Проваливается в ад

Его щека мягкая, тёплая и красная. А губы Иуды холодные, сухие, жёсткие. Сердце пропускает удар, и по телу Искариота пробегает волна странного холода. Всего лишь короткий миг, всего одного прикосновение. Иуда отстраняется и испуганно смотрит на Христа. По щекам того катятся слезы, а в глазах читается скорбь. — Прости, я правда этого не хотел… — шепчет Иисус, заставляя Искариота вздрогнуть. Иуда непонимающе смотрит на него, он хочет что-то сказать, сказать что просить прощения должен он, что все это его вина, но не успевает: Иисус уже уходит, и фигуру его не видно за деревьями. Искариот щурится, стараясь разглядеть что-нибудь за стеной листьев, убирая с глаз длинные тёмные волосы. Подождите… Длинные волосы? Делая глубокий вздох Иуда опускает взгляд на руки. Гибкие, бледные, с тонкой кожей, под которой видна каждая вена, и такие гладкие и чистые, без следа привычного для предателя загара и мозолей. Холод поступает к горлу, а неугомонные глаза переходят на белый балахон с красной перевязкой, столь привычный Христу. — Вот он! Держите! — кричат за деревьями, и на поляну уже высыпает толпа римлян с копьями. Все кричат, тычат в него оружием, а Иуда не может пошевелиться, остолбенев. Крик раздирает горло, но когда он раскрывает рот получается лишь невнятный хрип. «Ошибка, это ошибка! Этого не может быть! " — проносится в голове Искариота, и, больше не в силах стоять, он падает на колени, поднимая руки к небу, — " Господи, за что?! " *** Руки и ноги затекли, веревки больно впиваются в кожу, телегу нещадно трясёт, а солома, на которую их положили, жутко воняет. В голове Иуды пусто. Перед глазами проплывают дома, прилавки, навесы и тысячи лиц. Порой, в редких стеклах или на гладких камнях он видит свое отражение. И каждый раз встречается в отражении не собой, а с измученным, исхудавшим, избитым лицом Иисуса. И все время ему кажется, что сейчас он моргнет, а когда откроет глаза, перед ним будет уже он сам. Его загоревшее, некрасивое, но столь привычное лицо с поломанным носом и старым шрамом на щеке. В него прилетает очередной камень, после чего по толпе, бегущей за телегой, проносятся весёлые вопли. «Люди злы по своей природе " — думает Искариот, когда рядом с ним приземляется тухлое яйцо. Скорлупа бьётся и вонючая тёмная жижа растекается по соломе. — " Вот дети. Они не знают что хорошо, а что — плохо. Ведь если ребёнку не объяснишь что красть — нельзя, он без зазрения совести украдет. А Иисус говорил, что все мы дети Божьи. Что все мы изначально чисты. Но на самом деле дети — самые жестокие из всех людей, ведь они просто не понимают, что делают.» Размышления прерывает резкая остановка. Его и солому, подбрасывает вперёд и вверх, заставляя затем упасть обратно, заработав несколько новых синяков и заноз. Иуда прикусывает губу и старательно пытается перевернуться на спину. Но чьи-то сильные руки подхватывают его и грубо кидают на пыльную землю. В рот попадает куча пыли. *** Кайафа смотрит на него с презрением. Больше нет нужды ему притворяться другом Иуды, да и к тому же, сейчас он видит перед собой вовсе не его, а Христа. Синедрион зол и горд. А так же до жути самовлюблен. Возле них даже воздух будто намагничивается, становится таким вязким, а на языке тут же появляется привкус металла. Иуду ведут куда-то, и вот он впервые встречается с Понтием Пилатом. Сердце почему-то начинает ныть, когда он видит эти покрасневшие, опухшие глаза, начинающие седеть волосы, впалые щеки и покрытое мелкими морщинами лицо. Он смотрит на него, и Иуда впервые за долгое время видит жалость в чьих-то глазах. Прокуратору его жалко. Их взгляд встречается, но лишь на мгновение, а затем Пилат опускает голову, вздыхает и начинает задавать самые разнообразные вопросы. Иуда в ответ лишь молчит. Ему в общем-то нечего сказать. Он не Иисус, не умеет объединять людей и влюблять в себя. А расскажи он правду, то кто бы ему поверил? Как и ожидалось, в дело идут кулаки, его бьют. В голове звенит, а картинка перед глазами покрывается разноцветными точками. Голод и переутомление дают о себе знать, и даже после не самого сильного удара ноги подкашиваются, и Иуда безвольным мешком оседает на пол. — Вставай! — слышится голос будто издалека, и под ребра прилетает очередной пинок. Искариот сгинается пополам, кусая губы, чтобы не закричать, и получает снова, на этот раз в район лопаток. С губ срывается глухой хрип, и кровь изо рта выплескивается прямо на мраморный пол, растекаясь по маленьким трещинкам между плитами. Из алой лужи на него смотрят уставшие, заплывшие глаза Христа. Они теперь вместо тёплой ясной летней ночи с тысячами звёзд и загадочным, но таким манящим, завораживающим сиянием, напоминают скорее две глубокие чернильные дыры, бездумные и абсолютно пустые. Лицо огрубело, исхудало, постарело. Губы поджаты, нос сломан, а изо рта стекает тонкая струйка крови, растекается по нижней губе, а затем сползает по подбородку. *** Ирод. Отброс общества, Мерзкое существо, которое почему-то имеет власть. Похожий скорее на борова, он насмешливо пронзает его взглядом своих маленьких заплывших глазок, и в Иуде впервые за долгие годы просыпается некий остаток гордости. Он выпрямляет избитую спину, расправляет плечи и с вызовом смотрит сопернику прямо в глаза. Но Ирода это лишь веселит. Голос его — одна сплошная насмешка. Иуда с отвращением наблюдает за кривляниями царя, и внезапно для себя понимает, что ни капли его не боится. Да, может в руках этого человека сейчас находится его жизнь, но бояться его все равно кажется глупым. Да ведь и сам Ирод глуп несказанно. Бесконечные цепи и амулеты, позвякивая, дрожат на его груди, пока он смеётся или скорее даже булькает. Он не особо понимает, что говорит Ирод, ведь тот проглатывает половину окончаний и смазывает буквы. Но когда он кое-как разбирает слово «плеть», ноги невольно подкашиваются. *** Удар, удар, удар. Перёд глазами прыгают дурацкие искорки, а в ушах звенит так, будто тормозит плохо смазанная телега. Горячие струи крови стекают по спине, обволакивая тело, бегут по ногам и капают на пыльную землю. А безжалостная плетка продолжает наносить удары один за другим, пока наконец спина не немеет и боль слегка утихает. Иуда судорожно вдыхает раскаленный сухой воздух. Уже в какой раз он чувствует, что вот-вот упадёт в обморок, но все время, когда кажется, что блаженное забвение уже близко, темнота вдруг исчезает из глаз, и ведро холодной, свежей воды опрокидывается на него. Искариот поднимает голову, подставляя лицо под животворящие струи и буквально чувствует, как с него стекают грязь и пыль, как слипшиеся от крови волосы приобретают подобие былой мягкости и как уставшие глаза наполняются жизнью. А потом все по новой — плеть, плеть, плеть. Разрывающая мясо, дробящая кости. Вся покрытая кровью и кусками плоти. Мерзкое изобретение не менее мерзких людей. *** — Преступники будут казнены. Эта фраза, услышанная им на скрипящем помосте, на коленях, под палящим солнцем, врезается в сознание словно гвоздь. -Казнены… — шепчет Иуда и содрогается от звука своего голоса. Точнее, уже не своего. За все то время, которое прошло с Гефсиманского сада, он ещё ни разу ничего не пытался сказать. И вот теперь он с ужасом понимает, что Бог забрал у него все — даже голос. Его хриплый, низкий голос исчез навсегда, уступив место некогда мелодичному и звонкому, такому когда-то жизнерадостному голосу Иисуса. Этим голосом он читал проповеди, этим голосом он благословлял, и этот голос однажды пленил Иуду. Глупого, лживого вора Иуду Искариота. Только сейчас предатель задумывается о том, как сильно он когда-то любил Христа. А ведь это была не просто любовь, а скорее даже нездоровая зависимость. Его голос можно было слушать бесконечно, взгляд его тёплых глаз заставлял плакать от счастья, в нем хотелось утонуть. Но Иисус был оптимистом. Неисправимым, безнадежным оптимистом. Он считал, что в каждом человеке есть добро, не желая замечать весь тот ужас, что творился вокруг него. И за эту свою веру он не раз оказывался наказан. Иуда не мог смотреть на это, просто не мог. Тогда он в первый раз поссорился с Иисусом. Тогда его сердце треснуло. Дальше только хуже — ссора за ссорой. Иисус, казалось, не хотел замечать очевидного. А Иуда… Он просто хотел уберечь его. И вот однажды, вернувшись после долгой прогулки в одиночестве к Иисусу и его ученикам, он вдруг понял, что они не любят Христа. Он понял, как пусты все они внутри и какие бездонные у них глаза и бесцветные голоса. Тогда, впервые за все время, что он находился с Иисусом, в нем проснулась прежняя холодность и цинизм. Розовые линзы спали, оставив глаза любоваться мрачным, серым реальным миром. Апостолы не осознавали своего счастья, апостолы не любили его настолько, чтобы отдать жизнь. Искариот хорошо помнил, как волна осознания выплеснулась на него, словно ведро ледяной воды. Он побежал к Иисусу, хотел рассказать ему, рассказать все. Предостеречь, спасти, оградить. Он выслушал его, кивнул, и сказал только: «Я знаю». Словно копьем пронзила эта фраза Иуду. Дышать стало тяжело, и холодный пот выступил на лбу. Он с ужасом взглянул на Иисуса и содрогнулся. Перед ним сидел обычный человек. Не мессия и не бог. Простой человек, такой же, как и все. *** Шипы больно врезаются в кожу на лбу, и тёплые струйки соленой крови стекают по заросшему грязному лицу. Шаг за шагом, медленно, стараясь как можно дольше отсрочить момент, они идут по пыльной дороге в гору. Солнце нещадно палит, а мухи облепили свежие раны. Крест тяжёлый, весь в занозах и щербинках. Один конец взвалили на плечо, а другой волочится за ним, оставляя в земле ложбинку. Толпа шумит, толпа беснуется, толпа ликует. Толпа плачет. Бесконечные лица вокруг. Пестрые тряпки одежд. Голоса. Стражники, смеясь горловым смехом, подталкивают осужденных копьями и плетками. Лицо Иуды застыло и не выражает больше ничего. Так выглядит мертвец, так выглядит идущий на эшафот человек. Надежда умирает последней. И вот она умерла. Издав предсмертный хрип, с боем, но умерла. Не оставив после себя ничего, кроме полнейшей апатии. Искариота больше ничего не волнует. Мир исчез для него. Навсегда. Ему плевать, когда в спину прилетает камень. Его не задевают колкие слова. Камни, прилетающие в спину, не причиняют боль. Идти внезапно становится легче. Дышать свободнее. Смерть предстает перед ним, такая манящая и желанная. Она тянет в нему свои костлявые руки, и Искариот радостно бросается ей в объятия. Вот та, кто избавит его от страданий и пыток, та, кто заберёт из этого ада. Милосердная освободительница, вот кто она такая. *** Гвоздь. В его руке. Гвоздь. Сосуды трепещут, дыхание замирает. Раздается удар молотка и боль пронзает запястье. Пальцы начинают конвульсивно дергаться. И ещё раз. Руки распростерты, кровь стекает на землю. Удар. Теперь и ноги прикованы. Тело обвисает на кресте. Его медленно поднимают. Толпа волнуется. Иуда поднимает голову, и сквозь обвисшие на лицо сальные волосы смотрит на людей. Все одинаковые, серые, бездушные. И тут он замечает что-то. Какое-то знакомое лицо среди сотни таких же. Он щурится и пытается сосредоточиться. Да, это точно он — тёмные красивые кудри, обрамляющие лицо, тёплые карие глаза, мягкие черты лица, прямой нос и мягкие губы. Он моргает, пытаясь понять, кажется ему или нет. Но образ не исчезает. В толпе, перед ним, стоит Иисус и смотрит на него. Не тот, которого он видел в отражениях, измученный и уставший, а такой, каким он запомнил его — будто светящийся и ласковый. Иуда видит, как из его глаз стекают слезы. Он видит сочувствие, жалость. Слепая злоба вдруг охватывает его, Искариот дергается, пытаясь освободиться. Это конечно все тщетно, но гнев разрывает изнутри. Как он смеет жалеть его?! Виновник всего произошедшего! Сука! Если бы можно было испепелить взглядом, Иуда бы сделал это. Но мираж исчезает, и сердце приговоренного вдруг замирает. На том месте, где только что стоял Иисус, теперь стоит он сам. Загорелый, неаккуратно стриженный, весь какой-то кривой, особенно в сравнении с Христом. Только глаза остались прежними — тёплыми и печальными. Иуда тяжело вздыхает и опускает голову. Слезы сами текут из глаз и он больше не в силах смотреть на это. Ему больно, во всех смыслах. И физическая боль дополняет душевную. Больно, больно, больно. Невыносимо. До крика. До слез. *** Время бесконечно. День пересекает в ночь, а ночь в день и так по кругу. Солнце сменяет луна, и весь этот круговорот небесных светил вращается вокруг него. Мир исчез, и его больше нет. Лишь иногда он появляется из мелькающего водоворота вместе с мокрой губкой. Всего на секунду выныривают грубые лица стражи и тут же исчезают. Вместе с водой. В ушах что-то шумит. Монотонно и постоянно. Жужжит, трещит, шипит и звенит. И этот звук не прекращается. Ни на секунду. Сколько это уже продолжается? Два дня? Неделю? В голове все какое-то вязкое и липкое, сосредоточиться на чем-то невозможно. Мысли постепенно исчезают вместе со словами, пока их не остаётся всего четыре — два имени. Иуда Искариот и Иисус Христос. Он не знает, что это значит, но от второго ему одновременно тепло и больно, а первое какое-то мерзкое и жалкое. Они крутятся в его голове. И он понимает — это что-то важное, что-то очень важное. Но что?.. Осознание приходит внезапно. Вместе с копьем в сердце. Он распахивает глаза, а потом распахивает ещё раз. Картинка в один момент становится чёткой и мир предстает перед ним. Боль прокатывается по телу. Иуда кашляет кровью и испуганно вращает глазами. Дрожь охватывает Искариота, заставляя руки и ноги биться на гвоздях. Все тело болит, но он будто уже не часть его. Сердце постепенно останавливается. Ему в голову резко начинают литься звуки и мир становится ужасно громким. Тут и стоны людей, и спор стражи, и ветер, и птицы, и деревья, и его собственные крики. Но постепенно все сливается превращаясь в хор голосов. Сотен тысяч голосов. И все они, как один, твердят единственное слово — «предатель». Иуда съеживается, пытаясь закрыть уши руками, и с удивлением понимает, что он свободен, не прибит больше к кресту. Да и креста больше нет. И боли. Хотя вот они — сквозные отверстия на его запястьях, гноящиеся и кровоточащие. Но он не чувствует абсолютно ничего. Искариот оглядывается, и сердце его окончательно замирает и холодеет. Вокруг нет ничего. Только темнота и чёрная, бездонная яма прямо под ним. Иуда отчаянно начинает махать руками, но бесполезно. Что-то упорно тянет его вниз. Он открывает рот, но темнота поглощает крик. Пути назад нет. Он падает в бездну. Его губы шевелятся беззвучно, он протягивает руку вверх и пытается произнести «Иисус, прости», но уже слишком поздно. Иуда Искариот проваливается в ад.