской. Аркобалено Тумана, не могущая справиться с эмоциями, что так легко читаются по глазам. Неудивительно, что она всегда прятала лицо под тканью капюшона. И вновь посетило это странное чувство – ощущение смутного беспокойства. Как будто знаешь, что грядёт нечто пугающее, но ещё не осознаёшь его целиком, потому не можешь полностью отдаться страху. — Маммон-сан, что Вас беспокоит? – сделала Хром вторую попытку. В целом, не стоило удивляться тревоге варийской иллюзионистки – сейчас, когда Миллефьоре с такой поразительной стремительностью наращивало свою мощь, волнуются многие. Но речь ведь не об этих многих, а о Маммон. О той, что всегда была очень уверена в себе и своей силе — не безрассудной, но и не погрязающей в страхе, не пугающейся бесплотных теней будущего, а предпочитающей действовать по ситуации. Если станет жарко, Маммон предпримет меры, чтобы спасти себя; Хром же сделает всё, чтобы защитить босса и дорогих её сердцу подруг. Поразительная разница. — Бесплатный сыр только в мышеловке, — прозвучал ответ. Не смотря на эту разницу во взглядах на мир и на людей, было что-то, что заставляло каждый раз мчаться сюда, в эту обитель безумства, в беспокойные чертоги Варии, в эту комнату, в которой всегда стоят свежие цветы, настоящие, не иллюзорные – единственное, на что не скупится Маммон. Хотя, не трудно догадаться, что и на цветы деньги методично выбиваются из шумного капитана. Маммон умеет добиться своего. И когда она хочет, то заявляется без приглашения в дом Хром или в особняк Десятого, или в номер в отеле, который снимает Хром. Маммон всегда отыщет её в любом уголке мира. — Кстати, – длинные тонкие пальцы легко пробежались по густо-фиолетовой завесе волос Хром. – На следующей неделе я не буду ждать тебя, не приходи. — Почему? — У меня будут важные дела. Как освобожусь, я сама тебя найду. Хром кивнула, позволяя себе маленькую наглость и протягивая ладони к чужой шее. Пальцы переплелись в замок у затылка, притягивая к себе лицо иллюзионистки ближе. Девушка не смела перечить – Маммон этого не терпела. Оставалось только насладиться последними мгновениями волшебной заснеженной ночи перед тем, как окунуться в сон в согревающих тело руках, чтобы наутро уйти в пустую квартиру. И ждать. На несколько мгновений взгляды замерли друг в друге, прежде чем ресницы дрогнули и опустились. Эти глаза светло-серого цвета походили на лёд, но не своей холодностью. Лёд, искрящийся в лунном свете, сияющий и кажущийся тёплым. — Когда Вы придёте, Маммон-сан... я кое-что Вам скажу, – Хром чуть отстранилась, не открывая глаз и глубоко вдыхая исходящий от чужой кожи тонкий аромат цитрусовых. — Скажи сейчас. — Нет. Бесплатный сыр только в мышеловке, – уголки губ дрогнули, поднимаясь вверх, когда до ушей донеслось недовольное фырканье. — Ты сильная, — внезапно произнесла Маммон. Хром недоумённо приоткрыла глаз. – Ты справишься. Ответ на вопрос: «С чем?» остался без ответа. Маммон не любила вопросы. Прежде, чем рука успела коснуться ручки, дверь распахнулась, и мимо пролетела стремительная молния – смазанный силуэт, в котором едва угадывались знакомые очертания Лал Мирч. Бросив короткое: «С дороги!», женщина понеслась прочь. — Савада-сан? – Хром заглянула в кабинет и нерешительно замерла на пороге. На Десятого было жалко смотреть – переплетённые пальцы с такой силой сжимали друг друга, что костяшки побелели. Босс даже головы не поднял, и отреагировал лишь, когда девушка вновь настойчиво позвала его по имени. — А, Хром. – Савада улыбнулся, и от внимательного взгляда единственного глаза не укрылась вымученность этой улыбки. Казалось, он с трудом держит себя в руках. — Что-то случилось? Я видела Лал Мирч, она так быстро убежала... — Прости её, ей сейчас... тяжело. Колонелло вчера погиб. Хром прислонилась спиной к дверному косяку. Она плохо знала этого Аркобалено, но он был наставником брата Кёко и другом Реборна. И союзником, а в этой войне союзников и друзей у Вонголы не слишком много. Внутри всё похолодело, когда в голову закралась нелепая до безумия мысль. — Савада-сан... Колонелло, он... – слова шли тяжело, словно чьи-то руки сдавили горло. — Он был один? Молодой босс поднял взгляд, тяжёлый от осевшей в светло-карих радужках печали. И всё встало на свои места, легко и просто, само по себе. — Понятно. Я оставлю Вас, – собственный голос показался сухим и бесцветным, равнодушным, словно говоря: какое мне дело до мужчины, которого я видела несколько раз в жизни, и до женщины из непокорной организации? Под ногами заскрипел снег, когда холод улицы распахнул свои объятия и дыхнул морозом. Небо укрывало крыши домов своей грязной серостью, заставляя тускнеть и пушистые снежные шапки. Хотелось куда-нибудь пойти – просто бесцельно прогуляться, посмотреть на первые вечерние огни. Силы оставили в самый ненужный момент – ноги подкосились, и Хром тяжело осела, утопая в серовато-белой перине. Она наблюдал за тем, как снежинки опускаются на подставленные ладони и тают, слушала биение своего собственного сердца, дышала холодом. Потом в потемневшем разуме вспыхнула одна-единственная фраза: «Она всё знала». По щекам потекли слёзы, тут же замерзающие, оставляющие на коже заиндевевшие дорожки. Снег собирался на ресницах, пелена застилала глаз, и вскоре мир вокруг превратился в сплошную серую дымку. Безжизненно-серую, совсем не такую, какими были глаза Маммон. Глаза, в которых плескалось серебро эмоций. Лишь когда морозный воздух стал кусать слишком чувствительно, Хром протёрла глаз и осмотрелась. Всё показалось ей чудовищно чужим. Будто за один удар сердца она очутилась в точно таком же мире, как и прежний, но лишённый красок и сияния. И те слова, что так хотелось сказать... останутся похоронены в ней. А с неба падали крупные слипшиеся снежинки, кружили, невесомо опускались на плечи, не ослепительно-белые, какими они были даже в ночной темноте. Серые, словно хлопья пепла от сгорающей луны где-то там, за тяжёлыми облаками, в крематории неба.