***
Первым возник курган из мертвых птиц. Он возник на Северной окраине Поттсфилда, прямо на границе города и Леса. В высоту курган тянулся от силы на фут, но все-таки это был целый фут мертвых птиц, что значительно превышало количество мертвых птиц, какое вы обычно ожидаете увидеть за раз. Составляли его птицы самые разные: вороны, и сойки, и воробьи, и зяблики; и шея у каждой оказалась безупречно свернута. Енох понятия не имел, откуда они взялись, но осторожно забрал каждую туда, где они никого бы не потревожили. Он бросил их в канаву и присыпал сухой травой, и на том дело и кончилось. Второй явилась исполинская рыба. Ее нашел пастор Блик, что заметно выбило беднягу из колеи. Послали за Енохом; он явился к месту находки с легкой настороженностью, куда больше заботясь о том, чтобы успокоить своих горожан, чем о чем угодно еще. Рыба была длиной с человека. Ее огромные выпуклые глаза незряче пялились в небо; мухи и жучки как раз начинали ими лакомиться. Пахла она не так ужасно, как могла бы, что Енох счел признаком недавней смерти. Порезы и царапины на теле, как и серебряные чешуйки, пятнавшие деревья, поведали ему, как именно рыбу вытащили из пруда. Кто бы ее здесь ни оставил, он вскрыл ей живот перед тем, как бросить на траве, и холодные, скользкие рыбьи кишки стали для муравьев настоящим пиром. — Как вы думаете, Енох, что это значит? — спросил старый мистер Хэпсборо, приставив к своему виску рог, чтобы лучше расслышать ответ. — Трудно сказать, — отозвался Енох, тщательно выговаривая каждое слово. — Это некое послание? Знак? — пробормотала миссис Грин. — Возможно. Но, как бы то ни было, представить себе не могу, в чем оно заключается, — сказал Енох, вытягивая ленту и проводя ею по земле за трупом. Он тут и там касался завитками земли, но не нашел ни намека на то, откуда взялась рыба. Загадочно. — Должно быть, это хищная птица, — сказал мистер Аспен. — Они, бывает, ловят добычу, а потом сбрасывают ее с неба, чтобы убить. Собравшиеся поттсфилдцы пару мгновений обдумывали его слова, придя к неизбежному выводу: любая птица, достаточно большая для того, чтобы проделать нечто подобное с такой рыбиной, более чем сумеет схватить и взрослого человека. Енох едва слышно вздохнул. Мистер Аспен был отличным ученым-исследователем, но с практической целесообразностью он порой давал маху. — Я уверен, что это не хищная птица, — утешающе сказал Енох. — Тело было бы повреждено куда сильнее, упади оно с высоты, и, в конце концов, разрез на животе очень чистый. Я уверен, что небес нам бояться нечего. Мистер Аспен с легким смущением протер очки. — Ох, конечно, конечно. Просто размышлял вслух. — Что ж, — произнес Енох. — Я считаю, мы можем списать это на обычную послеполуденную фантазию, и больше о том не беспокоиться. Просто будем впредь немного настороже, м? Это, конечно, никого по-настоящему не успокоило, но делать было нечего. Енох лично оттащил рыбу на пустующее кукурузное поле, оставив ее мирно перегнивать в компосте. Он готовился к следующему явлению, выставленному напоказ. Несколько ночей подряд он держал свой разум у границ, и, почуяв движение, направился перехватить его. Енох миновал кукурузные поля спящего Поттсфилда и двинулся вдоль края своих земель, тщательно отделяя касания ночного ветра и колебания собственных лент от настороженных чувств, готовый ко всему. Он остановился у края Западной стороны. — Доброго вечера, Голос Ночи, — удивленно произнес он. Зверь Вечной Тьмы подпрыгнул, выпрямляясь, на том же месте, где сидел. Он отступил на пару шагов к Лесу, и его холодные белые глаза оттенили свет, холодный и белый, коротко проглянувший сквозь длинный меховой плащ. — ...Король Жатвы. — Что за встреча! Я не ожидал удовольствия твоей компании, и теперь так рад. Что привело тебя в эту часть мира? — Просто забрел, — отозвался Зверь. — Я... хотелось бы верить, не мешаю? — Ох, оставь. Конечно не мешаешь. Я, так сошлось, тоже сейчас брожу. Не хочешь со мной немного пройтись? Мгновение Зверь медлил, а потом опустил взгляд. Енох проследил его своим собственным. Перед ними лежала маленькая кучка мусора. Мусора с маленькими лапками. Енох оглядел ее, выхватывая взглядом тут и там окоченевшую конечность, безволосый хвост, зловещий формы сверток, обернутый покрытым льдом мехом. Растянутый, пушистый и спутанный, ощеренный когтистыми лапками, скрытыми мордочками и зажмуренными глазками. — Это же... — Я подумал, что, может, ты смог бы... Енох посмотрел на Зверя. Зверь не смотрел на Еноха. — ...найти ему применение, — заметно тише произнес Зверь. — Я натолкнулся на него в Лесу. Возле старого города. В колодце. Ты смог бы? — Это же крысиный король, — сказал Енох. Он как мог попытался превратить фразу в вопрос, подняв под конец тон голоса. Помогло не особо. — Думаю, так они и зовутся, — подтвердил Зверь. — Хотя не знаю точно. — Я... ценю, что ты обо мне думаешь, — сказал Енох, что было правдой до последнего слова, — но не совсем уверен, что мне с ним делать. Голова Зверя слегка склонилась набок, издав жутковатый скрипучий звук. — Это — крысиный король, — тщательно проговорил он, словно не был уверен, что Енох его понял. — И великолепный, — согласился Енох. — Только я не уверен, что нам здесь придутся ко двору тридцать крыс — пусть и связанных вместе — рыскающих по полям и зернохранилищам. — Нет, конечно, нет. Я кое-что, пусть и немногое, знаю о сельском хозяйстве. Не говори ерунды. Возвращать его к жизни есть смысл только в том случае, если ты ценишь азарт охоты. Но даже тогда славной погони с ним не выйдет. — Охоты, — повторил Енох. — Прости меня, Пожиратель Надежды, но я совершенно запутался. — Это еда. Разве не ясно? Это же груда крыс. — Еда? — с отвращением переспросил Енох. — Даже если бы я мог есть... — Ты не ешь? — тихо спросил Зверь. — То не стал бы есть нечто... такое. Не то чтобы я не ценю само предложение, — поспешно добавил он. — Тогда что ты сделал с рыбой? А с птицами? — Так это был ты? — озадаченно спросил Енох. — Я думал об этом, но не смог понять, зачем бы тебе это делать. — Мне... а что ты с ними сделал? — уклонился Зверь от ответа. И еще на шаг отступил к лесу. — Рыбу бросил в компост. А птиц, боюсь, просто оставил в канаве. — Ясно. — Почему ты их принес? Убивать впустую на тебя не похоже. — Я... все не так понял. Думал... твои формы таковы, что... — Зверь на несколько шагов отступил от крысиного короля. — М? — Вообразил, что ты сильнее врос в свою шкуру, чем оно есть на самом деле. Енох ближе склонился к своему гостю. — То есть? Зверь ощетинился. — Решил, что ты больше перенял от кошки, чью шкуру носишь, — отрезал он. Енох широко заулыбался. Птицы, и рыба, и мыши! Ну конечно! — Мне искренне жаль, что это не так, — промурлыкал Енох. — Я очень тронут! Столь заботливо с твоей стороны принести мне подарок-другой. — Это не подарки, — отрезал Зверь. — Это просто мусор, который я нашел случайно и который портит мне Лес. Если ты можешь найти ему применение, и я от него, таким образом, избавлюсь — тем лучше. Если не можешь, тогда я больше тебя этим не побеспокою. — Ой, нет, нет-нет-нет, — сказал Енох. — Нет, я более чем счастлив найти применение всему, что ты мне дашь. Ты хоть знаешь, что за чудесное удобрение получается из рыбьих кишок? Зверь пристально на него посмотрел. — Не знаю. — Просто прелесть какое. Чудесное. И, конечно, раз к морю у нас выхода нет, брать мне его неоткуда. Тот участок поля принесет великолепный урожай, попомни мои слова. — ...удобрение. — Да. Зверь поразмыслил над этим. — Такой «мусор» — сокровище, — ободряюще произнес Енох. — Трудно выразить словами, как я благодарен. — И не нужно, — твердо сказал Зверь. — Это просто мусор, Король Жатвы. — Нет. — Пустяки, — настаивал Зверь. Енох едва заметно улыбнулся. — Ну, я в любом случае его ценю. А теперь умолкаю, если тебе так угодно, — и мы можем просто прогуляться. Зверь поглядел вниз, на крысиного короля. — Надо бы мне его убрать. — О, но это же терпит, разве нет? — сказал Енох. Несколько лент выскользнули из общего пучка и обернулись вокруг плеч Зверя. — Почему бы тебе не пройтись со мной немного, сосед, болтая о том, о сем. Мы ведь так давно друг друга не видели. Зверь медленно отступил от крысиного короля, а потом оглянулся. — Он замерз насмерть, — сказал Енох. — Так что никуда не сможет уйти. — Конечно, не сможет, — ответил Зверь, вновь поворачиваясь вперед. — Уйти не способно ничто. Енох ухмыльнулся себе под нос.***
К тому моменту, как ветер донес запах до него, в самую глубину Леса, он уже знал, что опоздал. Его жертва почти заблудилась и уже приходила в отчаяние, но слабая струйка запаха заставила его отказаться от трапезы и ринуться бежать по Лесу, будто олень, спасающий свою жизнь. Он нырял и выпрыгивал из стволов, понимая, что это все слишком медленно. Тогда он продрался наверх и помчался по верхушкам деревьев, не сводя взгляда с западной стороны горизонта. Оранжевое зарево, затянутое темным дымом, подсвечивало небо. Было слишком, слишком поздно. Он спрыгнул с деревьев вблизи от границы и поспешил к городку. Поттсфилд пожирало пламя. Огонь пылал в каждом окне, почерневшие фасады пялились наружу, как мертвые лица, покуда души внутри поглощало геенной огненной. Все в Поттсфилде было высушенным, как кость, и у них не было выхода к морю, и им не нужна была вода кроме той, что лилась на поля с неба. Если пожар и породил крики, теперь они утихли. Зверь ринулся в центр городка, но огромный сарай уже сгорел дотла. Возможно, он пал первым. Чудовищно. Это было чудовищно, он понимал, и даже чувствовал это — чуть-чуть, — зная, что Енох не вынес бы зрелища того, чем стал его городок. Бедный Енох. То, что он этого не видит, только к лучшему. Ведь он не видит, верно? Зверь огляделся, принюхиваясь. Горелые перья, и поджаривающиеся свежие, шкворчащие овощи, и едва заметная вонь паленой кости. Никакого жженого сахара. Никакой мелассы. Ну, что ж. Его путь был чист. Если Еноха нет, жатву соберет он. Он сделает здесь все, что возможно. Зверь запустил руку под меховой плащ и вытащил свой фонарь. Потом открыл защелку, удерживающую дверцу, и засунул внутрь кончики пальцев. Негромко зашипев, он вытащил руку так быстро, как смог, куда больше предпочитая боль сгорания неопределенному, всепоглощающему неудобству прикосновения к самому пламени. Кончики его пальцев горели холодным, белым огнем, и он ткнул ими в пламя ближайшего дома. Здоровый, земной огонь немедленно поглотился его собственным белым пламенем, и Зверь втянул воздух сквозь зубы, ощутив внезапную вспышку энергии, вспыхнувшую внутри него. Белое пламя разбежалось по всему городку, уничтожая оранжевые языки прежнего, поглощая то, до чего уже начал добираться пожар. Он поддерживал его до тех пор, пока последние всполохи не прижались к земле, умирая в руинах Поттсфилда. Небо склонилось к рассвету, но торопиться Зверю было некуда. День будет хмурым, и никто сюда не придет. Он чувствовал себя сильным и отяжелевшим, не то чтобы сытым, но все же наевшимся куда плотнее, чем он ожидал от места с таким скромным количеством надежды. Любопытно. Зверь повернулся, намереваясь направиться к одному из самых дальних полей и сделать то, что должно было быть сделано, но почувствовал, как что-то обвилось вокруг его лодыжки. Он озадаченно глянул вниз — и тотчас же его дернуло в воздух и с такой силой вновь приложило о землю, что тело даже слегка подбросило от удара. Зверь издал короткий звук, словно поперхнулся — скорее от ошеломления, чем от боли. Скорее. Его руки механически прикрыли фонарь, и он крепче прижал его к себе, вскидывая голову и пытаясь оглядеться, безнадежно утратив всякие ориентиры. Лодыжку обвило что-то еще, и Зверя вскинуло вверх, на сей раз ударив о горелый ствол старого дуба. Он бесполезно выдохнул от боли, услышав резкий треск в спине, прозвучавший в его ушах куда громче, чем хруст ломающегося дерева. В ногу вновь что-то вцепилось, и на сей раз ему удалось увидеть, что это было, прежде чем его снова успели бы ударить. Это был белый, иссушенный корень, торчавший из земли. Борясь с болью и замешательством, Зверь наблюдал, как тот рассыпался на куски, даже когда корень стиснул его свирепой хваткой и бросил в воздух, с силой врезав в изможденную землю. Зверь остался лежать там, несколько мгновений подергиваясь в слепой, глупой агонии. Он попытался нащупать кинжал, который носил под плащом. — Енох? — спросил он вслух. Когда ему почти удалось сомкнуть пальцы на рукояти кинжала, несколько высохших корней резко обхватили его грудь и шею. — Енох! — рявкнул он. Будь это кто угодно другой... Корень обвился вокруг его правого рога. Зверь начал кричать задолго до того, как корню удалось выломать рог из его головы. В конце концов тот поддался с влажным хрустом, и все еще думающая, все еще остающаяся логичной часть разума Зверя поняла, что он был, возможно, не так уж прав, считая, что в его теле не было костей. Корни сжали шею и встряхнули его. — ТЫ СМОТРЕЛ, — проревел титанический голос. — ТЫ СМОТРЕЛ, КАК ОНИ ГОРЯТ. Зверь зажмурил правый глаз — из раны сверху на лицо текло черное масло. — ДОВОЛЬНО БЫЛО БЫ И ТОГО, ЧТО ТЫ ТОЛЬКО СМОТРЕЛ, — ревел голос. — НО ТЫ ПОЖРАЛ ИХ ВСЕХ СОБСТВЕННЫМ ПЛАМЕНЕМ. ТЫ ПОЖРАЛ ИХ. ПОЖРАЛ ИХ! Корни рассыпались. Взамен из земли поднялось множество новых, падая столь же быстро, сколь им удавалось расти. Они скрутили его и принялись бить о землю снова, и снова, и снова. — ЗАЧЕМ Я НЕ ОСТАВИЛ ТЕБЯ ВИЗЖАЩЕЙ ТВАРЬЮ ВО ТЬМЕ, — гремел голос. — ЗАЧЕМ НЕ ОТДАЛ ТВОЙ ФОНАРЬ В ТАВЕРНУ, ПОД НОЧНОЙ ГОРШОК! О, осознал Зверь, пока его тело ломалось, врезаясь в землю. О. Он все не так понял. Он понял все ужасно не так. — ЧУДОВИЩЕ! ЖИВОТНОЕ! О. — ПОЛЗУЩИЙ ВО ТЬМЕ! ЧУМА ЗЕМНАЯ! Да. — МЕРЗОСТЬ! БЕССЕРДЕЧНОЕ, ГРЯЗНОЕ ОТРОДЬЕ! Зверю показалось, что теперь он понимает все куда яснее. Вытянувшись, белые корни без усилий вырвали его фонарь, унося тот прочь от когтистых рук. — Нет! — сумел выговорить Зверь, задыхаясь, булькая, хрипя. — Нет! — В МОЕМ ПРАВЕ БРОСИТЬ ЕГО В РЕКУ! — прорычал голос. — В МОЕМ ПРАВЕ ЗАТУШИТЬ ЕГО МЕДЛЕННО, ЧТОБЫ ТЫ СТРАДАЛ. ТЫ У МЕНЯ В ДОЛГУ! ТЫ ДОЛЖЕН МНЕ СОБСТВЕННУЮ ЖИЗНЬ! — Да, — согласился Зверь. — Не-не трогай его. — УМОЛЯЙ МЕНЯ. Зверь закрыл глаза. — Пожалуйста. Не гаси его. Пожалуйста. Корень застыл и отвердел, и после долгой секунды просто уронил фонарь на землю. Зверю удалось подползти к нему и почти сомкнуть пальцы на ручке, когда несколько корней со злобой вновь обвились вокруг него и отдернули прочь, трижды приложив о землю и оставив лежать так, задыхаясь от боли. Как это, верно, чудовищно, думал он, быть божеством, которое так любили. Как чудовищны скорбь и гнев того, кто любит. Как удачно, что он никогда не станет частью этого. Не после того, что случилось сегодня. Он потянулся назад, к своему фонарю, не в силах бояться корней. Те, казалось, оставили его в покое, по крайней мере сейчас, позволяя проверить фонарь и убедиться, что пламя в нем еще горит. Пламя горело. Масла пролилось совсем немного. Все в порядке. Зверь перевернулся, с треском выравнивая разбитую спину и закрепляя конечности там, где им положено было быть. Несколько минут он сидел на выжженной земле Поттсфилда, оглядываясь и ожидая нового катаклизма. Хотел бы он до сих пор понимать все не так. Так было бы, пожалуй, лучше. Он медленно поднялся, прислушиваясь и принюхиваясь. Ничего, кроме угля. Ничего, кроме смерти. — Енох? — спросил он и вздрогнул, едва услышав свой голос. Может, он вздрагивал всегда, когда произносил это имя. — УХОДИ. НИКОГДА НЕ ВОЗВРАЩАЙСЯ. НИКОГДА НЕ ВОЗВРАЩАЙСЯ. — Енох- — Я ОСТАВЛЮ ОТ ТЕБЯ ТОЛЬКО ДЫМ, ЕСЛИ УВИЖУ ХОТЬ ОДИН ТВОЙ ВОЛОСОК. Я НИКОГДА НЕ ХОЧУ СНОВА СЛЫШАТЬ ТВОЙ ГОЛОС. Несколько секунд Зверь стоял, не двигаясь. — Дашь ли ты мне право пересечь твои земли, чтобы дойти до своих? — негромко спросил он. — ТЫ СЧИТАЕШЬ, МНЕ ТЕПЕРЬ ЕСТЬ ДЕЛО ДО ТОГО, ЧТО ТЫ ДЕЛАЕШЬ? Зверь вынужден был признать, что Енох по-своему прав. Он хотел попрощаться, но подозревал, что его прощание не будет принято мирно. Двигаясь по полям к Лесу, Зверь вновь потянулся к кинжалу. Он знал, что не обязан этого делать. Он мог просто устроиться поудобнее и присвоить то, что забрал, то, что смог взять от жатвы. Не то чтобы дело, которое он собирался совершить, что-нибудь бы изменило. Ен… божество этого места окончательно определилось насчет него. Разве не будет верно и прилично подтвердить столь отменную прозорливость? О, но он же злобное отродье, верно? Хуже от этого станет только ему самому, но он так любил обманывать ожидания. По крайней мере он надеялся, что божество этих мест никогда не горевало так по нему. К счастью, полагал он, это никогда и не было возможно. Зверь нашел подходящее место на западной стороне земель. Он кое-что знал о сельском хозяйстве, да, пусть и немного, очень немного, и несмотря на хмурое небо попытался предположить, где на нем должно было быть солнце. Прямые, но не слишком прямые лучи. Тепло. Питательно. Сюда сдуло совсем немного пепла, как раз чтобы удобрить, а не отравить. Он опустился на коленях и процарапал в земле ямку глубиной в несколько дюймов. Потом сел возле, тщательно склонившись над обнаженной почвой. Это, если сравнивать, ничуть не больно. Зверь вытащил кинжал и прорезал долгие борозды по рукам и вокруг шеи. Из разрезов медленно засочилось масло, капая на землю, но этого было мало. Зверь воткнул кинжал в живот и дернул лезвие в сторону, пластуя крики и стоны, высвобождая черное масло. Он сунул пальцы в вырезанную дыру и потянул наружу крохотные маслянистые комочки, вытаскивая свитые воедино липкие страдания и скользкие мешочки скорби, покуда в его скользких от масла ладонях не очутились вещи непоглощенные. Он вдавил их в землю, как луковицы, покрывая маслом, сочащимся из его тела. Потом сунул пальцы обратно, потянувшись выше; смыкая их на тугом, плотном сгустке и ритмично стискивая его, чувствуя, как масло пульсирующими толчками сочится из порезов с каждым движением. Это заняло немало времени. Больше, чем беседа с божеством здешних земель. Это не покрыло бы его долга, но теперь Зверю было очевидно, что ничто его и не покроет. Ему просто придется нести на себе это бремя столько же, сколько он еще будет бродить в Лесу. Шанса отплатить уже не представится. В конце концов, когда из ставшего сухим и липким сгустка стало невозможно выжать ни капли масла, Зверь дернул его сильнее и вытащил из тела. Бросил в залитую маслом яму, а потом с огромным трудом встал на ноги. Он ногами подгреб земли и спинал ее в яму, и перевел взгляд на Лес. Где-то там у него было припасено одно деревце. Сойдет. Зверь не оглянулся на обгоревшие руины города. Не оглянулся, чтобы увидеть, не нашло ли многоликое божество для себя новый сосуд. Он уйдет и укроется льдом, и это тоже потонет во тьме. Зверь вошел в свой Лес. Тот был безмолвен, как могила. Это его устраивало. Он полагал, что не будет петь еще очень, очень долго.***
Енох почувствовал, как на руины его города полил дождь, и счел за благо, что Королева Облаков не стала ему показываться, если она здесь была. Дождь был слишком слабым, дождь пришел слишком поздно, и в любом случае собеседник из Еноха сейчас был неважный. Некоторое время он бушевал и теплился в земле. В общей схеме вещей это было недолго, но ощущалось вечностью, и не было смертных, чтобы вмешаться, и не было мыслей о городе, чтобы занять его древний ум. Индюшка споткнулась в сарае о лампу. Вот и все. И этого хватило. Просто случайность — и именно это бесило Еноха больше всего. Он бы смог с этим справиться, узнай он немного быстрее. Если бы он не был так занят. Огонь охватил сарай и вместилище Еноха раньше, чем тот успел переместиться в иной, более подвижный облик, а к тому моменту, как он нашел кошачью шкуру, та обгорела настолько, что ее было уже не надеть. А потом пришел Зверь. Енох знал, что эта отвратительная тварь была бессердечной и злобной, но думал — надеялся — что они, ну, все-таки понимали друг друга! Казалось, что понимали. Он был почти уверен. Как глупо, что Енох вообще заботился об этой твари. Ему не стоило вовсе обращать на нее внимания. Искореженное, презренное чудовище. Ибо Зверь пришел, и Зверь извратил огонь, и пожрал его народ, даже не колеблясь. Однажды Зверь поклялся, что все сущее в конце концов нисходит во тьму, и доказал это — ценой всего, что Енох для него сделал. Всего, что, как надеялся Енох, он для него значил. Ему стоило выдрать и второй рог. Ему стоило заставить Зверя страдать за свою жесткость и чудовищную злобу. Конечно, это было бы бесполезно. Нельзя причинить монстру боль такую, чтобы она осталась с ним надолго. У чудовищ нет чувств. Но как это было бы приятно — хотя бы самому Еноху. Он надеялся лишь на то, что его люди, умирая, не страдали. Без тел и нервов они, как он надеялся, были избавлены хотя бы от боли. Енох шевельнулся только тогда, когда на землю, где когда-то был вход в его сарай, ступила чья-то нога. Он выбросил из земли несколько сухих корней, предупреждая, и услышал знакомый голос, вскрикнувший от страха. Енох замер — безмолвно, неподвижно, — и его ярость испарилась без остатка. — Енох? — спросил голос. — Енох, это ты? Он не мог позволить себе надеяться. — Мисс Клара? — спросил он. — Мисс Клара Дин? — Да. Это я. Ох, Енох, что же случилось? Он судорожно ринулся искать вместилище, любое вместилище. Он свел воедино все белые, иссушенные корни, до каких мог дотянуться, и земля с усилием разверзлась, когда он вознесся из-под нее, создавая из мертвых придатков тело, похожее на прежний майский шест. Енох сотворил нечто, что не было глазами, но сошло бы за них, и уставился вниз. Мисс Клара была нагой. Девическая непорочность ее бедных костей привела его в ужас. — Нам нужно вас одеть! — с оторопью объявил Енох. Мисс Клара мягко рассмеялась. — О, Енох. Это пустяки. В такие моменты скромность никого не волнует. Вы целы? — Да, да, я цел, я совершенно, абсолютно цел, — он потянулся к ней, и она милосердно обняла его в ответ, зная, как знает всякий добрый верующий, что порой бывает нужно божеству. В глубине земной Енох отыскал собственные корни, вливая в нее довольство и радость, кормясь взамен своей частью сделки. Мисс Клара, со своей стороны, похлопала его по спине. — Остальные у дерева, — сказала она. — Пойдемте, я вам покажу. Все о вас беспокоятся, но слишком боятся вернуться в город. — Что? Боятся? — переспросил Енох; корни закрошились, когда он попытался приблизиться. — Но боятся здесь больше нечего! Пожар потух. Это просто безобидные руины. Нам надо будет отстроить все заново, но... — Дело не в этом, — покачала головой мисс Клара. — Я... не уверена, в чем оно. Мне трудно сказать. Но некоторые... не знаю. Вы лучше сами посмотрите и скажите, что же там такое. Енох и мисс Клара отправились на одно из западных полей, и по дороге он настороженно глядел на свои посевы. Енох глядел, не понимая. Он пребывал в земле, злясь и скорбя. Он не заметил, когда на его землях успело вырасти это странное черное дерево, раскидистое, неподвижное и куда более жуткое, чем эдельвудское. За считанные дни оно выросло до размера настоящего дерева, высокое и загадочное. С его ветвей падали странные плоды, и шагали к Еноху и мисс Кларе. — Ох! — воскликнула обнаженная мисс Элизабелла. — Ох, неужто это... — Да, — ответила мисс Клара. — Какое счастье! — сказал мистер Аспен. — Енох! Енох продолжал глядеть, пока некоторые из его людей — даже сам мистер Аспен — не вздрогнули. — Вы все здесь, — произнес Енох. Они шагнули вперед, на звук его голоса, и столпились вокруг. Он хотел вытянуться вперед и объять их всех. — Вы в порядке? — Не... все, — произнесла мисс Элизабелла. — Боюсь, миссис Грин... и мистер Матерс, они... — Мы похороним их с почестями, — торжественно сказал пастор Блик. — Но, Енох... Снова дрожь. — Енох, — твердо повторил пастор Блик, ища силы, чтобы продолжить. — Столь многие из нас все еще здесь, хотя давно должны были исчезнуть. Поглядите, бога ради, на город! Что случилось? — О! Это было ужасно! Пламя жгло так сильно, — сказала мисс Лулилли, — но потом, прямо разом, стало холодно. Очень, очень холодно. — Будто вас бросили в замерзшее озеро, — это был мистер Пирсон. — Никогда такого раньше не чувствовал, — прошамкал мистер Хэпсборо. — Будто вы заблудились во тьме, — задумчиво добавила мисс Клара. — И я знала, что чему-то хотелось меня съесть. Но оно этого не сделало. — Страшно, окончательно заблудились! Я с трудом понимала, где я, а потом почувствовала теплую почву, — сказала мисс Элизабелла. — Это напомнило мне мистера Хоупа, — продолжила мисс Лулилли. — Ну, вы помните. Того милого мистера Хоупа, который еще давно поймал нам тыквенного вора. Пораженный, Енох медленно осел на землю. И, как в бреду, подумал — какое счастье, что он может обвинить в этом рассыпающиеся корни. — Енох! — воскликнула мисс Клара. — Что с вами? — Все хорошо, — отозвался Енох. Он выпрямился. — Все хорошо. — Нам нужно быстрее найти для вас тело, — сказала мисс Клара. — Давайте. Спорить готова, из травы можно сплести что-нибудь за пару минут, да и кукурузные поля не все пропали. Давайте. Сделаем тело для Еноха. Следующие несколько часов все провели за работой. Некоторые из его людей усердно копали всяким инструментом, какой смогли найти в обгоревших остатках городка. Другие — ходили по развалинам, разыскивая все, что пощадило пламя. Кто-то нашел большую черную ветку, один из концов которой был перемазан темным маслом. И принес ее к дереву. Енох не мог на нее вглянуть. — Это же мистер Хоуп нас спас? — тихо спросила мисс Лулилли, садясь рядом с Енохом и прилаживая ему ленту. — Так ведь, наверное, и есть, как вам кажется? Он, наверное, пришел, когда увидел, что происходит, и собрал нас куда-то в безопасное место, а потом снова высыпал наружу. — Да, — ответил Енох. — Так он и сделал. Именно так... — Надо нам его поблагодарить, — решительно сказала мисс Лулилли. — Обязательно. Как считаете, Енох, а танцевать он любит? Мне вот кажется, он из тех, кому точно нравятся танцы. Всем благородным людям они по душе. Корни Еноха дернулись вперед, взрывая землю, взбивая, измельчая. Они полосовали землю и разлетались в пыль. Все подпрыгнули. Он их напугал. Медленно, с усилием Енох вновь овладел собой и тем, что осталось от его корней. — Нет, — произнес он кротко, безвольно опираясь на выжженную землю. — Не думаю, что он когда-нибудь вернется и будет с нами танцевать.