kiwi

Тэхен до одури любил киви. Чонгук с презрением относился к этому его странному пристрастию, предпочитая отсиживаться в сторонке, пока в мусорку летели влажные ошметки кожуры. На губах потом у него всё-таки оставался этот злосчастный вкус. Но целовать губы Тэхёна он любил больше, чем ненавидел киви. Тэхён был магнитом всех странных вещей. Даже более того — он сам был такой странной вещью, что Чонгук удивлялся порой: как он вообще дожил со своей чудаковатостью до такого преклонного (двадцать четыре — он был старше чонгука на целых два года) возраста. Он странно улыбался — как-то квадратно, неуклюже (можно ли вообще улыбаться неуклюже? Тэхен мог), но бесконечно по-родному, мило, прекрасно, — Чон продолжать мог до самой смерти. Как забавно. Тэхён даже в любви признавался странно. То уравнение графика какого-то на листочке напишет, Чонгуку потом сиди да ищи в интернете, что это значит. Да просто график в виде сердца. То на языке жестов что-то обозначит — Чонгуку даже не надо в интернете искать, если Тэхён что-то странное вытворяет — значит в любви признаётся. Один раз, совсем недавно, он из рисинок выложил число — 520. В этот раз Чонгуку пришлось повозиться, ибо даже интернет подсказать ничего не мог. — Двадцатое мая, — дожёвывая курицу, говорит Тэхён. — День влюблённых в Китае. — И? — Чонгук всегда был человеком умным, схватывал всё на лету. Но всё, что касалось чувств и эмоций, до него доходило лет сто. Тэхен смеётся. — Сегодня ведь не май. Даже не двадцатое. Тэхён снова смеётся. — Цифры означают, что я тебя люблю. Чонгук лишь глаза закатывает. Он никогда напрямую не говорил этих слов, даже не отвечал на признания Тэхёна, но тот знал, что он любит. Просто знал. Как неоспоримый факт, вроде того, что Солнце — это звезда, благодаря которому они живут. Тэхен как-то обмолвился, что живёт благодаря своей любви. Чонгук ещё взглядом его смерил таким странным, тягуче-переваливающимся. А потом засмеялся. Он никогда напрямую не говорил этих слов, но, идя мимо рынка, всегда покупал эти треклятые киви. Единственная вещь, о которой он постоянно Тэхёну напоминал, — что он странный. И всё, что он делает, — тоже странно. И что он придурок. Ким Тэхёна это забавляло. И вопросы он странные задавал. — Что ты будешь делать, если я умру? — он тыкает Чона острым кончиком грифеля в пупок и смеётся. Чонгук на секунду виснет — да, он безнадёжно влюблён — и только потом отвечает. — Закажу стриптизёрш и море шампанского. Тэхён глаза закатывает и обиженно губки дует — он рассчитывал на другой ответ. — А заплачешь хоть? — Хватит задавать тупые вопросы, придурок. Сентиментальным Чонгука назвать сложно — он даже смотря Титаник не проронил ни слезинки. Зато покрывать эгоистичную девушку руганью за то, что она не подвинулась, хотя могла, — легче лёгкого. Тэхён любил задавать каверзные философские вопросы. Чонгук так же сильно не любил на них давать ответ. Но до сих пор жалеет, что не ответил именно на этот. Тэхён был неисправимым романтиком — бесконечно сильно верил в то, что вместе они будут вечность. И эта бесконечная вера в их вечность была ему не на руку. Он знал, что между ними нет ничего, что могло бы их разъединить. Кроме судьбы. Чонгук в судьбу не верил так же, как и в то, что всё может быть так идеально. Вслух он никогда не говорил этого, но постоянно пытался найти во всем подвох. Найти, нащупать ту проведенную между ними черту. Но между ними не было ничего, кроме пакета свежекупленных киви, — Тэхён пообещал съесть их дома. Как жаль, что до дома он уже не доехал. Чонгук не плакал на похоронах ему назло. Даже когда сердце стучало громче бьющейся о крышку гроба земли. Даже когда мать Тэхёна хлестала его по щекам — непонятно, почему. Хотя Чонгук понимал. Он не плакал, потому что боялся, что со слезами из него вытекут все воспоминания о нем. А ими он дорожил больше всего на свете. Он не плакал, даже когда остался наедине с зеркалом, разбитым вдоль и поперёк — как он сам. Только ночью на его губах все ещё чувствуется Тэхён и противное киви, пока он переворачивает подушку сухой стороной к щеке.