Дети Степи

И я был сослан в глубь степей, И я изведал мир огромный В дни страннической и бездомной Пытливой юности моей. (М. Волошин)

— Причудливы переплетения судьбы... — шепчет театральных дел мастер Марк Бессмертник. Стежок за стежком соединяются вместе лоскутки, порой неровно, порой некрепко... К репетиции всё должно быть готово. Кто знает, вдруг после бесхитростных пантомим в будущем удастся поставить настоящий шедевр драматургического искусства, многоактную трагическую пьесу? Тряпичные куклы, сшитые из обрывков былого и настоящего, на первый взгляд все одинаковы. Но какую-то оставят на пыльном чердаке в немом забвении, без какой-то под рукой не заснёт ребёнок, предпочитающий ручную работу идеальным, но бездушным экземплярам, твердящим подобострастное "ма-ма!" без разбора кому... А какие-то — если только найдутся умелые и чуткие руки, да подходящая сцена — проживут такие жизни, такие страсти, что сами до конца не смогут поверить. А кто поверит — быть может, найдёт в себе оправданную дерзость собственноручно потянуть за едва различимые нити, переписать сценарий на свой лад... И где только пропадают эти несносные Дети? Марк надменно хмурится; ему совсем не хочется делиться с ними такими ценностями. Не доросли ещё до настоящего искусства, закаляющего душу в огне и льде, плавящего самые твёрдые сердца. Для них куклы не более, чем игра, а игра — не более, чем весёлое времяпрепровождение! Что же они не идут?.. Огни множества факелов мерцали в полумраке. В прохладных коридорах от них ощутимо веяло жаром. Воздух казался почти осязаемым: сырой, тяжёлый, пропитанный запахами земли и плоти. Тени одонхе поминутно мелькали тут и там, в отблесках пламени своим движением напоминая пляску древних духов. Под самым потолком, словно личинки мифических чудищ, были развешены огромные влажные мешки. Мерный гул шагов, голосов и скрипа загнивающих досок... Своё название Термитник оправдывал. Среди его обычного населения по пологим лестницам поднимался ещё кое-кто, выделяющийся среди прочих, но так же близкий этому странному миру — а в Городе подобным могли похвастаться очень немногие. Наконец свет из коридора, более освещённого, чем другие, неровно полыхнул по скрытому полумраком силуэту человека — молодого, с рыжеватыми волосами, в рубашке с закатанными на рабочий манер рукавами, и одонхе всё чаще стали искоса оглядываться, переговариваясь между собою на хриплом степном наречии. У одной из дверей путь пришедшему преградили плечистые мясники; он произнёс несколько слов на их языке, и те, обменявшись взглядами и кивками, быстро расступились. Посреди приёмной, выглядевшей чуть более цивилизованно, чем остальное пространство корпуса, стоял внушительный письменный стол. Завидев вошедшего, сидящий за ним высокий смуглый мужчина с раскосыми глазами и прямой, как стержень, осанкой поднял взгляд от бумаг. Указав на кресло напротив, он неспешно промолвил: — Рад тебя видеть. Я ценю отзывчивость и неравнодушие, хотя и не желал бы иметь иных отношений с вашей семьёй, кроме деловых. Молодой человек понимающе кивнул. — Мне вы доверяете больше, чем отцу, ведь так? — Владеющий Славой, когда-нибудь ты оправдаешь своё имя больше, чем боос. Вот на что я надеюсь. А доверяю я лишь словам моей матери, мудрой Настоятельницы, и невесты, единственной оставшейся в живых Хозяйки. Они поведали много нового в последнее время. И лишь из огромного уважения к той, которую год назад приняла в свои объятия Земля, я готов поделиться этим знанием с её наследником. — Я слушаю, комендант. — Уклад начинает волноваться. Это не к добру. Сюда идут... — Тычик понизил голос. — ...чужие. Кочевники, странствующие с определённой целью... пока неясно, какой, но они... заберут одного из детей Степи, Матери Бодхо. Сына менху Бураха. Они увлекут его отсюда в свою общину. Собеседник побледнел. — Разве это может быть Карав... — Не произноси при мне этих страшных слов, Ольгимский! – перебил комендант. — Навлечь беду не так уж сложно. Бессмертный Симон Каин в долгом отъезде по политическим делам, Белая Виктория отдала всю силу дочери, при рождении которой погибла, великая Мать переживает закат своей жизни и власти, а всевидящая Катерина слишком сломлена противостоянием Хозяек. Мы уязвимы, как никогда. Это плата за уход от обычаев Уклада, за то, что Каины, обретя власть, устремились переделывать законы под себя, а мы слепо поддались, поверив в чудесное будущее. — Каины действуют из лучших побуждений. Они совершенствуют Город... — заметил Влад. — ...Чтобы однажды заявить свои полные права на него. Дверь скрипнула. В приёмную робко заглянула девушка, судя по всему, одна из Травяных Невест, одетая в длинный балахон, скрывающий её от лишних взглядов. — Эйле? Я же говорил, что буду занят. Заходи, заходи, что с тебя взять... — управляющий подозвал её движением руки. Минуту они перешёптывались о чём-то на своём языке. — Отлично. Стой, у меня к тебе ещё одно поручение, гораздо легче... Принеси кувшин свежего молока. Та, едва заметно странно улыбнувшись, скрылась за дверью. Младший Ольгимский не спускал с неё любопытного взгляда. — Так вот, моё предложение... — возобновил Тычик прерванную беседу. — Разузнай, что это за чужеземцы. И после этого сразу же — я повторяю, сразу же! — иди к Бураху. Он разумен и способен принять самое правильное из возможных решений. — Можете на меня положиться. — И ещё. — степняк указал на кувшин, принесённый вернувшейся Эйле. — Напои этим Землю на могиле своей благодетельной матери от моего имени. Прошёл ровно год с тех пор, как она ушла сдерживать силу Чёрной Нины, не связанную больше линиями. Воздай ей эту скромную благодарность и проси заступничества за наше будущее. Поклонившись Невесте Земли, Влад принял из её рук кувшин, попрощался с управляющим и вновь пошёл по лабиринту тёмных коридоров, стараясь унять нарастающее в душе беспокойство. Строительство Каменного Двора всё ещё продолжалось. Выше становился Собор, намного дальше в будущем смогли бы оглашать окрестности удары исполинского колокола, возвещающие, что очередной незаметно пролетевший час канул в вечность. Особняки Каиных обносили высокой каменной оградой, отстраняя их от суеты Соборной площади. Строились жилые дома. Через притоки Горхона возводились мосты куда лучше недолговечных деревянных. На парапете одного из них, бросая камешки в блестящую в лучах заката воду, сидели двое. — Он вернётся очень скоро, вот увидишь. — говорила тихая маленькая девочка, водя пальцем по причудливому рисунку каменной мозаики. — Он ведь уже совсем взрослый, твой друг. Подумать только, целых семнадцать лет... На ней было вельветовое платьице, мало подходящее по погоде. Шаль, которую мать велела взять с собой, впервые по недосмотру осталась забытой дома. — Эх, с кем же теперь проводить время... Скучно! — вздохнул расположившийся рядом тринадцатилетний светловолосый мальчуган. — А он столько всего умеет делать — мышеловку может смастерить, самодельное ружьё, ещё много чего... — Зачем же мышек обижать? – спросила соседка. — Ха! – хмыкнул тот. — А если их в доме невесть сколько разведётся и все запасы погрызут? — Я мышей не боюсь. Только крыс... видела однажды на складах... — девочка задумалась, боязливо опустив глазки. — Папа мой тоже уехал... А мама дома сидит. У неё здоровье слабое. Нельзя сильно расстраиваться, а она всё беспокоится за него и так горюет... Тёмка, а Тёмка! А разве оттуда, куда их забрали, можно не вернуться? Река под их ногами размеренно, успокаивающе шумела, неся первые опавшие в этом году листья. Где-то вдалеке лаяли собаки. Недобрый знак подтверждения сказанного. — Не волнуйся. И маме своей скажи, чтобы не беспокоилась. Это же не война, а всего лишь "нестабильное положение", мне так Стах сказал. Уж он-то лучше знает, на что идёт. Отец им так гордится! — подросток широким жестом показал, насколько именно гордится Стахом отец, разумеется, не без промелькнувшей в глазах лёгкой зависти. Юная барышня в ответ застенчиво улыбнулась. — Знаешь, мне домой пора... Надо до наступления темноты вернуться. — А далеко живёшь? — В Седле. Тут близко. — девочка показала рукой куда-то в сторону Театра. — Ну, я тогда тоже пойду. Хотел ещё кое-что успеть до ночи... Нескладному любознательному подростку Город уже давно был не в диковинку. Степные сказки он помнил наизусть, в тихих кварталах знал каждый уголок и почти всё время, проводимое не в обучении и подготовке к предопределённому будущему призванию, он думал о том, что находится в Степи и дальше за ней. Ровесников это мало интересовало — для них владения Матери Бодхо были бесконечны, а жизнь сосредоточена в пределах Города – чего ж ещё может не хватать? С тех пор как забрали добровольцем Станислава Рубина, старшего ученика Исидора Бураха, сын последнего лишился верного товарища по исследованию окрестностей. Теперь он был предоставлен самому себе, пробуя завести новых знакомых среди детей, часто приходивших к его отцу послушать занимательные истории – знал их тот немало. Глаза, льдисто-серые и чистые, как воды Горхона, окинули взглядом пустеющие к ночи улицы. Юный Артемий уже знал, что будет делать сегодня. Из личных хроник правительственного инквизитора А.Лилич ...Во время чумы всё больше людей свидетельствовали о том, что воочию видели существо из городских легенд, известное как Прозрачная Кошка. Никто не мог дать иного объяснения их словам, кроме как вызванное затуманенным паникой разумом видение. Но сироты и беспризорники, ютящиеся на Складах, упоминали о существовании загадочного зверя и ранее. Большинство этих детей потеряли семьи во время Первой Вспышки. О самой Кошке пока мало что известно — предположительно, она безобидна, как обыкновенная домашняя кошка, но по так и невыясненным причинам суеверные местные жители считают её проклятым существом, увидеть которое не сулит ничего хорошего. В реальном существовании её уверены такие авторитетные и трезвомыслящие люди, как танатолог Д.Данковский, хирург А.Бурах и певица Анна, известная под псевдонимом Ангел. Первый описывал виденное, как полупрозрачное, почти невесомое создание, ярко светящееся в темноте, очертаниями повторяющее облик привычной нам felis catus domestica. Описание второго расходилось с первоначальным в том, что Кошка вполне могла сойти издалека за полноценное животное во плоти, и лишь по приближении заметно просвечивало. Со слов Анны А., это мифическое существо — не более чем призрак, лёгкая тень, которую довольно затруднительно заметить невооружённым глазом... Бархатная темнота укрывала здания, тлеющий закат ещё касался их крыш и едва заметно отражался в окнах. Зажигали фонари. Звук шагов эхом отдавался в переулках. Идущие работать в ночную смену, возвращающиеся домой, просто вышедшие насладиться одним из последних тёплых вечеров... Среди них по лабиринту улиц, заглядывая по пути во дворы, знакомые и не очень, тенью пробирался искатель приключений. Мысли о доме оставили его, как только в темнеющем небе показались первые тусклые звёзды. Настоящим родным домом его был Город, тихий и таинственный, скрывающий в своём древнем сердце удивительные тайны, часть которых удавалось донести до людей легендам и преданиям. Что-то мелькнуло вдоль стены... Нет, всего лишь последние лучи заходящего солнца блеснули на стекле. Показалось... Зато из окон огороженного особняка напротив совершенно явственно слышался громкий звон посуды, чья-то речь и плач ребёнка. Во флигеле горел свет. Здесь, если ему не изменяла память, жили Ольгимские. Говорили, сын скотопромышленника, «упрямый и своенравный бездельник», как отзывался о нём отец, по собственной воле переселился из семейного гнезда на самую окраину Города. Но кто тогда жил в его комнате? Артемий замер за углом, прислушиваясь. На крыльцо взошёл человек. Один из редких прохожих, парень лет двадцати, судя по внешнему виду — рабочий или земледелец. «И что только он там забыл? Разве что пришёл обсудить деловые вопросы, но не в такое же позднее время...» Тоже прислушавшись к шуму за дверью, он оглянулся по сторонам, словно принимая какое-то решение. На смутно знакомом лице наблюдателю почудились напряжённое волнение и грусть. Вздохнув, парень поставил у порога глиняный кувшин и постучал в дверь. Через пару минут его уже не было поблизости, а выглянувшая из дома гувернантка в недоумении переговаривалась со второй, занавешивающей на окнах шторы. Через несколько минут всё затихло окончательно. Сын менху, уже почти забыв об изначальной цели своей затянувшейся прогулки, принял решение с самого раннего утра завтрашнего дня вновь придти на то же место. Дверь захлопнулась за его спиной. Вроде, не успели заметить... порядочно отстали ещё у того поворота... Как бы ни было позорно спасаться бегством, порой это единственное разумное решение. Тяжело дыша, минуту назад преследуемый доброй дюжиной жаждущих учинить над ним самосуд, Гаруспик окинул взглядом небольшую, но богато убранную комнатку. Дом четы Ольгимских, память не подвела. Но боосу Владу даже в прежние годы эти апартаменты были бы весьма малы... — Ты ранен? Присядь пока на кровать. — хрупкие девичьи руки сняли дорогой шейный платок, порвали его на две части и, намочив ткань водой из позолоченного мраморного фонтанчика, подали вошедшему. — Всё в порядке? — Как видишь, не вполне. — пробормотал Гаруспик, затягивая импровизированный жгут и утирая кровь. — Должно быть, я совсем позабыл местные традиции — не припомню среди них обычая устраивать приезжим столь радушный приём. — Ты, верно, и есть Артемий Бурах? Сплошь окровавленная одежда, усталый озлобленный взгляд, недюжинный рост и спешно убранный в широкий карман нож. Инстинкт самосохранения, подумал Потрошитель, у позвавшей и впустившей его хозяйки отсутствовал напрочь. — Как ты узнала? — Предчувствие. Если, конечно, ты веришь в подобные вещи... — девушка без капли страха смотрела ему в глаза. — Я будущая Светлая Хозяйка, Виктория. Мой отец — старший Владислав Ольгимский. А друзья зовут меня Капеллой. Артемий горько усмехнулся. — А мы будем друзьями? — Конечно! То есть... — замялась Виктория. — Я очень на это надеюсь. — Так значит, я могу здесь отдохнуть? — спросил Гаруспик. Усталость после практически бессонной ночи в поезде и непредвиденной резни на Станции нисколько не улучшала его и без того плачевное состояние. — Сколько хочешь. Отец ещё не вернулся... Выспишься — и пойдёшь к нему. Бурах потянулся к карману за склянкой мерадорма. — Спасибо, Капелла. ...Обманчив покой Степи. В шелесте горько-пряного ветра, ободряюще ласкавшего травы, задумчиво склонившиеся к земле, в низком небе, растянувшемся от горизонта до горизонта, в самой душе её всегда жила сила, дикая, восторженная и мятежная, которую люди назвали свободой. Пугающей и запретной она показалась бы тому, кто привык идти по предопределённому заранее пути, расчерченному на карте судьбы даже не им самим. Пьянила, как твирь в цвету, того, кто сердцем был близок этим бескрайним просторам, где в бурях слышался вой забытых историей чудищ, а в ясную погоду едва различимо виднелись вдалеке силуэты огромных авроксов, пересекающих Степь подобно живым кораблям... Но не только к осени взволновался и похолодел ветер, дыхание Боса Туроха. В эти чудесные, священные края ехали и затем шли чужие, пропахшие городской суетой и дорожной пылью. Оттого и вышли степняки поить мать-Землю кровью и молоком, о милосердном терпении молить её, успокаивать боль от тяжёлых шагов нездешних, незваных... В разбитом на скорую руку лагере разгорался костёр, велись разговоры о целесообразности более ранней остановки — одним словом, шла своя собственная жизнь. За которой не могли, как ни пытались, уследить одонхе, пригласившие прибывшую экспедицию поближе к своим юртам по традиции дипломатического гостеприимства, ожидающего воздаяния миром за мир. Вскоре несколько оставшихся у огня тоже принялись делиться наблюдениями. — По-нашему говорят на удивление хорошо. — заметил один. — Хотя по этим... хм... балахонам и маскам не скажешь, что здесь расцвет цивилизации. Надо будет спросить у Специалиста, есть ли тут неподалёку какие-либо поселения. Сидящая рядом женщина уже успела развернуть карту. — Есть, есть. Отмечен город и, что характерно, не подписан. — Не суть важно. Итак, до рассвета отдыхаем. Вы, Доктор, планируете дальнейший маршрут. Затем Ассистент идёт на разведку в этот степной городишко. — невозмутимо распорядился старший из путешественников, раскуривая трубку. — Снова я? А если скажу, что у меня нога сломана? – вполголоса бросил в сторону младший помощник. — Ах, сломана? Обратись к Доценту — кажется, нет ничего, что он не смог бы починить. Пока я собственноручно не осуществил твои слова. — Горазды же вы острить, господа. — откликнулся, по-видимому, сам Доцент. Такой поворот разговора ему вряд ли нравился. — Пойду я. Доктор, погружённая в изучение карты, подняла взгляд. — Ого, к чему бы такой энтузиазм? Вы же хотели оставить все силы на исследование Бычьего Копыта. Смотрите, тут до него всего ничего... А вот и конечная станция Северо-восточной ветки — по крайней мере, подтвердились мои планы на обратный путь. — Который состоится не раньше, чем я наберу достаточно материала, чтобы претендовать на соответствие вашей степени, и уже, разумеется, не в нашем узком кругу, а... — От ваших речевых оборотов меня скоро сахарный диабет хватит. — старший обвёл присутствующих взглядом из-под полей шляпы. Манеру делать грубоватые замечания ему обычно прощали как самому авторитетному. Доцент замолчал и с ледяным выражением лица погрузился в занесение заметок в дорожный дневник. — У всех нас свои цели, ведь так? — Ассистент тоже склонился над картой. – Река! «Горхон»... — Вот, принесёшь воды — и делай, что хочешь, только возвращайся к сроку. Нам твои исключительные таланты сегодня могут пригодиться. — заключила соседка, сворачивая план местности. Младший Влад, как его привыкли называть недоумевающие над отсутствием у Ольгимских фантазии в выборе имён, имел обыкновение просыпаться рано. Утро каждого нового дня встречало его немилосердным сквозняком и покалыванием расстеленной по кровати грубой ткани. И, конечно, сопутствовавшим всему этому ощущением мнимой свободы от бремени наследника самого состоятельного человека в Городе. Предрассветный час того дня он коротал в гораздо более близком ему обществе — на болотах, у владельца одной из расположенных близко к поселению юрт. Ни промокшие сапоги, ни налипшие на одежду ряска и грязь не портили настроя, скорее наоборот. Червь, волоча по сырой земле висящие рукава балахона, пробормотал под отсутствующий нос что-то касательно сегодняшних событий и вскоре скрылся в своём шалаше от порывистого утреннего ветра, у воды казавшегося гораздо ощутимее и холоднее. Хором пели цикады, вторили им крохотные лягушки. Воздух душил влагой и кружил голову илистым запахом. Савьюр, раскинув широкие белесые листья, виднелся у пригорков, наполовину скрытый стоячей водой. Бывший костёр теперь едва заметно тлел на почерневших углях, а для разведения нового недоставало и без того дефицитных дров. Ожидая хозяина у гаснущего пепелища, Владислав в одиночестве наблюдал за движущимися в густом тумане силуэтами, догадываясь, что принадлежали те Твириновым Невестам. И в холод, и в зной равно прикрытые лишь сплетёнными из трав ритуальными нарядами, язычницы водили свои хороводы прямо среди топей. Издалека доносилось странное пение и звон так нравившихся им украшений. Казалось, стоит заслушаться — и, поддавшись колдовскому очарованию, пойдёшь прямо в трясину. Но танцевали жрицы Бодхо не для людских глаз — они призывали из-под Земли травы, шептали над ними древние заговоры и ласкали, словно собственных детей. Всё ближе, ближе... Гармония ритуала полностью завладела вниманием юноши, куда охотнее мечтавшего познать недоступнейшие из тайн Уклада, чем запрячь его народ в телегу промышленности. Он видел танец Твириновых Невест второй раз в жизни; жаль, наблюдать мог лишь издалека — общество людей, особенно мужчин, было для них запретным за редкими исключениями. Вот почему одна из девушек, выйдя из тумана к этой стороне берега, по-девчоночьи испуганно ахнула и метнулась назад, заметив человека. — Постой, не уходи! — Влад подозвал её подсмотренным у коренного населения жестом. Танцовщица в ответ дала понять, что не имеет права говорить, хотя в глазах её мелькнуло узнавание. — Кажется, я видел тебя прежде... Эйна?.. Эйле! Вместо былого балахона из мешковины молочную кожу её плечей и груди теперь укрывали одни только вьющиеся распущенные волосы. — Ты назвал моё имя, сын Светлой Хозяйки. Ты знаешь, что это значит? — Что я имею власть приказывать тебе что бы то ни было? Не волнуйся, моя просьба совсем небольшая. — Я верю в благородство сына Хозяйки. — опустила взгляд Невеста. — Ты хочешь исполнить то, за чем послал тебя настоятель? — Именно. Что говорят Черви? Видел ли ваш народ за это время что-либо непривычное? — Влад сосредоточенно приготовился слушать встрепенувшуюся на последнем слове Эйле. — Чужие пришли, когда Суок вновь раскрыла свою чёрную пасть над телом Боса Туроха. Им не нужны дети Бодхо. Им нужны Бычье Копыто и Трёхрогий Венец. Чужие скоро пойдут сюда, к воде. Мы, обвенчанные с Землёй, говорим савьюру и чёрной твири, чтобы те не сердились на них и не скрылись от наших глаз. Ольгимский некоторое время мысленно переводил услышанное, после чего промолвил: — Что ж… хоть немного яснее. Чего же ты так волнуешься? — Мой голос более не слышен твири. — девушка ещё ниже склонила голову. — Не вырастает белая плеть там, где ступают мои ноги, не признают моих заговоров вольные ветра и дожди. И с тобой я смею говорить лишь потому, что уже проклята. — Почему, Эйле? — удивился слушатель. — Я должна отвечать тебе... Единственная оставшаяся среди нас Хозяйка, Катерина, не верна настоятелю. Её мужчина — среди воинов. Она ждёт, когда тот вернётся и займёт место её суженого. Триединство семей сохранится ценой жизни нынешнего правителя третьей части Города. — Вот как... Комендант, небось, об этом и не догадывается? — поспешил прервать напряжённую паузу Влад. — Нет. А я только о нём и думаю. Ни травы не милы мне, ни быки, поющие славу Босу Туроху своими низкими голосами, ни авроксы, отвечающие им из Степи. Ах, зачем я обручена с Землёй? Некому больше сказать об этой тоске, кроме как тебе, сын Светлой, назвавший меня по имени, которое отныне ненавистно мне. Настоятель тебе доверяет. Говорит, будущее Термитника в надёжных руках... Природная красота танцовщицы от нахлынувших эмоций казалась лишь ещё трогательней. Гадая, что лучше говорить в таких случаях, Ольгимский заверил её: — Время рассудит. Не печалься. Пойдём на реку... покажешь, где ждать. На самом деле ему совсем не хотелось ввязываться в предсказанное Катериной. Но бесспорно заинтересовало, что среди всего Уклада было такого особенного в наследнике Бураха. Лето ушло незаметно. Никому и не верилось до сих пор, что к концу подходила первая неделя сентября. Скоро дурманящее цветение твири должно было достигнуть своего апогея, а Город — погрузиться в тяжёлый осенний сон, какой бывает под утро после бессонницы, больше похожий на тревожное забвение. Сейчас же ещё стояли безмятежные дни, всё менее солнечные, но всё более спокойные. По камням мощёных улиц ветер гнал лёгкую пыль, в отдалении слышался скрип колёс и лай собак, и пока в центральных кварталах закипала повседневная жизнь, другие, на окраине, встречали первые лучи солнца в блаженном безмолвии. Город жил. Он дышал приближающейся осенью; он был влюблён в эту медноволосую ведьму так же стыдливо и сладостно, как девственная дочь Степи — в сына Матери-Настоятельницы. По одному из этих отдалённых кварталов в одиночестве шёл приезжий, по пути разглядывая причудливую архитектуру. Помимо эстетической, причиной такого внимания была цель опознать по вывеске ближайшую лавку. Взгляд скользнул вверх по крыльцу встречного дома и остановился на карнизе между первым и вторым этажами. Там сидела белая кошка — поначалу незаметная, словно сливающаяся со спокойным провинциальным пейзажем. А может, просто потому, что даже не шевелилась, сонно щурясь и отдыхая после долгой ночной охоты. — Кс-кс... Иди сюда. Кошка мигом навострила ушки и, вальяжно потянувшись, спрыгнула вниз, но и не подумала торопиться откликаться на предложение. Её движения были почти невесомыми, исполненными чувства собственного кошачьего достоинства. Ещё раз прищёлкнув пальцами, прохожий принял инициативу на себя, приблизившись и наклонившись к местной достопримечательности: — Ты чей такой будешь? Пушистая красавица с интересом обнюхала ладони незнакомца. "Нет, этот не обидит…" Замурлыкав, зверёк прильнул к руке, настойчиво прося об ответной ласке. — Породистый... Домашний, стало быть. — пришёл к выводу тот, проводя рукой по шелковистой шёрстке. Вдруг её обладательница стремительно оглянулась в сторону домов, распахнув круглые золотистые глаза и застыв в одном положении. По-хозяйски облокотившись на перила, за происходящим наблюдал представитель местной дворовой детворы, неизвестно зачем так рано вышедший из дома. Заметив, что на него обратили внимание, парнишка, засунув руки в карманы и изучающе прищурившись, поинтересовался: — С кем это ты разговариваешь? Слегка удивлённый такой фамильярностью, мужчина предпочёл ответить вопросом на вопрос, махнув рукой в сторону поспешившего скрыться за углом пушистого хвоста: — Ваш кот? — Кот? Ты имеешь в виду... — мальчуган тут же посерьёзнел и подбежал поближе, всматриваясь прохожему в глаза. — Вот это да! Ты, случаем, не Двоедушник? Или тоже охотник за Прозрачной Кошкой? Видел её где-нибудь? В ответ тот снисходительно усмехнулся. — Я путешественник. Тоже, в своём роде, охотник... за утерянным знанием. — А я будущий менху Артемий Бурах. — заученной скороговоркой, обычно использовавшейся для произведения огромного впечатления на сверстников, представился парень. — Хотел бы я взглянуть на того, кто отпускает тебя гулять одного и разрешает разговаривать с незнакомцами. Но, кажется, теперь я вдвойне хочу увидеться с ним. Исидор Бурах – твой родственник? — Да. — кивнул Артемий. Голос собеседника и впрямь живо напомнил ему крадущуюся в траве степную змею, которых учил опасаться отец. — Степняки рекомендовали его как лучшего этноведа и травника в этих местах. Это так? — Проводить тебя к нему? — догадался юный наследник. Путешественник поправил на плече ремень дорожной сумки. — Сделай милость. Бурах-младший намеревался учинить по пути допрос — больше ли Города Столица, о которой он слышал от некоторых, что значит «этновед» и всё-таки какой кот имелся в виду. Но приезжий шёл рядом молча, погрузившись в собственные мысли, и подростку оставалось лишь то и дело украдкой его разглядывать. Лет тому было уже немало — около четырёх десятков, проведённых большей частью в преданном служении своему делу. Тёмные волосы, лицо по-северному бледное, что среди загорелых степняков становилось заметнее. Сложно было сказать, касалась ли когда-нибудь улыбка этих сжатых болезненно-тонких губ и изучающего взгляда; впечатление, впрочем, обманчивое, как успел заметить Артемий. Знал бы он, что зачисленного в экспедицию доцента физики — незаметного, невысокого, похожего больше на тень или призрака — окружающие и без того часто недооценивали: уж очень тот напоминал безжизненно-идеальные непонятные механизмы, проектированию которых уделял куда больше времени, чем им... Данковский отпил кофе из казённой чашки и вновь погрузился в разбор документов и корреспонденции. В очередной раз за последнюю пару недель ему приходилось работать на замене, в дополнительное время. Бегло просмотрев планы лекций, он со вздохом задумался, что скажет студентам на сей раз. Лишь бы не было похоже на оправдание. А ведь всё это время лучше было бы посвятить «Танатике», чьё дальнейшее существование усилиями Властей и Тельмана были поставлены под большой вопрос. Ну почему, почему именно сейчас? Да ещё и утренние новости — смерть, которой танатолог бросил открытый вызов, вновь одержала верх, забрав себе его последнюю надежду, коллегу, чьё замолвленное в пользу «Танатики» слово могло изменить мнение Властей. Неизбежность, казалось, смеялась в лицо, круша мечты. Гранитные стены родного Университета Естественных Наук, и те источали холодное безразличие; Бакалавра охватило навязчивое давящее чувство, что точно такое же он увидит сегодня в глазах аудитории после объяснения положения дел. Опустошив чашку до дна и дав себе слово больше не пытаться глушить нервную усталость кофеином, Даниил протянул руку к стопке писем. Весточка от сообщников, очередные беспокойные мысли о создавшемся положении и предложение собраться, обсудить вдали от чужих глаз... это уже походило на тайную переписку подпольной организации, вот до чего дошли. Вскрытое утром скорбное извещение. Счета. Пара-тройка конвертов от поклонников — а может, и новых противников, что теперь гораздо вероятнее. Впрочем, нет, адреса все знакомые. Кроме, пожалуй... Шорох бумаги — видимость крайней занятости. Пусть беседующие за спиной коллеги слышат, что в любом случае бакалавр Данковский остаётся верен делу. "...С прискорбием узнал, что Власти собираются закрыть лабораторию, снискавшую известность благодаря Вашим исследованиям в области танатологии..." Хотя им и так всё равно. Свои проблемы. "...Я только что обнаружил случай, который может заткнуть им рот и восстановить Ваше доброе имя. Правитель нашего города, Симон Каин, являет собой живой пример поистине необъяснимого долголетия..." Так, так... "...Срочно приезжайте. Это может стать сенсацией, сохранить, оживить и прославить Вашу лабораторию. Всегда Ваш верный слуга и коллега, Исидор Бурах." Даниил перечитал письмо ещё раз. После чего, помолчав минуту, собираясь с мыслями, окликнул одного из увлечённых деловыми переговорами: — Стравинский, можно вас на пару слов? — Слушаю. — Вы... можете уточнить у администрации насчёт замены? Я намерен отказаться. Уезжаю на день-два. Собеседник недоумевающе приподнял брови. — У физтеха и так отменены занятия. Сами понимаете, ушли на похороны... Думаю, от дальнейших дополнительных обязанностей вас освободят. Но позвольте поинтересоваться... что за срочное дело? — Объясню по возвращении. — Бакалавр снял с вешалки своё неизменное чёрное пальто из змеиной кожи. — Хочу успеть до закрытия кассы на перерыв. Vale. С этими словами, захватив с собой портфель-саквояж, учёный поспешно скрылся за дверью. "Должно быть, переволновался из-за сегодняшнего." — сделали вывод присутствовавшие. С уходом обеих Хозяек духовное равновесие стало крайне неустойчивым. Все знали: стоило перевесить одной из трёх сторон — быть беде. Земные правители могли обеспечить Городу внешнюю защиту, но совладать с мистическими силами способны не были. Однако двое пошли вопреки этому убеждению, восстановив триаду Земли, Крови и Духа. И та, как и прежде, удерживала душу Города, спокойно ожидая вступления во власть наследниц Нины и Виктории. Между лидерами не было конкуренции; оба понимали, насколько приумножает силу союз. За Симоном Каиным вскоре закрепилась лестная слава: в Городе — всемогущего бессмертного чародея, вне Города — блестящего политика. Исидор Бурах был деятелем немного иного рода. В нём земляки признавали посредника между ними и Укладом, колдуна, владеющего тайными знаниями, но прежде всего — превосходного лекаря и мудрого советчика. Он был готов помочь в чём угодно и всегда рад гостям. — Здесь. — плечистый менху легко постучал пальцем по карте. — Ансамбль не может находиться севернее. Тех же, чьё расположение отмечено более-менее верно, вдвое меньше, чем есть на самом деле. Кто составлял этот план? — Наш организатор, географ с амбициями вдвое больше, чем следовало бы. Было время, специализировался на поиске месторождений нефти, но подводило чувство местности... — ответил Доцент, откинувшись на спинку кресла. — Как видите, мало что изменилось. "Нам это знакомо, ей-богу." — читалось в добродушном взгляде Исидора. От этих ярких серых глаз, точь-в-точь как у сына, становилось немного не по себе — они словно смотрели сквозь душу, сквозь само время. Недаром древняя история предписывала гаруспикам дар видеть скрытое. Больше же в хозяине дома ничего не выдавало его положения в местном культе: простая одежда из потёртой кожи, открытая манера общения... разве что некое странное сходство то ли с былинным богатырём, то ли с не менее мифическим мастером-работником, которому во многих легендах Земля раскрывала свои тайны. Другими словами, с гостем они являли собой непривычно выглядевшие рядом внешние противоположности. — Безмерно вам благодарен.— тот принял карту с исправленными пометками из рук возвышавшегося над грубым деревянным столом знахаря. — Не стоит, ойнон. Скажите лучше, чем именно здешние мегалиты привлекли вашу экспедицию? — в свою очередь поинтересовался он. — Потребовалось больше сведений о трилитах и менгирах. Не премину упомянуть также о том, насколько процветает местный культ и какими аномальными явлениями славятся эти земли. — пояснил путешественник. — Просвещённые умы всегда стремились дать объяснение неразгаданному. Исидор покачал головой. — Эге, вот как... Вы не подумайте, будто я ставлю возможности науки под сомнение. Но Город-на-Горхоне не из тех мест, что поддаются рациональному объяснению, не говоря уже о его традициях и истории. Собеседник тем временем рассматривал подвешенный на стену внушительный рогатый череп быка с расчерченными ритуальными знаками. — Понимаю. Насколько мне известно, вы в этом обществе занимаете отнюдь не посредственное положение. Кому, как не духовным предводителям, дороги хранимые ими порядки? — Боюсь, всё куда сложнее, чем вы предполагаете. — улыбнулся гостеприимный хозяин. — Личные убеждения тут играют совсем незначительную роль, поверьте. Что до меня... род Бурахов — менху, то бишь гаруспики; каким бы почётным ни был этот долг, мы подчиняемся, а не правим, исполняем, а не придумываем. Те же, благодаря чьим рекомендациям вы оказались здесь, склонны чуть ли не мифологизировать мою персону. Что совершенно напрасно. "Но вряд ли беспочвенно." — подумалось Доценту. Ничем не примечательный снаружи дом Бурахов произвёл на него впечатление своим сходством со складом археологического музея. Не говоря уже о владельцах — и непривычно трезвомыслящий для своего сомнительного призвания отец, и смышлёный самостоятельный сын... — И что же, будущее Артемия так же предопределено обязательствами наследника? — попытался он перевести разговор. — Именно так. — кивнул Исидор. — Я сам даю ему необходимое образование, в том числе касающееся дела нашего рода. Человек в кресле напротив принялся заинтересованно постукивать пальцами по подлокотнику: — Полагаю, вы знаете, что столь многообещающей личности для самореализации необходим высокий уровень подготовки. Знахарь, между делом разливающий по стаканам твирин, на миг остановился. Что это, лесть или намёк? — Вы ведь ещё не определились с выбором высшего учебного заведения? — пояснил учёный. — Ох, больной вопрос... — пробасил, покачав головой, Бурах. — Признаться, приходилось об этом задумываться. Я ведь и сам учился вне Города. Но не рано ли беспокоиться? — Отнюдь. Нынешняя молодёжь взрослеет куда раньше, чем мы в своё время. — Вы преподаватель, ойнон, вам виднее. Но я считаю это предрассудком. — махнул тот рукой. Собеседник, впрочем, уже увлёкся размышлениями: — Взять тех же старшеклассников... Слышали бы вы, как, к примеру, Данковский расспрашивал моего коллегу о понятии клинической смерти. А его приятели? Новые поколения уже совершенно точно знают, чего хотят достичь в жизни, интересуются всем, о чём мы даже и не задумывались. Истинно говорю вам, грядущий век, их век — пора невиданных доселе свершений. Наше же время ушло без пользы и без возврата. Исидор молча прислушался к мерному тиканью часов на стене и начинавшемуся за узким окном отстранённому шуму дневной жизни. После чего, поразмыслив, сказал: — ...Что ж, если Тёма подтвердит своё желание уехать, когда малость подрастёт, я его выбор только поддержу. Но захочет ли он возвращаться обратно? Гость ничего не ответил. Он сам когда-то оставил родителей, перебравшись в Столицу под предлогом поступления в один из самых лучших университетов страны. С одной стороны, те были счастливы, наблюдая расцвет таланта своего старшего сына. С другой стороны, отчаянно не хотели отпускать его от себя. Спустя годы учёбы он окончательно зарёкся возвращаться в тихий портовой городок; впрочем, и тому были свои причины. Паузу прервал стук в дверь. Пыль на лестничной площадке вальсировала в пробивающихся сквозь мутные окна лучах солнца. Дверь открыла гувернантка, при виде гостя умилённо сложив руки: — Пришли, дорогой, как кстати пришли! Давайте пальто... тоненькое, и ведь как только не мёрзнете? — Не привыкать мне. — заверил гость. — Господин профессор дома? — В подвале работает. Вы проходите пока, проходите... Высокий студент, слегка пригнувшись в дверном проёме, вышел в коридор. Из гостиной доносилось искусственно-хриплое пение граммофона. Вошедший, оглядевшись, остановился у зеркала, поправляя широкий воротник богемной блузы и спадавшие на плечи волосы. Любой отметил бы, что цветущая молодость и здоровье сияли в нём на зависть окружающим; юноша казался чужеродным элементом среди шкафов с рядами пыльных томов, в старомодной обстановке. Тем не менее, она нравилась ему, уже порядком набравшегося лишнего от столичных декадентов, неизбежно встречавшихся в любом творческом клубе. А взглянуть в квартире было на что: хозяин, за глаза обвиняемый в проматывании состояния как на сомнительные проекты, так и на милый взору антиквариат, явно преуспел в создании для себя комфортных условий. Особенно притягивали внимание картины. В узких рамах располагались репродукции тревожных закатов Айвазовского, тусклых осенних пейзажей, любимых ранними мастерами детальных сцен Страшного Суда и чьих-то болезненных портретов в тонах сепии. Проследовав в кабинет, молодой человек по пути рассматривал каждую, не удерживаясь от бормотания одобрительных комментариев. — Интересуетесь живописью? — спросил из-за спины тихий голос. Визитёр, вздрогнув от неожиданности, повернулся к письменному столу. Мэтр, воспринимавшийся с окружающей обстановкой единым целым и потому ускользнувший от отвлечённого внимания, уже вернулся из лаборатории и сидел в своём кресле. В руках он держал свежий номер "Воскресного вестника", известного тягой к скандальным сенсациям. — Доброго дня вам. — начал студент. — Почему же это может удивлять? Учёный перевернул страницу. — Всегда думал, что архитекторам ближе строгая красота геометрии, чем запечатлённые живые образы. Прошу, садитесь, нам есть что обсудить и помимо этого. Сказать по правде, живыми образы с его любимых произведений можно было назвать лишь условно. Гостю, однако, было всё равно — ещё довольно досрочное звание архитектора ему польстило. Профессор продолжал: — Бесспорно, следовало ожидать когда-нибудь увидеть вашу фамилию в известном издании... разве что в ином контексте. Студент бросил взгляд на мятые страницы. Один из наиболее заметных заголовков гласил об учинённых некто Стаматиным беспорядках. Под беспорядками, конечно, имелся в виду вчерашний разгром бара пьяной буйной компанией, столкновение с блюстителями закона и нанесение трём из них телесных повреждений. В числе последних упоминалось ослепление чертёжным карандашом. — Андрей... — гость нервно прикусил губу, взяв в руки успокаивающе шуршащие типографские листы. — Не доведёт это его до добра, нет... Связи у него большие — из-под стражи выйдет, да вот только... эх, братец... Граммофон затянул издевательски жизнеутверждающую часть произведения. — O mores... — прокомментировал хозяин и напомнил вполголоса: — Чертежи, Пётр. — Как же, как же, проверил, как и просили вы. — тот переложил прислоненную к ножке стула папку на поверхность стола. — Много исправлять не довелось. Только вот, признаться, за неимением сведений о правильном функционировании этих.. как бишь... вобщем, пришлось мне сверяться с трудами Верославского об обратных силах и описаниями Каина так называемых внутренних покоев. — В чём вам нет равных, молодой человек, так это в самодеятельности. — тихо усмехнулся Профессор. — Хоть для воссоздания подобной конструкции и хватает знания устройства дольменов, но действительно недостаёт особенностей их строительства. В любом случае, благодарю за помощь. Давайте зачётную кни... простите — рекомендацию. Пётр, откинув с лица непослушную прядь волос, достал из-под обложки сложенный лист. Руки впечатлительного художника едва заметно дрогнули от счастливого волнения. Он подумал, как обрадуется Андрей, когда они увидятся после закрытия дела об очередном нашумевшем инциденте. И с надеждой во взгляде пронаблюдал за тем, как мэтр, внимательно перечитав содержание, подписался под текстом паукообразной каллиграфической "К". — Вы, верно, уже наслышаны о том, что Всемогущие Власти меня побаиваются и потому преследуют, прикрываясь тем, что идут на уступки. — понизив голос, сообщил Профессор. — Избавиться успеют всегда, но то мои заботы; вам же теперь дадут право на реализацию любых проектов, какими бы вздорными они ни казались цензорам и критикам. — В Столице? — уточнил ассистент. — Разумеется, нет. Сами понимаете, слишком много веских доводов выслать Стаматиных с глаз долой. Чем не преминут воспользоваться Власти — их милости все как одна с двойным дном. — Ах, тем лучше! Верите ли, сам Симон Каин, преданнейший сторонник моих идей о заключении живой души в рукотворное строение, приглашал нас с братом способствовать улучшению провинциальных городов. Оставалось лишь закончить архитектурный да заручиться вашей бесценной поддержкой, почтеннейший мэтр... О том, что дожидаться завершения учёбы он уже вряд ли планировал, Пётр предпочёл промолчать. Учёный, убрав чертежи и разбавляя между делом абсент холодной водой из хрустального графина, отвлечённо кивал в ответ его пылким речам. — Что ж, придётся в дальнейшем обходиться без молодой руки и свежего взгляда. — промолвил он, возвращая крышку с витыми узорами на её законное место сверху сахарницы. — А как же Павел? — напомнил Стаматин. — Второй ассистент? — Занят семейным очагом, всё время посвящает супруге и сыну. Есть счастливые люди на свете. Собеседник с энтузиазмом потянулся за ажурной ложкой, приговаривая: — Верно говорите. Как такое не отметить... подумать только, какая по счёту приятная новость за утро... — Какой по счёту бокал спиртного за утро? — эхом отозвался физик. Худая студенческая рука, наклонявшая графин, остановилась на полпути. — Второй. — уверенно соврал Пётр, хоть и чувствовал, что лгать человеку напротив можно было с ничуть не большим успехом, чем самому себе. — Однако ж, не слишком ли быстро устремились вы по стопам своего ближайшего родственника? — вопросительно смерил его взгляд холодных бронзовых глаз. Архитектор, для которого люди были сродни зданиям, невольно видел в них фантастический город, так похожий на тот, что он сам мечтал когда-нибудь воплотить в реальность. Быть может, именно поэтому он понимал, насколько хрупки такие строения, и что внутреннее расстояние, на котором Профессор держал всех без исключения, было способом оградить свою гениальную утопию от лишних вмешательств. — Брата? — уточнил Стаматин. Хозяин квартиры вместо подтверждения напоминающе указал на "Воскресный вестник". Как бы мелодия с пластинки ни силилась заглушить звеневшее за окном пение птиц, заглянувший в кабинет мягкий солнечный свет напомнил о царившей в Столице весне. Прошло десять лет с тех пор, как исследователь встретил первое утро в Городе-на-Горхоне. Вспомнилось, каким событием в своё время был каждый организованный побег из суетного образцового города в отдалённые земли... — В чём-то я даже завидую вам обоим. — Что вы, господин профессор... Ваши проекты... — начал Пётр. — Не в таланте дело... — отвёл тот взгляд. — Когда-нибудь поймёте. И надеюсь, что не слишком поздно. — Заходите, не заперто! — Исидор поднялся с места. — Кто бы мог нанести нам визит?.. Сквозняк от приоткрывшейся двери донёс с улицы терпкий запах твири, сентябрьскую прохладу и слова приветствия: — Моё почтение, Служитель. Мы... — вошедший осёкся, встретившись взглядом с невозмутимо расположившимся за столом Доцентом. — Младший боос, рад видеть! — вслед за рукопожатием менху стиснул Ольгимского в дружеских объятиях, едва не стоивших парню целостности рёбер. После чего повернулся ко второму гостю: — А вы кем изволите быть? Растрёпанный шатен при виде степного богатыря ограничился нервной полуулыбкой. — Позвольте представить: Павел, мой верный ассистент. — прошелестел голос Доцента. — Мы встретились у реки, разговорились... — пояснил Младший Влад и вновь обратился к Бураху: — Сомневаюсь, Служитель, что я заслуживаю называться боосом. Ведь я ещё не унаследовал и десятой доли отцовского хозяйства. А где... где Артемий? — Снова в Город убежал, должно быть. — пожал плечами Исидор. — Мы только что обсуждали вопрос его дальнейшего обучения в столичном Университете. Внимательно слушавший Ассистент повернулся к коллеге: — Вот уж не знал, что экспедиция для вас — способ вербовки учеников, а не сбора материалов для диссертации. — Удачная шутка. Я всё-таки склоняюсь ко второму. — сухо откликнулся тот. Владислав, опустившись за стол, прокручивал в уме варианты дальнейших действий и установленные факты. С одной стороны, ко кровавому Каравану Бубнового Туза, известного кражами детей, приезжие явно не имели никакого отношения. С другой — чистокровного преемника знания и чтения Линий, дитя Степи, гаруспика-менху намеревались сделать самым обыкновенным хирургом, вытеснить древнюю мудрость степняков стандартами государственного образования! И, кроме того... — Ваше здоровье, господа! — Бурах-старший приподнял стакан твирина, прервав ход мыслей Ольгимского. — А также за будущее юных поколений. — Странная настойка. — прокомментировал представитель упомянутых, разглядывая содержимое бутылки на свет. — Чувствуешь, какой тяжёлый в Городе воздух? Это из-за твирь-травы. — обратился к Павлу Владислав, никогда не упускавший возможности почувствовать себя специалистом во всём, что касалось местных обычаев. — Твирин степняки делают из неё. Рецептов не счесть, но далеко не все из них правильные, сохраняющие душу и память твири. Служитель, думаю, объяснит лучше... — Всё так. — утвердительно кивнул знахарь и взял книгу с полки. — Боюсь, энциклопедия степных трав не даст и половины сведений, но можете ознакомиться, коли заинтересованы. Доцент пролистал отмеченные частым использованием страницы. — Доктор Бурах, могу я попросить вас одолжить мне этот справочник на время пребывания в Городе? — Берите насовсем. Всё необходимое мне я давным-давно знаю наизусть, а вам, ойнон, ещё может пригодиться. — заверил Исидор. — Весьма признателен. Ассистент? Названный был занят нарезанием приобретённого по пути копчёного окорока позаимствованным у хозяина одним из внушительных тесаков, развешенных под настенной полкой. — Помилуйте, до возвращения в лагерь я умру с голоду. — поднял он нарочито невинный взгляд. — Кстати, о возвращении: между прочим, старик сказал, что если к двенадцати всех не будет на месте, то он собственноручно утопит нас в Горхоне. Исследователь, опустив стакан на стол, пробормотал в сторону: — Во-первых, Географ. Во-вторых... — образ руководителя экспедиции в изъеденной молью накидке и с вечно язвительным взглядом из-под полей шляпы навязчиво встал перед глазами Доцента. — Он не нанимался работать моей совестью. Импровизированный клуб выдающихся специалистов на некоторое время погрузился в молчание, изредка прерываемое звяканьем о стол гранёных днищ из мутного стекла. Менху, в отсутствие Симона успевший затосковать по равной себе компании, предложил: — Я могу проводить вплоть до Врат Суок. Заодно возьму на себя долг отвечать перед организатором за ваше затянувшееся отсутствие. Как-никак, не на одних только словах хозяину за гостей отвечать положено. — Тогда, если вы не против, отправимся в ближайшее время. — путешественник обменялся взглядом со своим помощником. — Оно, как известно, не ждёт. — А меня уже наверняка отец пошёл в Термитник искать... — начал Влад, невовремя вспомнив, что Бураху было проще простого уличить его в отсутствии основы под этими словами, кроме, пожалуй, той, что младшему Ольгимскому никак не сиделось в обществе приезжих. Но гаруспик и не думал возражать: — Ох, какое облегчение слышать, что семья бооса сохранила целостность отношений даже после ухода милосердной Хозяйки... Раз так — когда встретишься с ним, передавай от меня пожелание наикрепчайшего здоровья и дальнейшего процветания. Еле сдержавший усмешку юноша встал из-за стола, прощаясь с присутствовавшими. Те, в свою очередь, тоже стали собираться, благодаря знахаря за гостеприимство и прекрасно проведённое утро. Мир детей Города ещё сильнее отличался от мира взрослых, чем это было в больших поселениях, где за чадами занятых семей оставляли приглядывать родственников или прислугу. Вот и предоставленная в свободное время самой себе Юла — так в шутку прозвали её мальчишки — верила, что нигде больше не найти столь необычного места, как Город, и уж точно нет за пределами Степи таких чудес. Её сосед Заноза пересказывал услышанные от дедушки Исидора сказки о Костяном Столбе и Прозрачной Кошке, а Жёлудь утверждал, будто видел всё своими глазами. В чём девочка немного сомневалась: по её мнению, увидев ужасную Суок, застрявшую в земле ногой и обломившую кость, чтобы выбраться, даже самый смелый мальчишка сбежал бы домой. Впрочем, и порядочного-то дома у Жёлудя не было. Он жил на Складах. Юла другу даже слегка завидовала — он был сиротой и имел полную свободу вести себя так, как заблагорассудится, а не по вечным наставлениям родителей. — Да клянусь тебе, видел я её! Только что на ограде сидела. — заверил мальчуган, таща Юлу за руку к месту наблюдения. — В упор не вижу... — разочарованно протянула та. — Это потому, что она от нас спряталась. Думаешь, легко ловить живое чудо, которое людей за версту чует? Ну, ничего: сейчас кину туда камнем, она испугается и выбежит. Жёлудь подобрал с земли два пыльных камня. Прицелившись, он запустил одним из них в металлическую решётку, за которой виднелась смутная тень. Распушив полупрозрачный хвост, лёгкая серебристая стрела промелькнула из одного края в другой. — Видела?! — воскликнул он. — Она! Та самая! Юла нетерпеливо поднялась на цыпочки: — Где, где? — Перед носом же твоим пробежала, разиня! — обиделся Жёлудь. Но девочка действительно не видела никакой кошки. — Сейчас я её снова оттуда выкурю. — деловито продолжал товарищ. — Только ты теперь не зевай! А ещё лучше, лови её за хвост. Возмущённая таким отношением мордочка еле заметно выглядывала из-за стены, будто специально дразня глупых человеческих детей и наблюдая, что те придумают дальше. Прицеливаясь, мальчик занёс руку со вторым камнем; в тот же момент кто-то взял его за запястье. — Потрудитесь объяснить свои действия, молодой человек. — Что я такого сделал?! — хулиган вырвался и в досаде отбросил камень в сторону. — Что, причинять зло беззащитному живому созданию у вас считается нормой? — голос мэтра даже в гневе оставался пугающе спокойным. — Позвольте, ойнон, в этом случае лучше применять немного иную тактику. — подошедший ближе Бурах улыбнулся смущённым детям. — Ну и дела! С каких это пор вы обижаете зверей Двоедушников? Те мгновенно изменились в лице. — Простите, дедушка Исидор! Мы перепутали её с другой... с Прозрачной Кошкой... — начал оправдываться Жёлудь. — С Прозрачной, говорите? — знахарь, прищурив глаза, посмотрел туда же, куда беспризорник то и дело бросал косые взгляды. Призрачный, еле различимый силуэт с медным ритуальным символом на кожаном ремешке — так домашним животным обычно оставляли жетон с адресом на случай потери. Ещё секунда — и мифическое создание скрылось из виду. Общество людей ей успело наскучить. — Двое-что? — в свою очередь переспросил Ассистент. — Двоедушники. — пояснил учитель. — Где-то уже слышал подобное. Это их игра? Исидор Бурах задумчиво развёл руками, сворачивая обратно на дорогу. — Видите ли, у местных детей есть поверье, что можно навсегда духовно связать себя с дорогим существом, будь то человек или любимый зверь. Стать словно братья-близнецы, понимающие друг друга с полуслова. Говорят также, что если один из таких пострадает, то второй это почувствует, а если погибнет — то и другому недолго осталось. — Какая богатая фантазия. — прокомментировал исследователь, теребя воротник. — А мы-то, столичные, всё в военных генералов да капитанов дальнего плавания играли, помните? — Павел шёл вслед за ними, стараясь не отставать. — Похоже, вопрос различия поколений негласно объявлен темой дня. В таком... случае... Доцент не договорил; ему стало тяжело дышать, будто горло и грудь сдавили железным обручем, перекрыв кислород. Он остановился. Исидор, мигом осознавший, в чём дело, от души чертыхнулся и подлетел к нему, помогая удержаться в равновесии. Задыхающегося стал бить сильный кашель. — Храни вас Бодхо... Твирь, цветущая твирь! Так вы астматик? Бледный как смерть мужчина кивнул в ответ, судорожно разматывая шейный платок. — В таком случае, категорически не советую вам надолго оставаться в наших краях. — нахмурился лекарь. — И когда же прибывает регулярный поезд? — Ассистент не на шутку нервничал за учителя. Последний, немного придя в себя, тоже вопросительно взглянул на Бураха. — Через неделю. Постарайтесь беречь себя всё это время, ойнон, здоровье дороже карьеры. А вам, как верному помощнику, следовало бы за этим проследить. Троица продолжила путь. У участников экспедиции на эту поездку были большие планы, и работы предстояло много. На открывшемся на окраине горизонте виднелись исполинские очертания каменных Врат Суок и Бычьего Копыта — скорее всего, остальные были уже там. Эпидемия. Нет, далеко не одна только статистика скрывалась за благозвучным словом, что попавшим в эпицентр этого события людям становилось ясно очень скоро. Над Городом витали, смешиваясь с твириновым дурманом, дымная гарь от костров и стойкий запах разложения. По отсыревшим от заразного тумана стенам домов расползалась мерзкого вида плесень. А в самих домах и на улицах... В ушах бакалавра Данковского до сих пор стояли эти душераздирающие стоны, а каждый раз, когда его длинному плащу случалось за что-либо зацепиться в спешке, он по привычке шарахался в сторону от хватки мнимого умирающего. Семь дней в аду — и вот он, образованный и уважаемый человек, уже превратился в подобие пациента клиники для страдающих неврозами, бессонницей и наркотическими зависимостями. Что самое плохое — подобному состоянию немало способствовали проявившиеся начальные признаки заражения. Опустевший "Омут" встретил его мёртвой тишиной. Танцовщица Айян ушла обратно в кабак Стаматина, Песьиголовцы вернулись к Хану, и Бакалавр остался один на один с одолженной у Инквизитора медицинской энциклопедией. Он надеялся освежить в памяти сведения о родственных Песчаной Язве заболеваниях. Так... язва, язва... "...Сибирская язва — особо опасное инфекционное заболевание, характеризующееся преимущественным поражением кожи, иногда встречаются генерализованные формы..." Не то. "...Преобладающая форма чумы у человека — бубонная чума. Острое природно-очаговое бактериальное заболевание, вызываемое бактерией Yersinia pestis и переносимое блохами, паразитирующими на крысах. Относится к особо опасным инфекциям..." Можно загнуть угол страницы. Указатель... "помощь"... "...Приступами астмы в её психосоматическом аспекте страдают те, кто в детстве пережил сильный стресс, страх, испуг, когда они своим криком или плачем хотели позвать на помощь..." Головокружение никак не давало сосредоточиться. Текст расплывался перед глазами. Не так давно Данковский, намереваясь заглушить тупую боль от полученной в столкновении с бандой Браги раны — к счастью, незначительной — принял морфин, со склянки которого дети оборвали этикетку, чтобы не отобрали взрослые. Теперь действие анальгетика, помноженное на накопившуюся за день усталость, неудержимо влекло столичного доктора поддаться земному притяжению. Раздевшись до рубашки, он опустился на нерасстеленную кровать. Артемий, наверное, спешил сейчас в Собор, самопровозглашённая чудотворница Клара — всё ещё доказывала свою непричастность к началу мора. А Даниил Данковский разглядывал потолок и край окна, сквозь которое проникало слабое свечение фонаря. Разум изо всех сил стремился забыться от пережитого за эту роковую неделю. Часть мерцающего снаружи света отделилась от окна и поплыла навстречу, по пути принимая очертания кошки. "Галлюцинации." — подумал Бакалавр, закрывая глаза. Однако вскоре что-то пушистое вполне ощутимо ткнулось влажным носом ему в лицо. — Ах ты... — Данковский, разомкнув веки, встретился взглядом с нежданной гостьей. Сквозь прозрачную шкурку он почти отчётливо видел свой лежавший на стуле саквояж. Примирившись с шальным капризом разума, уставший Даниил осторожно коснулся её рукой. — Что ж... всё равно ни в ком больше не найду утешения, кроме тебя. Но ведь нужно человеку во что-то верить, будь он хоть самый неисправимый скептик и логик... Призрачное существо довольно замурлыкало, словно соглашаясь со сказанным. Бакалавр вспомнил сегодняшние слова Инквизитора о развале "Танатики" и с горечью в сердце отвернулся к стене. Ему вдруг захотелось, чтобы всё это — и массовый мор, и самоубийство Евы, и рассыпавшиеся в прах убеждения, и козни Властей — оказалось лишь страшным сном. Засыпая, он чувствовал рядом пушистый клубок и старался не думать о том, что завтра вновь проснётся в умирающем, изнывающем от боли, обречённом Городе. ...Небо над безмятежным простором великой Степи темнело, гнав с юго-востока караван туч. Ветер то тихо шелестел в траве, то шумел, словно океанская волна, в поредевших кронах деревьев, с соответствующей силой обдавая сырой осенней прохладой. Здание Станции высилось тёмно-ржавым пауком над нитями рельс. Первые капли дождя падали на его крышу, возвещая о приближавшейся грозе. Чёрный дым исчезал высоко в небе, но запах железа и копоти прочно вплетался в неизменный букет осени — терпкость чуть подгнивших яблок, сырость земли и горечь тлеющих во дворовых кострах опавших листьев. Светловолосый подросток, теребя в руках найденный стебель пьяняще пряной бурой твири, смотрел вослед удалявшемуся поезду. Трудно относиться к железнодорожным переездам с равнодушием. Уж либо ненавидеть отсутствие комфорта и ставшее вечностью время, либо позволять сердцу биться в такт стуку колёс, а душе — лететь мимо полей, лесов, рек и редких поселений, оставив далеко позади бремя забот и тяжесть расставания. Доцент аккуратно упаковал бесценную папку со сводками расчётов и замеров. За окном стремительно темнело. Начинался настоящий ливень, грозивший идти всю ночь напролёт. Ассистент лениво перебирал струны безукоризненно настроенной учителем гитары, взятой в поездку к вящему неудовольствию — если не сказать раздражению — Географа. Последний теперь был погружён в чтение книги. Наблюдать за остальными у Доцента не оставалось желания, и, последовав примеру руководителя, он раскрыл подаренную знахарем энциклопедию степных трав. Чем больше они удалялись от Станции, тем чаще ему казалось, будто в тёмной безмолвной Степи мелькали тени — рогатые, косматые, с паром из ноздрей, со светящимися глазами... Но он списывал это на свою неподобающую учёному фантазию, демонизировавшую очертания таких же, как Город, посёлков с их горящими окнами и дымом из труб. Поезд мчался в Столицу, один посреди бескрайних владений Матери Бодхо. Говорили, за свой талант он продал душу дьяволу. Менее склонные к мистике утверждали, что ему просто сильно повезло. Блестящий прозаический и поэтический дар, ещё не ушедшая аристократическая красота былой молодости, яркая жизнь, проходившая в длительных морских круизах и творческих подвигах. Всего, чем одарила Писателя судьба, сполна хватило бы на двоих. С раннего детства балуемый родителями и обожаемый старшим братом, он привык к признанию как к чему-то само собой разумеющемуся. Слава была его быстро надоедавшей игрушкой, собственная жизнь — объектом беспутного прожигания. Интриги, скандалы и слухи следовали за живым гением неотступной свитой. Неудивительно, что по возвращении домой его вновь ждал целый ворох писем. — Сожги все. — бросил он в тот раз слуге. — Впрочем, погоди. Взгляну на адреса. Завистников надо знать в лицо. И вот, теперь он снова был в пути, слушая ритм колёс экспресса и нащупывая в кармане мятый конверт. Хотелось курить. Хотелось скрыться от тяжёлой ноябрьской меланхолии. И от пристальных взглядов светловолосой женщины напротив, которые она то и дело бросала из-за раскрытой газеты, словно шпион в комедийном кино. — Простите, мы с вами нигде раньше не встречались? — видя, что её заметили, она всё-таки решилась спросить. — Вряд ли. А что? — попытался вежливо улыбнуться Писатель. Женщина поправила шаль, то ли плотнее кутаясь от сквозняка, то ли усмиряя плохо скрываемое волнение. — Просто ваше лицо показалось мне... очень знакомым. Попутчик, догадавшись, устало предположил в ответ: — Ну, я человек публичный. Должно быть, видели раньше на литературных вечерах. Если вы их посещаете, конечно. Но та отрицательно покачала головой, опустив взгляд. Не он. Не его любовь к славе и широкому обществу, не его равнодушно-надменные интонации в голосе. Но говорят, время меняет людей... А уж как их меняет признание, особенно когда есть, за что! Долгое молчание позволило Писателю отвернуться к окну, посчитав беседу завершённой. — ...Почему ты делаешь вид, будто не узнаёшь меня? — отчаянно, тихо, невольно сорвалось с женских губ. Он вновь обернулся в её сторону. Но ничего не ответил. В какой-то степени ему даже нравилось чувствовать себя вовлечённым в чью-то запутанную историю, о которой не имел ни малейшего представления. Возможно, было бы хорошей мыслью использовать это в следующем романе. Пусть продолжает. — Что заставило тебя уехать тогда? — спросила попутчица, с нерешительностью и странной нежностью заглядывая в тёмные глаза, так пленившие её в молодости. — Разница в возрасте? Или ты боялся потерять меня так же, как... Да? Но я бы сумела понять... простила бы любые твои странности... — Понятия не имею, о чём вы. Неужели она и вправду ошибалась? День их первой встречи ярко всплыл в памяти. Вагон, как и сейчас, летел вдаль. Случайный попутчик. Те же черты лица, но теперь в них не было той прежней болезненности, обычно присущей пережившим глубокое горе. Тот же голос, но теперь резче, холоднее. Нет... на самом деле, подумала она, ошибалась ещё тогда. — Вместо сердца у тебя осколок льда... — еле слышно прошептала женщина, отворачиваясь к стеклу. Писатель равнодушно пожал плечами, решив запомнить метафору, чтобы записать в черновик после прибытия. До него оставалось уже не так долго. — Врёшь, всё было совсем не так! — А я так хочу, значит, так будет! — Вот видишь, всё из-за тебя! — Нет, из-за тебя! — О чём это столь оживлённо диспутируют мои юные знакомые? — фигура в щегольском фиолетовом фраке возникает за спинами спорщиков, оставляя их в испуганном молчании. — Позвольте скромному служителю сцены полюбопытствовать, что же вам не довелось поделить на сей раз? Притихшие дети заговорщически подталкивают друг друга в бок, пряча что-то за спиной. Поломавшись, Малышка с невинным выражением лица смотрит снизу вверх и расстроенно восклицает: — Дяденька Марк! — В чём дело, моя крошка? — Бессмертник приторно оскаливается во все тридцать два ослепительных зуба, склоняясь к собеседнице. — Мы одолжили игрушку, а она не хочет больше с нами играть! Маэстро бережно берёт протягиваемый ему коллекционный экземпляр. На его памяти существует всего два таких — оригинал и копия. И судя по всему, маленькие проказники умудрились загубить именно оригинал. — Глупенькие. Это вам не марионетка. Это механическая кукла. И где же, позвольте узнать, вторая? Смею думать, сверяясь с устройством одной, можно было бы починить другую... — А она... — оправдываясь, показывает пальцем на сестру Малыш. — Она её в воду уронила. Нечаянно. — добавляет, получив очередной тычок локтём. — А эта рядом была. Вот. Вертя в свободной руке трость, Марк неодобрительно качает головой и прислушивается к ходу шестерёнок. Тишина. — Ясно. Стало быть, тоже попало, да постепенно вся проржавела изнутри — сердечко и остановилось. — Что теперь делать? — принимается хныкать Малышка. "Ход, достойный Трагиков — надо будет добавить в промежуточные диалоги." — замечает про себя маэстро, вновь надевая фальшивую улыбку. — Найдёте мне копию. А пока — смотрите, что у меня есть взамен... "Я бакалавр медицинских наук Даниил Данковский! Мой кумир — Истина!" Девочка, успокоившись, хихикает и зачарованно смотрит на появившихся в руках театрала тряпичных кукол: — У них у всех такие смешные имена, да? — А я боюсь врачей... — нерешительно отзывается Малыш. Марк продолжает: — Вот этого зовут Артемий Бурах. Он потомственный менху, Знающий Линии. — Какой страшный! — скривляется Малышка. — Он злой? — С ножом, значит, злой. — делает вывод мальчик. — А вообще, пусть сам решает. — Какой ты глупый! Куклы не могут решать сами. На то они и куклы. — Тише, тише... Они могут услышать. — загадочно шепчет Бессмертник. — Вот и третья: Клара, великая чудотворница и вестница. Глазки Малыша загораются от восторга: — Я хочу ей играть! — Ну и хоти себе на здоровье, а я — буду! "Ох уж эти Дети..." — думает Марк, незаметно удаляясь и оставляя их спорить наедине.